– Оператор тоже помогает, – добавил Знаур.
– От оператора, конечно, многое зависит, – со знанием дела подтвердил Алан. – Хороший оператор весь фильм делает. Они с режиссером советуются, как какую сцену снимать лучше будет.
– А в театре что? – спросил Юрий.
– А в театре – вышел ты на сцену и остался один на один с публикой. Что не так сыграл, уже не переснимешь! Текст забыл – пиши-пропало. А запоминать какие тексты надо! Одно это чего стоит! А потом, сыграл плохо – не переиграешь уже. Там отсутствие профессионализма актера ничем не скроешь. Все сразу видно, кто есть кто. За это мне театр и нравится.
– Что же вы в кино сниматься пришли?
– А деньги? В театре я за месяц столько не заработаю, как здесь – за два дня съемок. Хоть и роль-то пустяковая, почти что массовка, а все равно. Потом, приятно, конечно, себя на экране увидеть. Какой артист не хочет стать знаменитым?
– Вы из одного театра?
– Да, но меня только что, точнее, месяц назад, в труппу взяли, – сказал Знаур.
– А в театре что играете?
– Чехова. Как его? «Вишневый сад».
– А еще что?
– Пьесу Островского играл как-то, – сказал Алан.
– Понятно, – сказал Юра.
– А ты что делаешь? – спросил Юрия Знаур.
– В литературном институте учусь.
– Ну и как?
– Нормально, в общем.
– А потом что будешь делать?
– Пока не знаю. Доучиться бы. А там… Вот, может, в кино покатит, – ответил Юрий.
Они помолчали немного.
Потом Знаур сказал Алану:
– Слушай, какую историю тебе расскажу. В прошлую пятницу поехал я к своему брату. Он однушку снимает на Водном стадионе. Ну, выпили, закусили там. Все по-человечески. Девочки пришли. Хорошие такие. Только им домой надо было. Пошли их провожать. Вышли на Ленинградку, значит. Я, само собой, машину ловить стал. Неудобно девчат на метро отправлять. Тут подъезжает такой на девятке. Армяшка. Машина вся прогнившая. Ладно, я дверь открываю. Спрашиваю: «До Печатников поедешь?» Он мне: «А сколько заплатишь?». Я ему: «Двести рублей», – говорю. А он мне тут и говорит: «Какое двести рублей? Ты их в жопу себе засунь, жмот! Закрывай дверь!». И уехать хочет. Ты понимаешь? Он оскорбил меня! Я ему говорю тогда: «Ах ты, гад! Это я тебе сейчас в жопу кой-что засуну! Выходи из машины!» Тут он прут железный достает и за мной. Я – бежать. Один раз он мне попал по руке вскользь, вот тут прошло, – и Знаур показал еще не зажившую ссадину. – Но тут брат мой сзади к нему подбежал – а брат мой здоровяк, ты его знаешь, – заломил ему руку и прут отобрал. Прут мой брат в кусты выбросил, он ему не к чему, он и без прута любого заломает. Армяшка от брата моего побежал, брат – за ним. Они вокруг машины армяшкиной бегают, и мой брат ему пендалей дает, по жопе по его жирной. Во смеху-то было! – и Знаур залился смехом.
Алан тоже улыбнулся.
Потом Алан обратился к Знауру:
– Ты с ней говорил сегодня?
– Говорил, – мрачно ответил его друг.
– Ну и как?
– Сказала, что завтра заплатит.
– Как так – завтра? Договаривались, что каждый день рассчитываться будут, а мы уже четвертый день без денег сидим. Мне домой не на что ехать.
– Иди и сам с ней говори, – отрезал Знаур.
– И пойду, и пойду, и скажу ей, что за дела такие, вообще? – возбужденно забормотал Алан.
Тут вдалеке крикнули: «К съемке приготовиться»!
Через минуту тот же голос прокричал: «Мотор, хлопушка, машина пошла, пошла, пошла машина».
Юрий завел двигатель, нажал на газ, и вот они уже проезжают сквозь толпу, неохотно расступающихся болельщиков – участников массовки. Наконец вдалеке крикнули: «Снято»!
Артисты вышли из машины, и Юра отправился к помощнику режиссера выяснять, когда ему играть следующую сцену. По плану она должна была идти сразу же за только что отснятой.
– Ну что, Петр Терентьевич, сейчас опять меня снимать будут? – спросил Юра у помощника режиссера.
– Подожди, сейчас не до тебя. Второстепенные сцены перенесли малость. Сейчас Джимиева сцена будет. Он вот-вот подъедет.
Джимиев был известным актером и играл одну из главных ролей фильма.
– Хорошо, наверное, быть Джимиевым, – мечтательно сказал рядом женский голос.
Юра повернул голову и увидел самого Джимиева, который выходил из красного спортивного «Мерседеса». Его тут же окружили какие-то услужливые люди.
– Пожалуйста, Михаил, проходите в гримерную. Начинаем через десять минут, – журчала ему в ухо симпатичная девушка, мастер по гриму.
