В нерешительности я оглядел зал. Гости уже собрались тесными кучками, обсуждая те дела, которые вершатся на подобных приемах. Мне пора было уходить, и когда я увидел, что пьяный доктор Арто, увы, мой родственник, сидевший пригорюнившись около эстрады, раскачиваясь, направляется в мою сторону, то сказал Слэу:
— Хорошо. Я согласен.
Слэу просиял и хлопнул меня по плечу. Фи!
— У меня внизу машина, пойдемте скорее...
Увернувшись от проспиртованной туши доктора, которого мне в противном случае пришлось бы везти домой, я пошел за Слэу.
Когда швейцар назвал в уоки-токи мою фамилию и подкатил мой «Астор», я велел Бенвенуто ехать домой, а сам уселся в довольно потрепанный «Мормон» профессора Слэу. Вряд ли ему было не по средствам нанять человекошофера: видимо, некий культурный демократизм заставлял его обходиться автоматом.
Дом его был двухэтажным кошмаром, стилизованным под альпийскую хижину. Внутри он выглядел несколько уютнее и элегантнее, и я даже почувствовал нечто вроде симпатии к хозяину, когда увидел в старинном дубовом шкафу английский столовый сервиз прекрасного серебра и очень тонкой работы. Супница была просто чудо: изящной и строгой формы, с литыми подчерненными медальонами по бокам. Но хозяин тут же разрушил очарование минуты. Проследив мой взгляд, он ухмыльнулся и сказал:
— Проклятие для прислуги. Ее нужно поднимать вдвоем, если не втроем. Причуды моей бывшей жены. Почти все в этом доме ее причуды...
Фи! Я тут же спросил его:
— Так о чем же вы хотели говорить со мной, господин Слэу?..
— Видите ли, господин Тримл,— ответил он, доставая из бара плебейского вида графин с виски и пару стаканов,— сначала я попрошу вас... э-ээ... отведать несколько блюд и сказать, насколько они соответствуют нормам высокого кулинарного искусства...
Я не сдержал все же ядовитой реплики:
— Тогда вам не следует угощать меня этой водкой. Она обжигает вкусовые сосочки, и после нее можно посчитать лакомством даже опилки!
Не уловив, очевидно, всей иронии, доктор Слэу тут же встал:
— Прошу извинения, но я оставлю вас на несколько минут. В доме никого нет, так что все придется сделать мне самому.
Он стремительно удалился, и я не успел спросить, чего же конкретно он ждет от меня.
Кто он такой? Кулинар-маньяк или маньяк-кулинар? Непохоже. Неумный шутник? Не думаю. Он говорил совершенно серьезно, даже с извиняющейся улыбкой. Соломенный вдовец, изнемогающий от одиночества?
Слэу вернулся, не дав мне прийти к какому-либо выводу. В руках он держал поднос, накрытый сверху марлей. Я ужаснулся, но когда он откинул ее и стали видны блюда, я ужаснулся еще больше.
Судя по виду, в первом было прекрасное свежее мясо, неумело и грубо затушенное в винном соусе. Во втором дымился пивной суп с клецками, морковью и горошком. И в нем, бог мой, в пивном супе, плавал лавровый лист!.. Что лежало в третьей тарелке, я не видел — она была накрыта сверху металлическим колпаком,— но среди запахов отчетливо различался аромат горячего яблочного пирога, в котором в чудесной пропорции было смешано нужное количество ванили, корицы, сахара и — замечательно — несколько капель рома. Я восторженно обонял, и это благоухание помогло мне увидеть теплое, пушистое, как тельце цыпленочка, бисквитное тесто, желеобразную, разомлевшую в жару начинку...
Усевшись напротив, Слэу наблюдал за выражением моего лица. Затем решив, что увертюра сыграна, он сделал рукой горделиво-приглашающий жест:
— Прошу вас, господин Тримл. Попробуйте, вот ложки, и скажите, что вы об этом думаете.
Больше для приличия попробовал я весь этот натюрморт, не считая нужным на сей раз скрывать выражение своего лица: я имел на это право. Мое первое впечатление тут же подтвердилось. Мясо было неплохое, но совершенно испорченный гарнир и дикарское приготовление... Пивной суп вполне годился бы для непритязательного гастронома, но лавровый лист!
И только штрудель, восхитительный штрудель, штрудель по-венски, был прекрасен, свеж и чист, как поцелуй ребенка. В нем не было ни одного изъяна.
— И вы сами создали это? — несколько бестактно спросил я. Доктор Слэу, вздохнув, улыбнулся и непонятно сказал:
— Вы и не представляете, как верны ваши слова...
Муза кулинарии внушила ему идею достать из бара бутылку сухого мозельвейна. Не удержавшись, я просмаковал еще ломтик — ах, штрудель!
Хозяин же долил себе виски, сжал стакан в руке и принялся кружить по обширной гостиной, то и дело спотыкаясь о ковер. В этом прекрасном доме он казался совершенно чужим.
Он ходил и ходил, и вдруг из него прямо-таки хлынули слова.
— Знаете, господин Тримл, считается, что время ученых-одиночек прошло. Верно — и неверно, как любая истина, которую пытаются утвердить в качестве абсолютной. Есть мысли, гипотезы, идеи, стремления, способные вдохновить человека настолько, что он обретает невероятную целеустремленность, которая, в свою очередь, дает невероятные силы...
Теперь он был настолько мне приятен, что я согласен был выслушать все, что бы он ни сказал. Огромные часы в футляре из резного дуба мягко и басовито пробили одиннадцать.
Грустно покачав головой, Слэу сказал:
— Именно так они звонили в тот вечер, когда я наконец понял, чего хочу от себя... Не помню, как и почему, но в тот раз я заехал на самую окраину Цеховых Кварталов, к Печной Трубе.
«Брр-рр!» — я вздрогнул и налил себе еще мозельвейна.
— Среди этих... домов из жести, старых ящиков, будок из горбыля и мешковины я петлял около часа и уже отчаялся выехать к реке, когда еще машина отказала. Промучившись с ней полчаса, я наконец догадался взглянуть на счетчик. Оказалось, что всего-навсего кончился бензин! Неподалеку стоял фургон Департамента Трудовых Ресурсов, и шофер продал мне пять литров, чтобы хватило докатить до бензоколонки. То, что я не спросил сдачу, сделало его разговорчивым и доброжелательным, и он сказал мне, кивнув на длинную очередь, стоявшую за его фургоном: «Во, гляньте! Тоже заправки дожидаются!» Я часто видел в городе эти серебряные гиганты с красно-белой эмблемой «ДТР», но никогда не интересовался, для чего они предназначены. Видите ли, в них развозят еду и одежду в районы с низким жизненным уровнем. Для многих это единственный источник существования от рождения до смерти, которой не всегда приходится долго ждать,— пища омерзительна. Шофер с кладбищенским юмором поведал мне, что среди этих «ГИ», государственных иждивенцев, смертность от желудочно-кишечных заболеваний и пищевых отравлений достигает сорока процентов... Этому надо было положить конец.
— Простите,— перебил я с легкой досадой,— а зачем вы мне это рассказываете? Я тоже не знал об этом и не желаю знать!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
