— Ал, как вам кажется, он вообще — любит шахматы?
— Они его точно любят. Больше, чем нас с вами, Дон. Видели нашу партию?
Нет, Дон не видел.
Алберт вздыхает: когда играешь с теми, кто сильнее тебя, то и сам подтягиваешься, показываешь все, что можешь. Но ему в поединке с Айви ходить стало некуда хода после девятого. В плохой позиции все ходы никуда не годятся.
— Откуда он, этот русский, взялся? — Дону хотелось бы знать.
Посол пожимает плечами:
— Эмигрантам у нас хорошо.
— Ну, да. Кормим их. — Дон недоволен: — Америка — самая свободная страна в мире.
Посол улыбается одной из лучших своих улыбок — для своих, для союзников. «Вы находитесь в самой свободной стране мира», — так приветствуют иностранцев в Корее, в Северной. Нет, Дону не стоит про это знать.
— В Европе тоже есть свободные страны, — примирительно говорит посол.
Дон не был в Европе. Ни разу. Странно, да? — Надо бы съездить.
— Советуете? А зачем?
Как объяснишь? Есть замечательные места.
— Дон, а вы? Сколько вы продержались с Айви?
Во-первых, это была первая партия на турнире. Во-вторых, Айви играл белыми. В-третьих, перед первым своим ходом он думал двадцать минут.
— Часы тикают, передо мной на стуле — незнакомый молодой человек. Сидит и думает. Голова опущена, глаз не видно. Это что — издевательство?
— Полагаю, серьезное отношение к делу, Дон. Русский прислушивался к себе: в настроении ли он действовать агрессивно или же обставить вас в позиционной манере. Айви — большой мастер.
В конце концов молодой человек пошел c4. Английское начало. Дон ответил e5.
— «Обратный дракон»? — произносит посол с удовольствием.
Дон кивает. Все шло по теории — до поры до времени. Быстро диктует ходы.
— Знаете эту систему?
— Да-да, разумеется, — посол знает.
Не знает он ничего. Дон, когда руководил своими заводами, многих неприятностей избежал, потому что чувствует такие вещи — когда ему лгут. Он приходит во все большее раздражение:
— Я готов страдать, но дайте мне за мои страдания хоть какой-нибудь материал! Нет, давит, давит, давит, играет, как автомат! Мне семьдесят пять, я не могу считать так, как он! Большой мастер! Вижу, он вам понравился.
— Да-а… — Посол подыскивает слово, давно им, конечно, найденное. — Есть в нем такая, знаете ли…
Он хочет сказать — «размашистость», но Дон перебивает его:
— Скажите прямо — авантюрист. Я проверил: нет шахматиста по имени Мэтью Айванов.
— Дон, у них свой алфавит. Помните, на майках — си-си-си-пи?
— Деньги нужны вашему си-си-си-пи, вот что!
— Деньги? Зачем Мэтью деньги?
— Ал, зачем человеку деньги?
— Мне это, откровенно говоря, не приходило в голову.
Что он, думает Дон, спятил? Как Джереми?
Зачем же они, раз им деньги нужны, размышляет посол, политику свою так задешево продали?
— Русские много страдали в нынешнем веке, — произносит посол задумчиво.
— Этот, что ли, страдал?
Посол продолжает:
— Я, возможно, не должен вам сообщать эти сведения, но несколько лет назад русские продали свою внешнюю политику за сумму в миллион, поверьте мне, в миллион раз меньшую, чем мы готовы были им заплатить.
Оба молчат в удивлении. Дон — от размеров суммы — надо же! — миллион — единица и шесть нулей, каковы же наши возможности?! Дипломат — оттого, что Дону это все рассказал.
— Я понимаю, — прерывает молчание посол, — требуется сохранить турнир. А не отменить ли призовой фонд?
— У нас не богадельня, Алберт. Мы не против сильных игроков, нет. Надо только, чтоб они вели себя подобающе.
— Значит, — вздыхает посол, — придется писать регламент, устав, правила. И не так, как сейчас: победителю — все, а, — изображает рукой ступенечки, — восемь тысяч, пять, три. Первое место, второе, третье.
— Да, да, придется, — кивает Дон. — И будьте уверены, в следующий раз к нам заявятся трое таких, как этот… как Айванов. Из вашей любимой си-си-си-пи.
Дон прав: конечно, их детище, их затея, турнир — под угрозой. Там, где приходится устанавливать правила… Теперь это повсеместно, даже в семейной жизни. Вот живут они с Доном со старыми своими женами безо всяких письменных обязательств. Надо бы им встретиться всем четверым в Нью-Йорке, в Карнеги-холл сходить или — на «Янкиз»… Либо пригласить их к себе — показать коллекцию. Посол собирает сов — фарфоровых, глиняных. Сова — символ мудрости. Есть и несколько превосходных чучел.
