— А как же? — решилась я спросить… когда смогла проглотить последний глоток горькой жидкости.
— А как сможешь обернуться, так яд весь и выйдет. Откуда ты хоть, если не знаешь прописных истин? А сын потерпит, он волк! — он посмотрел на меня, а потом подошел к висящей на крюке шубе из медведя. — Я — за мясом, его понадобится много, вам надо набираться сил, — сказал, и ушел в ночь.
Спрашивать, что он имел в виду, и куда пошел так поздно, сил не было. Я смогла подтянуть свое тело к сыну, и прижать его к себе, укутывая в мех.
— Спи, малыш, главное — мы живы… — теперь, когда он был в человеческом теле, я почувствовала какую-то связь между нами. Словно нить, или пуповина, протянулась между нами, и сейчас нас связывала в единое целое.
Теперь у меня есть сын — с этой мыслью я и уснула, впадая в какой-то бредовый кошмар.
«На меня надвигались тысячи волчих морд, рыча и кидаясь, в оскале пытаясь укусить. Я сначала отступала, а потом услышала испуганный визг щенка, лежащего под лапой большого серого волка. Рядом также униженно лежали белые волки, на их телах не было живого места, весь когда-то красивый мех был окрашен кровью. Во мне всколыхнулось нечто темное, оно росло, распирало до боли, а потом раздался треск ткани, и сейчас я возвышалась над волками. Зарычала, словно огромный зверь, и кинулась защищать свое дитя…
Стая серых волков с визгом разбегалась, роняя куски плоти и брызги крови на землю. Я рвала, ломала хребты всем, посмевшим покусится на мое…».
Вздрогнув, проснулась, слишком много крови вокруг меня. Я не знаю, сколько я проспала, но меня снова мучила жажда, а тело одеревенело лежать в одной позе. Да и в комнатке похолодало, а в печи почти потух огонь.
С трудом заставила себя выпрямить ноги и сесть. Опираясь на стену, сползла с сундука и, шатаясь, приблизилась к дровам, лежащим прямо возле печи. Выбрав поменьше, положила на едва тлеющие угольки, подула на них, пытаясь оживить огонь.
На лбу выступил пот, я, оттерев его со лба, подошла к ведру, снова отпивая теплой воды. Взгляд вернулся к печи, там разгорался огонь, и я положила еще несколько поленьев покрупнее.
Вернулась к сундуку, приоткрыла мех, разглядывая малыша при тусклом свете из печи. Крепкий мальчишка, по сравнению с теми, кого я видела, не похож он на только что родившегося. Месяца три отроду, не меньше…
— Надо бы дать тебе имя… — погладила я по крошечным кулачкам. Может, что-то скандинавское? Только родился — и сразу борьба за жизнь, и молчит же в основном, что весьма отличало его от современных младенцев.
— Имя сыну дает отец! — дверь в домик скрипнула, и в нее вошел мужчина. Он прошел до стола и уложил на него очищенную тушку птицы.
— Я не уверенна, что знаю, кто он, и жив ли он… — покачала головой.
— А как зовут, и откуда он, ты это помнишь? — он шустро достал из-под стола котелок и, сунув туда птицу целиком, залил водой и поставил тот в печь.
— Дель? — произнесла услышанное в родовых потугах имя.
— Аделла?
— Не знаю…
— Что-то я не припомню таких имен среди леди в ближайших замках. Хотя, их всего пара, но точно таких нет. У серых жену альфы зовут Марьям, а у белых с роду не было леди, их альфы были одиночками, — он говорил малопонятные мне вещи, да еще и, кажется, озноб снова возвращался, и меня начало бросать то в жар, то в холод.
— Пей, — он снова налил отвар в кружку и сунул мне в руку.
Выпила уже не поморщившись, пристроилась к сыну, и попыталась накрыть себя куском шкуры. Медведь подошел и, сняв мой плащ со стены, накрыл им нас.
Я опять провалилась в тяжелый сон.
«Два белых огромных волка стояли на вершине утеса и синхронно выли на луну. Звучала вечная песнь любви и волчьей верности».