– Восходящая звезда, – говорили проходившие мимо юные актрисы и зачарованно смотрели на Джимиева. Он был высоким, приятной наружности мужчиной лет тридцати пяти. Часто улыбался. Разговаривал спокойно, с чувством собственного достоинства.
Юрий подошел к стоявшим рядом своим новым знакомым.
– Съемку нашей сцены, мужики, опять перенесли. А всю первую половину дня я вообще напрасно прождал в гриме. Сколько зря потраченного времени! – выразил свое недовольство Юрий.
– Привыкай, – отвечал ему Алан, – на съемках все делается для удобства режиссера. Чтобы все у него всегда были под рукой. Сцены могут менять местами, и потому артисты должны быть все на месте.
– Не все, – и Юрий мотнул головой в сторону автомобиля Джимиева.
– Это правда, – согласился Алан, – не все. Известные артисты могут себе позволить, чтобы под них подстраивались.
«Это еще как отношения с режиссером сложатся…» – подумал Юрий.
– Как дела, ребята? – подошедший Джимиев дружелюбно хлопнул по плечу Алана.
Они, очевидно, уже были знакомы.
– Все бы ничего, земляк, да только… – сказал Знаур.
– Что только? – спросил Джимиев.
– Сами разберемся, – сказал Алан и сердито посмотрел на Знаура.
– В чем проблемы-то? – улыбаясь, спросил Джимиев.
– Денег нам который день не платят, – сказал, понурившись, Знаур.
– Это как это? – брови Джимиева поползли вверх, а в его голосе послышались барские нотки.
– Так, «завтра, завтра, завтра» каждый день говорят.
– А как договаривались? – спросил Джимиев.
– Договаривались, что каждый раз после съемок.
– Ну так идите и скажите, что пока денег не заплатят, сниматься не будете, и все. Что они о себе думают, вообще?
– Вот так и сказать? – робко спросил Знаур.
– Конечно. Я бы так и сделал. Уговор дороже денег. Я это лично так понимаю, – сказал Джимиев, и его голова гордо поднялась, а плечи расправились.
– А если нас уволят? – спросил Алан.
– Не уволят. А уволят, к другому режиссеру пойдете. Не проблема. Идите, идите. Поговорите с финдиректором.
– Говорили уже.
– Ну и что?
– «Завтра», – говорит, – «точно заплатим». – А мне есть не на что.
– Тогда к режиссеру идите и скажите, что сниматься не будете, пока денег не дадут.
– Ладно, после съемок подойдем, – сказал Алан.
– После съемок поздно будет, – сказал знающий Джимиев.
– А что, они вообще деньги нам могут не заплатить? – спросил Знаур.
– Нет, это вряд ли. Серьезная студия. Промурыжат немного и выплатят в конце концов.
– Мне деньги сейчас нужны, и договаривались к тому же, – сказал Знаур.
– Тогда идите – что ждать милостей природы…
– Михаил, прошу вас на съемочную площадку, вас ждут, – послышался участливый женский голос.
– Ладно, мужики, – сказал Джимиев, – еще увидимся после съемок.
– Ну что, пойдем? – Знаур посмотрел на более опытного Алана.
– Не знаю, а вдруг уволят?…
– Ну и сиди дальше, трясись как осиновый лист, а я пойду, – пристыдил он Алана. Повернулся и пошел.
– Слушай, подожди, я с тобой, – обвинение в трусости для Алана было непереносимо.
Через час закончили снимать сцену с участием Джимиева. Артист тепло попрощался с режиссером, и уже хотел было еще раз поговорить со своими земляками, узнать, чем закончился их разговор об оплате, но тут зазвонил его мобильный телефон, и он, увлекшись разговором, сел в машину и уехал.
Съемки следующей сцены прошли без участия Алана и Знаура. Больше Юрий их на съемочной площадке не видел. Не доводилось ему видеть их и в картинах других режиссеров.
Сентябрь 2008
Столичная штучка
Как-то раз после полудня зазвонил мобильный телефон сантехника Степана Клюева. На улице не первый день стоял июньский зной. Маленькая полуподвальная комнатка ЖЭКа, где Клюев обычно проводил рабочее время в ожидании вызовов на объекты, напоминала парную. И не мудрено: солнце начинало светить в окно сразу после одиннадцати и скрывалось за соседним домом только под вечер, когда и без того пора было идти домой. Духота становилась особенно нестерпимой на третий – четвертый жаркий день к ряду, когда блочные стены дома разогревались в течение дня и за ночь не успевали остыть. Сейчас как раз был такой случай. Несмотря на это, Клюев всегда с неохотой шел на вызовы, предпочитая безделье в жаркой комнатке работе. Да и ради чего было гнуть спину, спрашивается?
Клюеву было слегка за тридцать. Он давно для себя усвоил, что переработки, как и тяжелая работа вообще, больших денег не приносят. Ну заработает он еще сотню – другую, и что? Горбатиться, чтобы жена его, Клавка, себе юбку еще одну купила? Не – и так походит. Юбка у нее уже есть. А на что другое все равно не хватит.
