– Ну, дела… Так надо было.
Что-то ему надо было там, за пределами вот этого привычного круга, освещенного такими родными тускло-оранжевыми плафонами. Что-то он там искал. Вот только ничего покамест не нашел.
– …Хоть бы адрес оставила новый, дура, телефон какой-нибудь, – взволнованно бубнил над ухом Хорь. – Вообще ничего. Дура последняя, идиотка, говорю. А Светка мне: сам дурак. И пошло-поехало…
– Подожди, – очнулся Леший. – Светка… Какая еще Светка? Ты же про Ритку рассказывал.
– Светка – ее сестра двоюродная. В Днепропетровске. – Хорь с подозрением посмотрел на него. – Я со стеной разговариваю, что ли? Битый час уже толкую: Ритка полетела к Светке. В Днепропетровск. Доходит? Неделю жила у нее, вообще из дома не выходила. Подруги там, дискотеки – все по барабану. И со Светкой почти не разговаривала, а они ведь не разлей вода, две оторвы… по телефону как зарядят на полтора часа… А потом Светка раз возвращается с работы – а вещей Риткиных нет, записка на столе: «Не ищи, не беспокойся, спасибо за все…» ощутил наконец?
Леший успел не спеша допить свой бокал – первый за этот вечер, на девственно-тощий желудок, – проткнул вилкой сосиску, услышав знакомый упругий хруст, который мерещился ему во время скитаний по подземельям. Затем хорошенько повозил сосиску в лужице томатного соуса, откусил, еще повозил, еще откусил, отправил в рот кусочек хлеба, смоченный в уксусе, затем лист салата, кружок маринованного огурчика… И придвинул поближе второй бокал.
– Ну и что? – сказал он. – Ну, дура, согласен. Значит, кирдык твоей холостой жизни. Может, она уже в Москве, дома котлеты жарит. Сходил бы, проверил.
– Хрен-с-два котлеты, – мрачно парировал Хорь. – Она там, в Днепропетровке своей драной…
– Откуда ты знаешь?
– Светка видела ее. С профессоршей одной, из иняза. Курвища такая, ее весь город знает… Главная лесба в городе, у нее там целый клуб по интересам…
Леший поморщился: ну что за херню ты несешь, товарищ? Это даже как-то несерьезно… Он смотрел на Хоря, а Хорь с упрямо-отсутствующим видом наблюдал, как за соседним столиком какой-то провинциальный хмырь, покрытый южным загаром, мрачно пил пиво в окружении хохочущих и перекрикивающих друг друга неофитов и неофиток.
– Какая еще лесба, Хорь? Очнись! – сказал Леший. – Ты слышал, что очередного бомжа нашли в тепляке возле Казанского вокзала? Опять с пулей в животе. Среди них паника, даже в обычный люк боятся спуститься…
Хорь посмотрел на него, громко цыкнул зубом, сложил пальцы обеих рук в щепоти и энергично постучал себе по голове.
– Лесба! – тщательно артикулируя каждую согласную, прошипел он. – Ритка! Лесба! Трахается! С жирной! Профессоршей!
Леший принялся за второй бокал, отпил половину. Второй бокал был ненамного хуже первого. Какие там еще лесбы… Нашел Хорь себе проблему. Еще неделю назад они считали за счастье просто ходить под этим рыжим осенним солнцем. Просто идти, куда хочешь. Солнце, дождик, опавшие листья под ногами… При чем тут какие-то лесбы? Жива-здорова Ритка – ну и ладно! Мы тоже живы-здоровы – прекрасно! А вот кто и зачем бомжей мочит – непонятно. Кому они мешают? В смысле, настолько – чтобы убивать, расстреливать в живот?
Хотя, с другой стороны, бомжи далеко, а Ритка… Такая привычная Ритка, нормальная девчонка, всегда по уши влюбленная в своего ненаглядного Хоря, даже когда он, свинья, приползает после недельного загула и устраивает дома военный переворот… И вот раз – она с какой-то теткой. Блин! Вроде как пол поменяла. Была Ритка, стала… хрен знает кто.
– Слушай, – сказал Леший. – Я вот что думаю: пока не поговоришь с ней самой, пока точно все не узнаешь – не паникуй. Не зацикливайся. Я бы даже…
– Ты что, дурной? – перебил его Хорь. – Я не собираюсь с ней говорить. О чем нам говорить? О радостях этой, как ее… гетеросексуальной жизни?
– А-а, – сказал Леший.
Третий бокал. Родниковая водичка, солод, хмель. Божественный напиток. Он отодвинул кетчуп и выдавил на загорелую сосиску зеленую дорожку из горчицы.
– Это что значит – я ее неправильно трахал? – все не успокаивался Хорь. – Значит, это я ее до такой жизни довел?
– До какой жизни? – сказал Леший.
– Ну. До такой!.. Ты что, опять не слушаешь? А-а…
Хорь махнул рукой, резко встал и направился к выходу.