Глава 2
На дворе стоял день. Из оконца сквозь кожу в комнату попадал тусклый свет. Встала с сундука, пошла, подкинула дров в печь, подошла к столу. На нем стоял чугунок с варевом. Я заглянула внутрь: разваренная птица, какие-то коренья, травы и, видимо, крупа. Взяв большую ложку, наложила в миску варева и с аппетитом его съела. Малыш завозился, я, размяв кусок мяса в своей миске, принесла щенку. Он шумно зачавкал, пытаясь есть. Ну, хоть так что-то будет в желудке волчонка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мне было явно легче, решила посмотреть, что под повязкой. Смочив ткань водой, отодрала от раны присохшую кашицу. Рана явно заживала, края съехались, и уже синевы вокруг было меньше, хотя наблюдался все тот же странный рисунок вен. Сбоку мне его было плохо видно, посмотреть бы в зеркало…
Дверь скрипнула, и в нее вошел наш спаситель. Принес дрова и пару кроликов, уложив последних на стол, а дрова — перед печью, он подошел ближе.
— Рана затягивается, надо еще раз наложить мазь, — он постучал мисками на печи, и снова вернулся. Поставил рядом со мной, кинул чистый кусок ткани. — Вам надо уходить, лес полон серых, они явно кого-то ищут.
Я вспомнила сон, как рву серых волков. А если это не сон? И я случайно выжила, хотя явно должна была умереть от отравленной стрелы.
— Они нас ищут, но сможем ли мы уйти? Да и куда? — я смазала рану, и замотала её тканью. Собрала грязное, и закинула в огонь.
— Ближайший замок — это жилище белых волков. Непонятно, что делают на их территории серые, это же откровенное неуважение и призыв к войне, — мужчина быстро натер кроликов специями, надел на железный прут и сунул в печь. Потом наложил себе еды из чугунка и сел есть.
— Как тебя зовут?
— Мейе.
— Ты какой зверь? — смотрела на него, не особо понимая, как вообще можно отличить одного от другого. Серые, белые…
— Нет у меня зверя. Больше нет, — он вздохнул. — Я — из красных волков…
— Прости, я не особо все это понимаю. И ничего не помню… — мне стало неудобно.
— Ты точно — не отсюда. Вроде волчица, но странная, вернее, твой зверь не простой. А память… Кто-то сознательно тебе ее стер, чтобы ты не смога отомстить, или вспомнить, на что ты можешь претендовать.
— Откуда ты это знаешь? Почему живешь здесь? — мне стало страшно. Вроде, нашла островок безопасности, и тут опять какая-то опасность.
— Много живу… А эта полоса леса — нейтральная, между стаями. Меня не трогают, потому что я никому не нужен…
— Когда нам надо уходить? И куда… — я понимала, что против стаи волков не выстоять, и надо искать защиту там, где ее точно смогут дать.
— К белым. Самок они защищают и берегут. Серые слишком вольно себя ведут, и с чужими самками обращаются, как с добычей…
Я поежилась: в лесу, одна, с младенцем... и в средневековье, где женщину считают законной добычей.
— Уходить нужно сегодня ночью, серые все ближе и ближе к границе стай. Как бы не было беды…
Задумчиво посмотрела на огонь в печи. Попаданкам обычно везет сразу, ну, по крайней мере, в тех книгах, что я читала. Мне вроде тоже…, жива, уже повезло, на этом подарки закончились.. Значит, надо надеяться ни интуицию, и идти туда, где сулят защиту.
— Думаю, я смогу идти, — вздохнула я. — Мне бы корзинку для сына. Обувь, вроде бы, целая, — подняла с пола высохшие сапоги.
— А оборачиваться не можешь еще? — он окинул меня взглядом.
— Я даже не знаю, как это делается… — отвернулась от него. Его взгляд обжег мое оголенное плечо.
— Волчица вспомнит, когда будет нужно, — он встал, заглянул за печь, достал оттуда корзинку, уложил в неё небольшие шкурки кроликов, и поставил рядом со мной.
— Идти далеко? — я плохо себе представляла дорогу в зимнем лесу.
— До ближайшей сторожевой башни белых — всю ночь и часть утра, для меня. С тобой — не знаю, — он пожал плечами. Потом начал собирать по комнате вещи и предметы в большой заплечный мешок. — И тебе надо снять вещи, они пропахли кровью, — он снова окинул меня взглядом. — Встань!
Подхватив сына на руки, я отошла от сундука. Мейе поднял крышку и, прижав ее к стене, начал перебирать там что-то. На пол упали мягкие сапожки из кожи — уги, на крышку он повесил что-то светлое, в виде рубашки, несколько отрезов ткани, следом легли штаны и платье, белое с синей окантовкой.
