«Неумолимое, как рок», – мысленно поправляю я и говорю вслух: – Извините, я, правда, виноват и больше не буду…
Два строгих глаза смягчаются, в них появляется снисходительность.
– Ну, расскажи, как дела?
«Как дела, как дела», – мысленно повторяю я, вообще все отлично, но сейчас сидеть здесь и отвечать на эти вопросы нет никакого желания. И говорю вслух:
– Все в порядке, тетя, я очень стараюсь не огорчать моих родителей.
– Ну и умница, – говорит она и целует меня в лобик. После чего берет салфетку и вытирает губы. На салфетке остается жирный розовый след от помады, и тут-то я и начинаю понимать, что мой лоб выглядит, наверное, еще живописнее.
– Простите, – говорю я, – мне нужно выйти.
– Как?! Выйти из-за стола, не окончив обеда? – настораживается тетя. – Разве тебе не говорили?
– Говорили, говорили, – киваю я, – но, вот, видите, – и показываю на лоб, посередине которого красуется розовое кольцо.
– Ну и что, – говорит она, – сначала закончи обедать, а потом выйдешь из-за стола.
С тех пор я не люблю ни тетей, ни тетенек, ни теть.
* * *
Когда попадаешь в старый город летом, да еще и в солнечный день, чувствуешь себя персонажем из какого-нибудь итальянского фильма, действие которого разворачивается среди желтых камней трех-четырехэтажных домов. Перебегаешь с одной стороны улицы на другую, ничуть не заботясь о машинах, потому что в старом городе совсем нет людей и почти нет машин. Жизнь сосредоточена не на улице, а внутри домов, и, когда начинаешь это понимать, сразу выпадаешь из кадра, потому что там, в фильме, если за столиком кафе и не сидит мафиози, то уж наверняка за углом дома происходит какой-нибудь важный разговор между худощавым парнем в потрепанных штанах и его девушкой или приятелем.
Но как бы то ни было, счастлив тот, кто тянется к солнцу и не смотрит себе под ноги, не роняя при этом вниз трескающуюся и облезающую кожу.
А если тебе не хватает витаминов, посмотри вокруг, и ты увидишь, что их не хватает всем.
Здесь с шумом проносятся поезда, и эскалаторы перевозят вверх и вниз огромные толпы людей. Все стоят в затылок, и, чтобы как-то развлечься, смотришь ничего не видящими глазами на плывущий в противоположном направлении эскалатор, где люди так же стоят в затылок друг другу, но уже к тебе лицом. Когда наблюдаешь, главное – правильно выбрать место, хотя к метро это совершенно не относится. Многие предпочитают назначать встречу в центре зала, потому что в этом случае трудно ошибиться – середина всегда одна. Но если станция устроена так, что середина чем-либо занята, например, лестницей или эскалатором, то встречи назначаются у первых или последних вагонов, так что на любой станции метро легко обнаруживается маленькая толпа вечно поглядывающих на часы невротизированных граждан. Ведь немногие умеют ждать спокойно! Вот о чем мне рассказал мой дед: оказывается, если спелый лимон не сорвать с ветки, то он потом как бы впадет в детство, позеленеет, а затем, вновь пройдя "все ступени созревания, станет прекрасным желтолицым цитрусовым, некогда считавшимся экзотическим в наших краях. Правда, мой дед не был уверен в том, что говорил. Он сам мне сказал: «Я не знаю, так ли это, хотя, может быть, и в самом деле так».
Рассказанная история в корне противоречит представлениям диалектики о мире, но это не большая беда, поскольку сама диалектика тоже, вероятно, является не более чем прекрасной сказкой. Ничто не стоит на месте, и нельзя два раза войти в одну и ту же реку. А иначе будешь эдаким зациклившимся лимоном, который по воле забывчивого хозяина никак не может попасть на наш праздничный стол. Но каждый, кто позавидовал бы ему, очень рискует, потому что никогда нет гарантии, что ты из породы лимонов, а не, скажем, из породы яблок или груш, которые, если не сорвать, превращаются в кашу размазанную у подножья прекрасной яблоньки, радостно перебирающей корнями в ожидании обильного притока удобрений.
Никогда нельзя быть ни в чем уверенным, и поэтому не стоит спешить, оставь такие материи тем, кто в этом понимает больше, чем ты.
А сам – будь осторожен! – к этому призывает тебя весь человеческий опыт, который почему-то в этом пункте удивительно совпадает с мещанской моралью.
* * *
Убивай страсть, расти душу.
А так, тащиться брюхом по асфальту и отхлебывать из каждой лужи – разве это приятно? Единственное спасение – внезапный прилив энергии, называемый вторым дыханием, которое открывается вдруг, в тот самый момент, когда кажется, что силы совсем оставляют тебя.
