Решив, что пора, Левин вонзил в нее нож, приподнял и, слегка поменяв положение, вернул в тостер. Почему Лидия приобрела именно эту модель тостера, которая каждое утро уничтожала его завтрак? Как это вообще возможно, что беспилотник, способный убить одного конкретного человека где-то в Пакистане, уже изобрели, а нормальный тостер — нет?
Поставив тарелку и чашку в раковину, Левин вымыл руки и, тщательно вытерев их, вернулся к роялю. На пюпитре стояло изображение японки с длинными иссиня-черными волосами и ярко-зелеными глазами. Ему хотелось написать для нее что-нибудь завораживающее. Несколько дней назад он решил, что подойдет флейта. Но все, что он сочинял, напоминало «Миссию». Левин снова чувствовал себя новичком, перебирающим старые мелодии, пробующим модуляции, которые не работают, и гармонии, которые дразнят, а затем ускользают.
В общем, на несколько часов Левин погрузился в процесс, перейдя от «стейнвея» в гостиной, где родилось столько идей, в свою студию в западной части квартиры, с клавиатурой «Курцвейл», динамиками «Бос» и двумя «аймаками», благодаря которым в его распоряжении имелись любые инструменты. Он прихватил с собой рисунок тушью и вернул его на пробковую доску, где были приколоты листы раскадровки в том же узнаваемом стиле. Тут имелись и другие изображения этой японки. На одной иллюстрации она склонялась над водоемом в зеленом платье, переливавшемся, как рыбья чешуя. На второй протягивала руку к носу огромного белого медведя. На третьей шагала с ребенком по заснеженной тропинке, единственным цветным пятном на которой были красные листья.
Левин переключился на клавиатуре с флейты на скрипку, прослушал те же переходы от си и фа к ля минору. Но скрипка не годилась. Слишком она цивилизованная для леса и реки. Я предложил альт, но он отмахнулся от моего совета, сочтя альт чересчур меланхоличным. Но разве не меланхолию он искал?
Это я посоветовал ему взяться за музыку к мультфильму, ведь одиночество может служить некой разновидностью удовлетворения, если ты обитаешь в сказке, но не в том случае, когда ты — творческий работник, живешь в Нью-Йорке и веришь, что твои лучшие годы еще впереди. Творческие личности упрямы. Они такими и должны быть. Даже если ничего не получается, единственный способ справиться с этим — работать, работать, работать.
Я обратил внимание Левина на уличный вид. Он подошел к окну и увидел фонтан на Вашингтон-сквер, в котором ослепительно искрился солнечный свет. На аллеях цвели лиловые тюльпаны. Левин снова взглянул на аудиофайл на экране. Я напомнил ему о вчерашнем вечере — до того, как три женщины приперли его к столу. Левин сел со своим старым наставником Элиотом, и тот рассказал ему про выставку Тима Бёртона в МоМА. Я собирался показать ему вовсе не Бёртона, но это был единственный способ затащить его в музей. Хотя к моим музыкальным советам Левин не прислушивался, остальным внушениям он поддавался.
— Тебе придется подождать, — сообщил Левин японке, но с таким же успехом мог бы обратиться ко мне. В спальне он выбрал любимую синюю куртку «Бен Шерман» и темно-серые кеды «тимберленд».
Сел на электричку, вышел на Пятой авеню, пересек улицу и вошел в Музей современного искусства. Лидия ежегодно покупала им годовой абонемент, поэтому он миновал длинную очередь за билетами. Узкий коридор, ведущий на выставку Бёртона, был заполнен людьми. Левина мгновенно окутало тепло тел и гул голосов. Уже через несколько минут изображения заштопанных синих женщин с длинными конечностями и пустыми, панически распахнутыми глазами начали вызывать у него тошноту. Он с облегчением заметил табличку «Выход». Толкнул дверь, оказался в пустом коридоре. Остановился, прислонился к стене и перевел дух.
Левин уже собирался спуститься вниз, чтобы посидеть в саду скульптур, наслаждаясь солнечным светом. Но тут его привлек приглушенный шум голосов из атриума.
2
В атриуме МоМА посетители наблюдали за женщиной в длинном красном платье, сидевшей за столом. Это был стол светлого дерева с такими же стульями, будто только что из «Икеа». Напротив женщины в красном платье сидела молодая девушка в бежевом плаще. Обе пристально смотрели в глаза друг другу.
Левин увидел, что стол помещен в центре квадрата, отмеченного на полу белым скотчем. Квадрат этот окружали зрители. Некоторые стояли, другие сидели, скрестив ноги, и все смотрели на двух женщин в центре.
Левин услышал, как маленькая девочка спросила:
— Мама, эта тетя пластиковая?
— Нет, конечно, — приглушенным голосом ответила мать.
— А какая тогда? — не унималась девочка. — Мама! Мама!
Мать не ответила; она не отрывала взгляда от зрелища, развернувшегося перед ней.
Левин понимал, что имеет в виду ребенок. Женщина в красном платье и впрямь напоминала пластиковую. Мощные прожекторы будто отбелили ее кожу до алебастрового оттенка.
Внезапно девушка без всяких указаний встала и вышла из-за стола. Женщина в длинном платье закрыла глаза и опустила голову, но осталась сидеть. Через некоторое время на пустой стул сел мужчина. Женщина подняла голову, распахнула глаза и уставилась на него в упор.
У мужчины было морщинистое лицо, короткий крючковатый нос и растрепанные седые волосы. По сравнению с женщиной в красном он казался маленьким. Они смотрели друг другу в глаза. Не просто смотрели, подумал Левин. Таращились. Женщина не улыбалась. И даже не моргала. Она была абсолютно недвижима.
Мужчина переменил положение ног, руки его, лежащие на коленях, зашевелились, но голова и глаза остались неподвижными, пока он смотрел на женщину. Так он просидел минут двадцать. Левин с удивлением обнаружил, что поглощен этим зрелищем и совсем не хочет уходить. Когда мужчина наконец поднялся, Левин, проследив за ним взглядом, увидел, что он прошел в дальний конец атриума и прислонился лбом к стене. Левин хотел подойти и спросить у этого человека, что происходило, пока он сидел. Каково это было? Но он понимал: это все равно что спрашивать у незнакомца, о чем он молится.
За столом уже сидела женщина средних лет, широколицая, в очках в черепаховой оправе. Левин приблизился к черной надписи на стене, гласившей: «В присутствии художника. Марина Абрамович». Текст, помещенный ниже, беспрестанно заслоняли посетители, входившие и выходившие из зала.
По-видимому, каждого, кто входил и выходил из-за стола, снимал профессиональный фотограф с объективом, установленным на треноге. Левин кивнул ему, и молодой человек мимолетно улыбнулся в ответ. На нем были черные брюки и черная водолазка, идеальный подбородок украшала трехдневная щетина. Если вы живете в Виллидже[1] вас можно простить за то, что вы считаете, будто мир покоряют выступающие скулы и мускулистые тела. Женщина средних лет, сидевшая напротив той, которая, по предположению Левина, и была Мариной Абрамович,
