Причём и нагрянула-то весна неожиданно. Вчера ещё берёзы торчали хмурые и мокрые. А сегодня насквозь пронизанный светом березняк на пригорке за деревенскими домами пушился, как птенец. И грязь, тщательно взбитая обозными колёсами в густую без комков кашу, подсохла, покрылась корочкой. Правда, стоило кому-нибудь по ней проехать, и из-под этой корки брызгала прежняя жижа. Но брызгала она тоже по-весеннему задорно.
Флаги и значки на полосатых шатрах в ставке главнокомандующего развернулись гордо, воинственно рея на ветру, словно в бой готовясь. Хотя спешить вроде и не стоит. Весенняя кампания всё никак не начиналась. Впрочем, она как осенью завязла, так с тех пор с места не двинулась.
В полк господина Ханшара Великолепная Пятёрка прибыть так и не успела. Собственно, им, оказывается, и успевать-то некуда было. Этот самый полк, добираясь до осаждённого принцем Горкола, умудрился налететь на отборный спец-отряд арелимов[3] в сопровождении трёх рот ишимов. Куда направлялись светлые, так и осталось невыясненным. Но от полутора тысяч солдат едва половина осталась. А сам храбрый полковник предусмотрительно сдался в плен. Откуда теперь и слал Его высочеству Адашу слёзные письма с мольбами заплатить за него выкуп.
Письма, изложенные на надушенной бумаге с золотым обрезом, могли растрогать даже самое чёрствое сердце. Мучения и лишения господина Ханшара живописались с душераздирающими подробностями. Но продвижению военной кампании не помогали никак. Остатки полка кронпринц объединил с собственным, прикомандировав его к главной ставке. Но без возмещения потерь, а, желательно, ещё и пополнения, Горкола он взять не мог.
Правда, большинство генералов сомневалось, что он город и с подкреплением возьмёт.
Послания императору принц писал не менее регулярно, чем Ханшар ему самому. И наверняка подробности в них были не менее душераздирающими. Но и толку от писем выходило примерно столько же.
В результате жители Горкола, начавшие уже ощущать сложности осады на своей шкуре, всё чаще отбивали вялые атаки не с помощью кипящей смолы, а дерьма, заботливо разбавленного водой. Маги Тёмных расслабленно пуляли по неприступным башням огненными мячиками, делая ставки, кто вышибет во-он тот кирпичик с третьего по счету зубца. Солдаты при первой возможности расползались по землянкам, где большую часть суток дрыхли, как впавшие в зимнюю спячку сурки. Генералы многозначительно молчали. Адаш психовал и матерился.
В подытоге всё оказались довольными. Не считая, конечно, горколцев и принца. Но их в расчёт принимать и не стоило. Потому что количество осчастливленных явно преобладало перед несчастными. Соответственно, среднеарифметическое число присутствующих на берегах сонной Ячменки на жизнь не жаловалось.
И всё это не имело никакого отношения госпиталю. Лазарет, интендантские и штабные службы разместили в ближайшем к городским стенам большом селе — Дубках. От них до Горкола было примерно с два часа неспешной пешей прогулки. Так что, обитатели лагеря могли даже время от времени наблюдать огненные представления, устроенные упившимися в очередной раз магами…
Вот, кстати, одна из армейских загадок, разгадку которой для Архи Тьма скрывала. Спиртное в армии находилось под строжайшим запретом. И взять его вроде бы неоткуда — ближайший город, принадлежащий Хашранской империи, находился аж в четырёх днях конного пути. То есть, на добычу веселительного потребовалось бы никак не меньше восьми суток. Такую самоволку не заметить просто не могли. А проходы через Тьму зорко отслеживали жрецы, находящиеся в ставке. Но именно боевые маги умудрялись напиваться до поросячьего визга не реже, чем раз в неделю. Причём всем ротным составом.
Впрочем, эта тайна медиков тоже особенно не касалась. Если не считать разбитой физиономии лейтенанта, которому кронпринц в очередной раз объяснил преимущества трезвого образа жизни. Но и лейтенант в лазарет заглядывал не столько для того, чтобы подлечиться, сколько поплакаться на всеобщую несправедливость и непонимание утончённых душ магов.
Больных и раненных в госпитале было мало, тяжёлые отсутствовали вовсе. Хирурги в Дубках практически не появлялись, предпочитая проводить время в ставке главнокомандующего, где собралось весьма изысканное общество. Так как большинство вышестоящих офицеров приволокли с собой на войну не только личные шатры, гардеробы, мебель, лакеев, поваров, но и личных любовниц.
