Старуха присела на корточки возле койота, прижала к нему руку и посмотрела на лошадь, будто бы просила у нее совета. Затем Дора заговорила. Глаза чалой широко распахнулись. Лошадь задрала голову и заржала. Крутанувшись вокруг своей оси, она лягнула задней ногой, словно отбиваясь от невидимого врага.
— Ах ты кляча, — прищурилась Дорис. — То есть ты со мной не согласна? У тебя имеется свое мнение?
Укус не причинил старухе боли, она почувствовала лишь прохладу, словно собака ткнулась ей в руку влажным холодным носом. Дора опустила взгляд и увидела овальный след между большим и указательным пальцами — арку из отпечатков зубов, прочерченную на коже аккуратно, словно карандашом. Каждый из отпечатков влажно поблескивал кровью. Вверх по руке прокатилась волна жара. Ее покалывало, она слегка онемела.
— Ну и ну, — старуха несколько раз тряхнула рукой. — И кто здесь у нас безмозглая дура? — Она недовольно посмотрела на чалую. — Ты когда-нибудь раньше видела, чтоб я свершала столь идиотский поступок?
Лошадь переступила с ноги на ногу и принялась рыть копытом землю. Дора Маккой устремила взгляд на койота, на его слезящиеся глаза, на узкие губы, которые, будучи обычно черными, сейчас сделались припухшими и красными. Темный мех на мордочке покрывали пятнышки подсыхавшей пены, отчего казалось, что койот совсем недавно вовсю хлебал молоко.
— А вот не хрен на меня так смотреть, — с угрожающим видом произнесла Дора, поворачиваясь к чалой. — Ты же видела, что он собирается укусить! Почему не предупредила?
Лошадь в ответ снова поскребла копытом землю и отступила назад, потянув за собой поводья. Затем она помотала головой.
Дора вскинула винтовку, собираясь добить койота. В тот же самый момент он приоткрыл пасть, тяжело вздохнул, искоса посмотрел на старуху и, тихо зарычав, закрыл глаза.
— Вот же скотина, — буркнула Дора, забираясь в седло. Привстав в стременах, она заорала на мертвого койота: — Сам виноват! Зачем моих телят порезал, а?! Гад! Ни стыда ни совести!
Запах крови вызвал у чалой беспокойство. Это озадачило Дору, поскольку лошадь была старой, действительно много повидала на своем веку и должна была к этому запаху привыкнуть.
Чалая вся подобралась, будто собираясь сорваться с места вскачь.
— А ну прекрати истерику, — грозно произнесла старуха.
Лошадь сникла.
Дора убрала винтовку в седельную кобуру. Чалая тем временем не спускала глаз с койота. Она смотрела на него с таким видом, словно он мог ожить в любой момент. Дора взялась за веревку, сплела петлю, накинула ее на ногу зверя, затянула и потащила от забора к зарослям полыни, туда, где коровы не смогут увидеть труп.
— Потом сожжем, — пояснила Дора лошади. — Чего ему лежать там и гнить почем зря?
От ранчо ее сейчас отделяло почти пять километров по извилистой крутой тропе, поэтому старуха решила направиться к старой хижине, принадлежавшей ее семье. Она находилась гораздо ближе — ее, по крайней мере, с трудом, но все-таки можно было рассмотреть, — на опушке тополиной рощи возле реки. Дора не заглядывала в эту хижину уже много лет.
Развернув лошадь, старуха сняла с себя ремень и сплела из него жгут. Она туго затянула его чуть выше локтя, так что латунная пряжка глубоко впилась в кожу. Рука пульсировала, словно где-то там внутри нее билось сердце койота. Будто часы, тикающие под подушкой. Закружилась голова, к горлу подкатила дурнота.
Вид хижины разворошил целую кучу воспоминаний о былом. Старуха пустила чалую шагом. Лошадь по-прежнему беспокойно крутила головой — стрельба ей пришлась не по вкусу.
Дед Доры перебрался сюда в те времена, когда здесь была дичь, глушь да размеченные участки по шестьдесят пять гектаров каждый. Сейчас-то, само собой, дело совсем другое. Рядом с автомагистралью возводят огромный супермаркет и торговый центр. А эти чистенькие, аккуратненькие домишки… Целые районы вырастают вокруг городов, словно грибы после дождя. Мало того, рядом с ранчо Доры строят горнолыжный курорт. Ох уж этот проклятый горнолыжный курорт. Старуха толкнула коленями бока лошади. Мысль о курорте вызвала у Доры приступ раздражения.
