Каждую пятницу по вечерам все собирались за семейным столом в доме предков на улице Карон.
Один сын, хозяин пригородного автосервиса, приезжал из своего захолустья с женой и двумя мальчуганами, другой, из Пятнадцатого округа, — вдвоем с супругой, оба медики, а незамужняя дочь со своим без пяти минут женихом — из университетского городка, с туманных берегов близ парка Монсури.
Симпельберг расспрашивал их о том, что нового во внешнем мире, и задавал неизменный вопрос:
— Когда ж вы наконец начнете жить по-человечески и переедете в нормальное место, на улицу Сент-Антуан или Тюренн?
А третье поколение Симпельбергов с улыбкой отвечало:
— Да нам и так хорошо. Сели в машину и приехали к вам. А не то автобусом или метро — всего двадцать минут дороги. Так что не беспокойтесь.
— Нам-то что! — говорил Симпельберг, глядя на жену, будто обращался только к ней. — Но статочное ли дело — жить так далеко? О детях бы подумали! Где еще в городе такой хороший воздух, как в сквере на площади Вогезов?
— На этой вашей площади Вогезов полно машин, не воздух, а отрава! — возражала невестка из Пятнадцатого округа. — Да и живут на ней нынче одни толстосумы да консьержки.
Симпельберг ударял кулаком по столу:
— Отрава? На площади Вогезов? Я что, похож на отравленного? Или на толстосума? А я, между прочим, все детство провел на площади Вогезов. В детский сад, в школу ходил на площади Вогезов!
— Что вы зациклились на своем квартале! Париж — огромный город. Радуйтесь, что мы к вам приезжаем каждую неделю. Могли бы, между прочим, жить в провинции или вообще за границей.
Симпельберг упрямо смотрел на жену:
— Ерунду какую-то несут. Разливай-ка суп, пока не остыл.
Мадам Симпельберг кивала:
— Пусть себе молодые живут, как хотят. Далеко так далеко. Что поделаешь, раз им нравится портить себе здоровье!
И со вздохом опускала половник в супницу.
Когда дети и внуки разъезжались каждый в свою глухомань, Симпельберг, выпив на ночь травяного чая, шел спать, раздумывая о суматошном деньке.
Он залезал в постель, где уже похрапывала жена, выключал лампу у изголовья, растягивался на мягком матрасе и в ту же минуту засыпал сладким сном.
Меж тем ангелы-хранители на небесах не смыкали глаз.
Те, что были приставлены к людям деятельным, героям и звездам, читали на экранах слежения: «Заурядные люди. Вмешательство не требуется».
А те, что опекали всех симпельбергов на белом свете, суетились вокруг приборов с надписью: «Внимание! Отчаянные головы — тщательно оберегать!»
Еда
Вопреки посулам организаторов вечера, никто не изъявлял желания купить книги Превермана и получить его автограф.
Все расходились сразу после его выступления. Один говорил: «Мне завтра рано вставать», другой: «Возьму почитать вашу книгу у брата» или еще что-нибудь в таком духе.
Преверман оставался один в опустевшем зале, перед заготовленными стопками альманаха идишской поэзии, который он издавал.
Только однажды подошел какой-то человек и спросил, можно ли купить один номер. Преверман был так поражен и обрадован, что подарил ему этот номер, а в кассу Литературного общества внес деньги из своего кармана. Но, едва выйдя на улицу, наткнулся на альманах, который валялся на тротуаре. Преверман вспыхнул, подобрал книжку и обнаружил, что из нее вырвано несколько страниц. А тот, кто это сделал, стирал бумажным комком снег со стекол своего автомобиля. Он заметил Превермана и имел хуцпа, наглость, приподнять шляпу и сказать:
— В кои-то веки ваш альманах пригодился для дела!
С тех пор Преверман стал на каждую встречу приносить с собой раскладной столик и под конец выступления продавать с него пластинки на идише и бутерброды с пикельфлейш.[2]
Устроители из разных культурных обществ, которые его приглашали, бывали озадачены торговлей снедью. Пластинки — еще куда ни шло, но бутерброды! И зря, зря они пожимали плечами, потому что музыка продавалась так же плохо, как альманахи, зато бутерброды с пикельфлейш шли нарасхват. Сам Преверман освоился очень быстро: ровно в десять тридцать, закончив лекцию, он как ни в чем не бывало становился за свой раскладной столик. Люди подходили, покупали бутерброды, беседовали за едой.
Скоро он совсем отказался от пластинок с песнями на свои стихи. Нестоящее дело: купит кто-нибудь одну штуку, да и то не всякий раз. А бутербродов с пикельфлейш можно и три десятка прихватить — разберут все без остатка.