Коренные жители Дубков медиков тоже особенно не беспокоили. Их и осталось немного — мужики да старики в основном. Несмотря на то, что мародёрство и насилие над мирным населением в хашранской армии находилось под запретом не менее строгим, чем винопитие, крестьяне, подчиняясь данной от рождения предусмотрительности, баб и детей от солдат предпочитали держать подальше. А то, не ровён час, оставишь в деревне первых, сразу же и вторых прибавится.
Да и сами крестьяне предпочитали с армейскими не общаться. Хотя, конечно, и не шарахались как прежде. Вообще-то, деревня считалась человеческой. Впрочем, Арха тут не только ни одного получеловека, но и существа с четвертью людской крови не видела. Зато встречались такие «полу», что не сразу и разберёшь, чего же в нём помешано. Например, староста деревни в предках явно имел ишима, а с другой стороны к его генеалогическому древу бесы пристроились.
Но побережье Ячменки, как и весь Зеленодол, уже второе столетие периодически попадало то под протекторат Хашрана, то Света. Так что, наверное, тут даже помеси хомячка с волком удивляться не стоило.
А вот само население почитало себя человеками. А, значит, детей Тьмы, равно как и детей Света, им от рождения бояться положено было. Вот они и… Ну, не боялись, но опасались. И госпитальных зазря не беспокоили.
Только скучать всё равно не приходилось. Начальник госпиталя, арифед строгий, предусмотрительный и во всём любящий порядок, периодически спускался с холма, на котором реяли под солнцем флаги ставки, и раздавал новую телегу указаний. При этом, гад такой, обязательно проверял, выполнены ли предыдущие распоряжения.
И лишь потом отбывал обратно в нежные объятья леди Варс, скучающую без лорда Кашер, который отбыл в отпуск, навестить недавно родившую супругу, да потерявшегося по дороге. Впрочем, вполне может быть, что это всё злословие и ложные наветы. И в скором времени принц должен получить ещё одно послание, живописующие страдания генерала тоже встретившего в пути кого-нибудь не того.
Собственно, вот этим самым, то есть, обсуждением кто, кого, куда, с кем и почему госпитальные и занимались большую часть дня. А что ещё делать? Скука смертная. Ну и Арха потихонечку сходила с ума, дожидаясь, когда же у Ю «всё закончится».
Причины же для нервного обгрызания ногтей имелись самые веские. К лазарету было приписано аж пятеро хирургов. Причём — без всяких шуток! — весьма неплохих. И всего одна повитуха — сама ведунья. А как принимать ребёнка, которого организм собственной матери травит, лекарка понятия не имела.
Главное, что и спросить-то совета не у кого.
* * *
Блаженное ничегонеделанье закончилось быстро. По мнению Архи, чересчур быстро. Она даже толком и пригреться на весеннем солнышке не успела, как из-за угла бывшего сенника вырулило… Ну, нечто вырулило, что уж там. А как по-другому можно назвать демона, посередь бела дня разгуливающего, закутавшись с ног до головы в чёрный плащ? Да ещё и натянувшего капюшон едва не до подбородка. Причём капюшон этот, словно рогульки сохнувшую рыболовную сеть, изнутри растягивали рога. Просто чудеса скрытности! Никто не заметит.
— Добрый день, Ваше высочество, — недовольно поздоровалась вежливая ведунья, со старушечьим вздохом вставая со скамейки.
— Рад! — гавкнул в ответ хаш-эд.
— Чему?
— Тому, что он у тебя доброе.
— А у вас разве не так? Неужели милейшая Лилейша наконец-то одарила вас не только своей благосклонностью, но и чем похуже? А я всегда говорила: сельдерей — лучшее средство от дурных болезней.
— Устарела.
— Лилейша? Не спорю, она уже немолода.
— Шутка устарела.
— Хорошие шутки не хорошенькие женщины. С годами прелести не теряют.
— Так то хорошенькие.
— Женщины?
— Шутки.
— Ну, тут я с вами спорить не возьмусь. Сложно спорить с существом, напрочь лишённым чувства юмора.
— Мистрис Арха! — не выдержал принц, тщательно прячущийся под личиной никем, естественно, неузнанного инкогнито. — Ты как со мной разговариваешь?
— На хашранском, мессир, — искренне удивилась ведунья, — а непонятно разве?
Его Высочество, в точности скопировав давешний лекарский вздох, устало привалился к стене сарая.
— И как тебе Дан терпит, а?
— Да никак не терпит! — огрызнулась Арха. — Сложно «терпеть» кого-то, если видишь его одну ночь в десять дней!