— Дон — любимая река русских. Возможно, это вас с ними как-нибудь примирит. Quietly flows the Don, — произносит он с удовольствием — «Тихий Дон». — А вы, Дон, совсем не тихий. — Посол щурится в иллюминатор, что он надеется там увидеть?
И тут случается происшествие, которое запомнится всем троим его участникам, а если считать стюардессу, то — четверым.
Сзади — там, где в салоне первого класса расположен ватерклозет, — раздается шум. Туда быстро проходит человек, мужчина, запирает за собой дверь. Стюардесса виновато смотрит на пассажиров, разводит руками: бывает. Остальные туалеты заняты, кому-то внезапно приспичило, вот и рвется он в первый класс.
Вскоре, как-то уж слишком быстро, слышится шум воды, мужчина выходит из туалета, и Дон с Албертом видят, что это сам Мэтью Айванов — молодой человек, лет двадцати пяти. Заметив недавних своих соперников, молодой человек улыбается, у него очень белые зубы, но улыбка все равно получается нервная, жалкая.
Тут и Дон, и посол, и, разумеется, стюардесса производят какие-то движения и восклицания, а тем временем молодой человек занимает кресло второго ряда возле прохода, наискосок от Дона с послом, хотя поначалу он вроде бы даже отпрянул, — видно, ему не хотелось встречаться со стариками, но и бежать от них тоже показалось неправильным. Единственным, кто мог сделать приглашающий жест, был посол, не Дон и, конечно, не стюардесса. Та стала пытаться прогнать незваного гостя назад, в хвост, но, заметив, что он, по-видимому, знаком ее пассажирам, остановилась. Молодой человек тоже, если и проявил агрессию, то поначалу — лишь к ней.
Почему бы ему, собственно, не посидеть в широком удобном кресле, а? — Потому что у него билет в экономический класс, говорит стюардесса. — И что же? Разве он кому-то мешает? Разве лишает других хоть части приобретенных ими удобств? — Тем не менее, говорит стюардесса, это несправедливо. Несправедливо по отношению к тем, кто сидит в экономическом классе, и особенно — к купившим билет в первый класс. Несправедливо и аморально.
— Аморально! — чему это молодой человек так рад? — Господин Александер, — обращается он к послу, — вы поддерживаете это мнение?
Посол разводит руками. Можно понять его жест по-разному.
— Ясно, что не положено, но — аморально?! — Молодой человек воодушевлен. — Вспомните про работников в винограднике: «Или глаз твой завистлив оттого, что я добр?» Посол, знаете эту историю?
Дон — как-то мало он участвовал в ситуации — бьет с размаху по столику:
— Леди права. Это несправедливо. — Красный, сердитый стал, как когда продавал подшипники.
Молодой человек поднимается. Посол сухо ему говорит:
— Мы уважаем ваше умение играть в шахматы, Мэтью, и были бы рады продолжить знакомство. Но не сейчас. — Он все-таки пробует улыбнуться: — Желал бы я знать русский не хуже, чем вы английский! У вас были отличные учителя.
Молодой человек произносит:
— Да, превосходные. И учебники — высший сорт. Как сейчас помню: «Что это за шум в соседней комнате? Это мой дедушка ест сыр».
Алберт — опытный дипломат, умеет держать удар. Сейчас он придумает, что ответить. Но отвечать не приходится — молодой человек ушел.
После отбытия гостя старики пробуют склеить разорванный им разговор.
Дон спрашивает:
— Что за басня — про виноград?
— Притча. Кажется, от Матфея. Мэтью. Вот ведь! Проклятие.
Их основательно встряхнуло последнее приключение. Все-таки пожилые люди.
— Откуда такое знакомство с Писанием, Алберт?
— На дипломатической работе, — отвечает посол, — волей-неволей сделаешься демагогом. — Понемногу обаяние его восстанавливается.
Молодой человек занимает свое место в хвосте. Самолет приступает к снижению. Скоро в иллюминаторе показывается статуя Свободы — большая сильная женщина с книгой и с факелом. Спинки кресел приведены в вертикальное положение.
— Америка — самая свободная страна в мире, — повторяет Дон, глядя на статую из-за плеча соседа.
Посол смотрит на огромное изваяние — никто-то этой бабе не нужен, думает он, ничего-то у нее не дрожит.
Дон спрашивает:
— А вы, Алберт, какую религию практикуете?
Дипломат отвечает с внезапной грустью:
— Я не верю в Господа Бога. — И прибавляет зачем-то: — Сэр.