В голове у старухи помутилось. Она представила, как из хижины доносятся звуки губной гармошки. В какой-то момент женщине показалось, что она на самом деле слышит музыку. Дора попыталась воскресить в памяти печальную мелодию, которую играл ей в детстве отец. Воспоминания одно за другим вспыхивали в сознании, наслаивались друг на друга. На миг Дору охватило сомнение — а правильно ли она поступила, решив отправиться к хижине?
Привязав лошадь, она поднялась на скрипучее крыльцо. Ручной насос, опутанный побегами жимолости, которую ее мама посадила в незапамятные времена, работал безупречно. Дора накачала воды, так что образовалась глубокая лужа, после чего стала смотреть, как лошадь из нее пьет. С морды падали капельки воды. Затем Дора стянула с себя джинсовую рубаху, после чего плеснула ледяной воды на руку и ноющее плечо. Она не раз за свою жизнь видела бешеных собак и не сомневалась, что койот был заражен. Бешеные псы спрыгивали с утесов, отгрызали себе лапы, вращались юлой, силясь укусить себя в зад, пока не падали замертво.
Дора Маккой знала — койот резал скот не потому, что хотел есть. Нет, его снедал голод иного рода.
Как ни странно, она вдруг преисполнилась сочувствия к койоту. Может, не стоило его трогать? Помер бы сам, в положенное ему время. Природа на редкость мудра и действует куда изящнее и тоньше человека.
Старуха присела. Дора была поджарой и мускулистой. Муж любил подтрунивать над ее ростом и худобой, повторяя, что женился на пацанке. Дора являлась обладательницей загорелой жилистой шеи, грубых, словно высеченных наскоро топором рук и узловатых пальцев человека, всю жизнь занимавшегося физическим трудом. Длинные седые волосы собраны на затылке в хвост. На голове — ковбойская шляпа. Сейчас, когда Дора нагибалась за вязанкой сена, порой в спине простреливало, а к концу рабочего дня наваливалась усталость, но, несмотря на это, она по-прежнему оставалась прекрасной наездницей и запросто могла опутать проволокой забор протяженностью в полтора километра. А какой у нее оставался выбор? Вся работа на ранчо лежала на ее плечах, помощи ждать было не от кого. Печально, что дела давно уже катились под гору, а само ранчо «Последний шанс» находилось на грани банкротства.
— За всю жизнь так толком и не научилась стрелять, — посетовала Дора, обращаясь к лошади. — Хорошо, что я на войне не была. А то отправили бы меня на передовую, там бы мне и крышка.
Чалая потянулась к побегам травы, пробивавшимся сквозь щели в дощатом полу веранды, и принялась жевать.
— Не хочешь слушать, не надо, — кивнула Дора. — Все равно в последнее время особо и поговорить-то не о чем.
Дора была бы не прочь, если бы сейчас ей поставили горячие припарки. Гектор их делал просто отменно, пуская в ход индейские снадобья.
Гектора не стало три года назад, но в ее воспоминаниях он был всегда молод, красив и силен, а в голосе слышалась легкая хрипотца — совсем как на записи, оставленной на автоответчике. А как он обожал целовать ямочку у нее на затылке! Дора всякий раз от этих ласк принималась мурлыкать, как кошка. Ей вспомнилось, как они сидели обнявшись на полу вот этой самой древней хижины, уже тогда заброшенной и отданной на милость призракам. Как же жадно они ласкали друг друга! Именно здесь они устраивали свидания — много-много лет назад, после того как Гектор вернулся с войны. С какой страстью они срывали друг с друга одежду! А потом, после всего, сидели на ступеньках, и она нежилась в его объятиях.
«Не хочу все это вспоминать! Не хочу, и все тут!» — мелькнула мысль в голове Доры.
Густой, затхлый запах, исходивший от заброшенной хижины, напоминал ей о том, как же быстро пролетела жизнь.
«Да, примочки Гектора меня бы сейчас ой как выручили», — подумалось Доре. Визит к врачу не входил в ее планы, но укус койота вызывал беспокойство.
Хижина — убогая, ветхая, казалось, пни ее — и развалится, — спровоцировала острый приступ ностальгии. Дору удивила буря эмоций, которая внезапно поднялась в ней, будто бы она была молоденькой девчушкой, а не старой каргой. Старуха попыталась забыть о койоте и его предсмертном взгляде. Зверюга, казалось, была благодарна ей за пулю.