Из-за дальнего столика ему навстречу выдвинулась чья-то приветствующая ладонь, Хорь небрежно хлопнул по ней и вышел из кафе. До свиданья. Пошел искать утешения у студенток юридического факультета.
Вот она, регенерация, подумал Леший. Всепобеждающая регенерация жизни. Скоро сорок дней будет по Томилину. Всего сорок дней прошло. Как они переполошились тогда с Хорем… Взрывы, стрельба, засады. Прятались, дрожали, жалели Тома, которого они и вовлекли в это говно… Но для Тома все позади, и смерть он принял мужественно, как подобает офицеру… А что будет с ними, какой смертью они умрут – это было тогда неизвестно. Впрочем, жить в постоянном напряжении невозможно, и прятаться всю жизнь невозможно, и вот прошло время, и кровоточащая прореха стала затягиваться, и они снова стали выходить на люди… Радоваться простым вещам, а теперь еще и расстраиваться из-за всякой ерунды. Регенерация, одним словом.
– У вас свободно? А то этот молодняк меня достал!
Леший поднял голову. Перед ним стоял загорелый хмырь из-за соседнего столика. В руках бокалы с пивом – штук десять, наверное. «Ну и лапы», – подумал Леший.
– Свободно, – сказал он. – Я тоже скоро ухожу.
Хмырь кивнул и уселся, отгородившись бокалами. Леший глянул на соседний столик – никто там почему-то больше не смеялся, молодые парни и девчонки, корчащие из себя крутых диггеров, явно погрустнели.
– Чего ты им сказал, что они скисли? – от нечего делать спросил Леший.
– Так… Рассказал одну историю, – нехотя процедил хмырь и залпом выпил свое пиво.
Леший пожал плечами и отвернулся. Рассказал, и рассказал, дело хозяйское. Он с сомнением глянул на свой четвертый бокал. Что-то уже и не так хотелось, настроение пропало. Пойти домой, что ли? Последние два дня он усиленно наводил порядок после визита неверовских: мыл и драил, пылесосил и проветривал, изгоняя их жестокий дух и злобные флюиды. Но что-то, по-видимому, все-таки осталось… Короче, идти домой не хотелось еще больше, чем не хотелось пива.
– Они в «Камеру пыток» собирались, – неожиданно подал голос сосед. – Пятнадцать пива, три водки на семерых и по бутылке джин-тоника с собой…
В руках у него оказалось яйцо, он легонько пристукнул по острому концу, словно уронил чугунный указательный палец, и скорлупа тут же раскололась.
– И по бутылке джин-тоника, – повторил он. – Это у них вместо фонарей и тросов…
«Камера пыток» находилась в известковых каменоломнях на Берсеневской набережной. По легенде, там допрашивал заговорщиков сам Малюта Скуратов. Один из самых посещаемых объектов подземной Москвы, – хотя новичкам, особенно подвыпившим, соваться туда, конечно, нечего.
Леший глубокомысленно промычал под нос: «Бывает…»
– Я отговаривал было, а они только пуще заводятся. – Хмырь деловито очищал яйцо, бросая скорлупу в пустой бокал. Когда он успел опустошить этот бокал, Леший не заметил. – Тогда я им байку про Белого Спелеолога рассказал. Подействовало… Остыли мгновенно. И даже расстроились. Особенно девчата. Уж очень им Спелеолога этого жалко…
Леший знал много баек, но там в основном фигурировал черный цвет – Черный Альпинист, Черный Человек, Черный Диггер. Про Белого Спелеолога он не знал, да и знать не хотел.
– Это у нас в Керчи такой случай был, – пояснил хмырь. – Секретарь райкома, короче… его дочка и хлопец Паша. И горшок серебра сарматского. Ну? Не слыхали?
Леший вздохнул. Пора идти, наверное.
– Слыхал, – соврал он.
Хмырь неожиданно протянул через столик загорелую, похожую на черное узловатое бревно руку:
– Миша.
Ладонь и в самом деле была размером с лопату. Лешему вдруг вспомнились неверовские хлопцы-удальцы. А что, если?.. Но руку пожал.
– Алексей.
– Очень приятно. Давайте за знакомство, что ли…
Хмырь по имени Миша обернулся, что-то ища, но, видимо, не нашел. «А-а, вспомнил. Один момент…» Поднялся, прошел к соседнему столику и снял со спинки стула видавший виды рюкзачишко. Что-то сказал грустным неофиткам, вызвав на их лицах вспышки нежного румянца. Вернулся, достал из рюкзака две банки «Гиннесса» и выставил их на стол.
– Во. Чуть не забыл… Пили такое? Оно дорогое и хлебом пахнет. Угощайтесь, Алексей…
Миша держался очень уважительно, и Лешему это нравилось. Хотя, с другой стороны, настораживало: вежливость в их кругах была крайне редкой гостьей.
Вслед за банками Миша бережно извлек наружу явно старинный фолиант в потрескавшемся кожаном переплете, положил перед собой, с треском открыл банку и тонкой струйкой пустил в рот ее содержимое. Запахло свежим хлебом.