Разумеется, любители и покровители еврейской культуры были не в восторге от таких штучек, но смотрели на них сквозь пальцы, поскольку за выступление Преверман брал гроши. В конце концов, еврейская кухня — тоже часть национальной культуры. Если можно считать кухней незамысловатые бутерброды с пикельфлейш.
Началось все это в декабре, а в мае, когда одна дама пригласила Превермана на вечер, он ответил, что выступать больше не будет, но охотно придет «только ради бутербродиков». Дама посмеялась и решила, что он пошутил. Однако через две недели, выйдя на сцену, Преверман действительно был весьма немногословен.
— Дорогие друзья! — произнес он. — Благодарю вас за то, что вы здесь собрались. Сегодня я приготовил для вас что-то особенное. — Публика оживилась. — Пользуясь случаем, рад предложить вашему вниманию настоящее чудо: горячие бутербродики с пикельфлейш, соленым огурчиком, да еще и с хреном — от таких не отказался бы сам Черниховский, наш великий поэт! А теперь, дамы и господа, — торжественно закончил он, — прошу всех перейти в соседнее помещение. Я обслужу вас собственноручно.
И, взяв оставленный около сцены большой чемодан, под неуверенные аплодисменты проследовал в вестибюль, где начал раскладывать на столике бутерброды.
Люди в зале стали переглядываться, некоторые встали.
Знаменитый поэт и оратор врать не станет, раз он предлагает попробовать «что-то особенное», значит, оно того стоит. И вот уже человек тридцать выстроились в очередь перед Преверманом, а он протягивал каждому одной рукой завернутый в пергаментную бумагу бутерброд, другой — сдачу.
В тот вечер он неплохо заработал. К тому же, перекусив, люди стали задавать ему вопросы, культурное мероприятие продолжилось.
Все остались довольны, и за ним окончательно утвердилась слава лучшего поэта своего поколения.
Теперь он встречался с почитателями каждую неделю.
Вюрстаг, колбасник, у которого Преверман закупал провизию, тоже был не в проигрыше. Наоборот. Как-то раз он полюбопытствовал, к чему клиенту столько снеди. Преверман все ему рассказал и пригласил на свой вечер. Вюрстаг вытер руки о фартук и отказался. Но, немного погодя, в одно июньское воскресенье, вдруг сказал, что, пожалуй, все-таки придет.
Как всегда, после краткого вступления Преверман уже собрался пригласить всех в соседнее помещение отведать бутербродиков, как вдруг Вюрстаг поднял руку. Преверман кивнул ему и объявил:
— Сегодня в зале присутствует наш друг Вюрстаг.
Раздалось несколько хлопков.
Колбасник встал.
— Прошу прощенья, — начал он, — речи говорить я не мастер, а только хотел сказать, что мне очень приятно помогать такому великому поэту, как месье Преверман… — Эти слова вызвали более дружные аплодисменты. — Для меня это большая честь, — продолжал колбасник. — Очень большая. Быть рядом с гением, который написал:
Человек есть человек,
А поэт есть поэт…
Он принялся декламировать на идише знаменитое стихотворение Превермана и читал минут десять. Стихи были красивые, публика бурно аплодировала.
Вюрстаг посмотрел на Превермана, тот сидел с хмурым видом. Желая сделать поэту приятное, колбасник завел еще одно его великое произведение. Обычно оно исполнялось под музыку, но Вюрстаг отважно шпарил без всякого аккомпанемента.
Это был настоящий успех. Овации долго не стихали.
Окрыленный Вюрстаг вошел во вкус. Напрасно Преверман подавал ему знаки сесть на место. Колбасник не понял его и перешел к звучному гимну, который поэт сочинил в 1950 году.
Чемодан с бутербродами простаивал около сцены, Преверман тихо злился. Колбасник безбожно коверкал строчки. Наконец автор не выдержал, вскочил и, пытаясь перекричать Вюрстага, стал читать свое детище сам, правильным тоном, с правильными паузами. Дуэт привел аудиторию в полный восторг. Когда же он завершился, грянул гром аплодисментов. Слушатели хлопали в ладоши стоя, что есть сил. Преверман утер пот платком и, польщенный реакцией публики, скромно поклонился.
— Дорогие друзья, — проговорил он, — ваш теплый прием придает мне смелости.
Он запнулся, и стихшие было аплодисменты возобновились с новой силой. Тогда он успокаивающе поднял руку и продолжил: — По общему желанию я. — Взгляд его упал на чемодан. — Я покажу вам. — А что, собственно, свежего он мог показать публике, кроме своих бутербродиков? Чтобы выиграть время, он вывернулся: — Но пока — антракт, пять минут! Месье Вюрстаг, колбасник с улицы Руа-де-Сисиль, которого вы почтили аплодисментами, сейчас предложит вашему вниманию бутерброды.