В розовом воздухе барахтаются какие-то людишки, кто головой вверх, кто головой вниз, некоторые хватаются руками за верхушки деревьев и успевают на лету сорвать листик. «Забавно», – думаешь ты и начинаешь с еще большим удовольствием шаркать ногами.
Так прошаркивается месяц-другой, так проползают длинные дни, похожие на нескончаемый рулон ткани с однообразным рисунком. Мне всегда нравился бархат, потому что в нем есть какая-то глубина. Только когда он вытирается, а это всегда случается на самых прозаических местах, видишь: вышла ошибка. Еще мне очень нравились легкие, полупрозрачные ткани нежных тонов, но не тогда, когда сквозь них видно тело, а когда смотришь на просвет.
Гуляешь между толстых стволов деревьев, ощупываешь кору руками и чувствуешь, как растет душа и умирает страсть. Тихо, незаметно, как будто теплый летний воздух наполняет легкие, и ты, как огромный воздушный шар, висишь среди этих грубых древесных кож.
– Послушай, Джек, – говорит она, – я приехала к тебе издалека, а ты и не смотришь на меня. Вот она, твоя любовь!
– Я так любил тебя, милая, но все прошло, и я спокоен, как буйвол.
– Что ж, мой мальчик, дело твое. Кто убил в себе страсть – убил быка и родил буйвола. Будь счастлив, Джек!
* * *
Мягкий клетчатый человек, завернутый во что-то мягкое по самые уши, лежит на диване и прихлюпывает носом.
За окном дождь, и снова началась эпидемия гриппа. Сухая и тонкая как жердь старуха скрипуче сморкается в белую проглаженную марлю и то и дело мажет нос кремом. Еще несколько дней назад в голове копошились какие-то мысли, но сегодня неведомая сила, именуемая эпидемией гриппа, перетащила меня в совершенно иное измерение.
Здесь проживают лишь вечно влажные носовые платки, градусники, таблетки, шарфы, обветренные губы, красные с лихорадкой носы, вечно немытые волосы, растянутая одежда пижамно-халатного типа и нескончаемые чашки чая с обильным содержанием сахара и лимона. Вот привалился к стене синеглазый толстяк с красными щеками. Сразу видно, что он очень вспотел. Наверно, у него высокая температура.
– Когда я не в форме, я не хочу, чтобы меня видели, – говорит она и стремительно переводит разговор на другую тему.
– Ну, дорогая, ты же не майор пехоты, не милиционер, чтобы все время быть в форме. Ты – человек штатский и смотри на вещи соответственно.
– Как скажешь, дорогой. Встретимся через две недели.
И вот твой пароход отправляется в плаванье, и вот твой парусник выходит в открытое море, напрягая паруса, сшитые из миллиона застиранных носовых платков.
Я очень люблю истории со счастливым концом. От них не остается ощущения потерянного времени. И, читая последнюю фразу, так приятно заложить руки за голову и с хрустом расправить затекшее от долгого лежания в одной и той же позе тело. Поэтому всегда хорошо иметь про запас пару книжек Джека Лондона, любовные романы Саган и еще что-нибудь из библиотеки приключений.
Какое чудное словосочетание – «Библиотека приключений»! От одних этих звуков начинается зуд во всем теле, и хочется поскорее приняться за чтение, а главное – иметь дома всю эту библиотеку и все эти приключения.
Тогда можно будет всякую эпидемию переплести и поставить на полку, будучи уверенным, что и финал не подкачает.
* * *
С тех пор как «Бог умер и остался человек», мы погрузились в царство полного субъективизма, и от субъекта зависит, темное это царство или светлое.
Мысли и люди наползают друг на друга, и уже часто невозможно отличить мысли от людей.
Когда прощаешься – не забывай улыбаться. В этом милом обычае кроется какая-то легкость простого расставания с не слишком дорогим для тебя человеком.
Но при том, что все критерии размыты и черное уже ничем не отличается от белого, как же на самом деле просто отличить одно от другого, – достаточно понюхать яблоко, насладиться цветом настоящего спелого апельсина, дотронуться рукой до гладкой, нежной шкурки котенка, и сразу станет ясно, что на свете существует множество прекрасных вещей, которые очевидным образом отличаются от вещей ужасных,' тягостных, безвкусных, уродливых, бесконечно пустых, чрезвычайно перегруженных, от всякого суетного нагромождения и чепухи.
Не любить плохое так же просто, как и любить хорошее. Но сама любовь часто решает этот вопрос иначе.
Во всяком случае, стоит подумать, как быть, когда истина скрывается в каких-то неведомых глубинах, а ответ нужен тут же, немедленно.
