Криста, унаследовала землю, тётя Инга ценные бумаги, тётя Харриет деньги. Я, последняя из
потомков, унаследовала дом. Украшения, мебель, бельё и серебро должны были быть
разделены между моей матерью и моими тётками. Завещание Берты было как прозрачная
ключевая вода, ясным и отрезвляющим. Ценные бумаги были не особо ценны, на пастбищах
ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ
HTTP://VK.COM/LOVELIT
северо-немецкой долины, кроме коров, никто не хотел жить, денег было не много, а дом был
старым.
Возможно, Берта вспомнила, как раньше я любила дом. О её последней воле мы узнали
лишь после похорон. Я приехала одна, поездка была долгая и утомительная, на поезде с
несколькими пересадками. Выехав из Фрайбурга, я проехала через всю страну, пока не
вышла из почти пустого рейсового автобуса, в котором протряслась от призрачного вокзала
маленького городишки через поселковую местность, в деревне Боотсхафен, на остановке
напротив дома моей бабушки. Я была изнурена поездкой, скорбью и чувством вины, которое
неумолимо приходит, когда умирает тот, кого мы любим, но мало знаем.
Тётя Харриет тоже приехала. Только звали её больше не Харриет, а Мохани. Она была
одета не в оранжевые одеяния и её голова не была обрита. Только ожерелье из деревянных
бусин с картинкой гуру указывало на новое просвещённое состояние. Со своими короткими,
окрашенными хной волосами и кроссовками "Рибок", тётя всё же отличалась от остальных
фигур в чёрном, которые собрались маленькими группками перед часовней. Я очень
обрадовалась тёте Харриет, хотя со стеснением и беспокойством думала о том, что мы
виделись последний раз 13 лет назад. Когда хоронили Розмари, дочь тёти Харриет.
Беспокойство было мне хорошо знакомо, ведь каждый раз, видя своё лицо в зеркале, я
думала о Розмари. Её похороны были невыносимы, возможно, они всегда невыносимы, когда
хоронят 15-летних девочек. Тогда, как мне потом рассказывали, я упала в глубокий обморок.
Только помню, что белые лилии на гробе источали терпкий, влажно-сладкий запах, который
буквально склеил мои ноздри и ударил в лёгкие. Воздух кончился, и меня засосала кружащая
белая бездна.
Позже я пришла в себя в больнице. При падении лоб рассёкся о каменную ограду, и
рану пришлось зашить. На лбу, чуть выше основания носа, остался шрам — бледная
отметина. Тогда был мой первый обморок, впоследствии я часто теряла сознание. Побег
вообще является нашей семейной чертой.
Так, например, тётя Харриет после смерти дочери отступила от веры. Она примкнула к
Бхагавану ( прим.пер. — "господин, владыка", в индуизме имя—эпитет высших божеств, прежде всего Вишну и его аватар (Кришна и др. ), "бедняжка", так говорили о ней в кругу
знакомых. О секте. Слово "секта" произносили приглушённым голосом, как будто боялись,
что секта подкараулит их, поймает, обреет голову, а затем заставит шататься по пешеходным
зонам мира, как смиренного сумасшедшего из "Пролетая над гнездом кукушки", и с детским
восторгом играть на тарелках. Но тётя Харриет не выглядела так, как будто хотела достать
свои тарелки для игры на похоронах Берты. Когда она увидела меня, то прижала к себе и
поцеловала в лоб. Точнее, поцеловала шрам на лбу, и, не говоря ни слова, подтолкнула меня
к моей матери, которая стояла рядом. Мама выглядела так, как будто все последние дни
проплакала. При виде неё моё сердце сжалось в дрожащий комочек. Выпуская её из объятий,
ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ
HTTP://VK.COM/LOVELIT
я подумала как ужасно хоронить собственную мать. Мой отец стоял рядом с ней и
поддерживал, он был намного меньше, чем в последний раз, когда мы виделись, и на его
лице появились ранее незнакомые мне морщины. Немного поодаль стояла тётя Инга, не
смотря на красные глаза, она была прекрасна. Её красивый рот изогнулся уголками вниз, но
выглядел гордо, а не плаксиво. И хотя на ней было простое закрытое платье, выглядело оно
не траурным, а как маленькое чёрное. Инга пришла одна и взяла обе мои руки. Я вздрогнула,
маленький электрический разряд ударил меня от её левой руки. На правой у неё был
янтарный браслет. Руки тёти Инги были жёсткими, сухими и тёплыми. Было июньское
послеобеденное время. Я рассматривала остальных людей, было много женщин с белыми
локонами, толстыми очками и чёрными сумками, подруги из клуба Берты. Бывший
бургомистр; потом, конечно же, господин Лексов, старый мамин учитель, пара школьных
подруг и дальних кузин моих тёток и матери, и трое больших мужчин, которые серьёзно и
беспомощно стояли рядом друг с другом, и в которых сразу же узнавались бывшие
поклонники тёти Инги, потому что они не решались открыто на неё взглянуть, но, в то же
время, почти не отводили глаз. Ещё пришли соседи Коопы, и несколько человек, которых я
не могла никуда определить, возможно, из дома престарелых, от похоронного бюро или из
бывшей дедушкиной канцелярии.
Позже все пошли в ресторан около кладбища, чтобы выпить чашку кофе и съесть кусок
пирога. Как всегда бывает на поминках, люди сразу начали разговаривать, сначала тихо, как
бы бормоча, а потом всё громче. Даже моя мать и тётя Харриет жарко беседовали. Трое
поклонников стояли теперь около тёти Инги, широко расставив ноги и выпятив грудь.
Казалось, тётя Инга ожидала их преклонения и в то же время принимала его с мягкой
иронией.
Подруги Берты из клуба сидели кружком рядом друг с другом. К их губам прилипли
крошки сахара и кусочки миндаля. Они ели так же, как и говорили: медленно, громко и
обстоятельно. Мой отец и господин Лексов, вместе с двумя официантками, разносили на
серебряных подносах горы пирогов и расставляли по столам один за другим кофейники.
Подружки из клуба шутили с этими двумя внимательными молодыми людьми, пытаясь
привлечь их в свой клуб. Мой отец с уважением с ними флиртовал, а господин Лексов
только смущённо улыбался и сбегал к соседним столам. В конце концов, ему тут ещё жить.
