Не остави нас, а удостой сперва к тебе обратиться, а потом к земле, из которой мы созданы. Помоги нам милостию своею и избави нас от насилия противного. Очисти нас духом твоим и расторгни узы лукавого, который манит нас нечестивый… Ибо ты – Бог наш, сербский.
Священник закончил проповедь. Крестьяне подходят к дереву, втыкают в землю зажженные свечи и целуют священнику руку. Подходит и Йованка с подругами. Она все еще крепко сжимает в руке золотой, целует руку священника и, как бы желая предупредить его, что появились какие-то неизвестные люди, смотрит туда, откуда приближается карета:
– И дала мне вот это, – говорит Йованка и показывает золотой.
Священник берет его, внимательно рассматривает. По выражению его лица мы догадываемся, что этот золотой ему говорит о чем-то очень важном. Он смотрит на подъехавшую карету:
– Кто вы, люди добрые?
Из кареты отвечает человек в цилиндре, тот, что брился у ручья:
– Я – Александр Сергеевич Иванников, русский консул.
– Что Вас привело сюда?
– Мы разыскиваем Гаврилу Видоевича из Адровца.
При упоминании имени Гаврилы народ начинает смеяться. Священник останавливает их движением руки и подходит к карете.
Консул в недоумении:
– Он здесь, среди вас?
– И да, и нет, – отвечает священник.
– Что, он умер?
– Жив, да как будто и не жив… Почему бы вам не присоединиться к нам?
Во время этого разговора люди подходят ближе к карете.
– Мы очень спешим, – говорит консул.
Из толпы выходит Милутин, статный крестьянин лет пятидесяти.
Недалеко от него стоит молодая красивая женщина лет тридцати, с ней Йованка. Милутин предлагает консулу:
– Я вас отведу к Гавриле.
Крупный старик, рыжий, бородатый, копошится в воде, пытаясь вернуть в гнездо мельничное колесо. Наконец это ему удается. Это – Гаврила.
На лице его удовлетворение. Выходя из воды, он вдруг замечает Милутина, консула и графиню, стоящую несколько в стороне.
На дороге над мельницей стоит карета, запряженная лошадьми. За каретой сгущаются тучи. Начинает сверкать молния, слышен гром.
Милутин окликает старика:
– Гаврила, тебя тут люди спрашивают.
Гаврила, с которого ручьями льет вода, проходит мимо них, будто не замечая. Заходит на мельницу. Милутин и консул идут вслед за ним, графиня остается ждать их перед мельницей.
Раздается страшный удар грома, молнии сверкают все ярче. Графиня смотрит на небо. Она взволнована. Вскоре из дверей мельницы появляются Милутин и консул. Они с ног до головы в муке.
– Я же вас предупреждал, что он – сумасшедший, – говорит Милутин.
Вслед за ними выходит Гаврила, неся ушат, полный муки, замахивается на них. Снова раздается удар грома…
Гаврила будто впервые увидел графиню. Останавливается, как вкопанный. Дама делает несколько шагов по направлению к Гавриле:
– Я – Мария Вронская, сестра Алексея…
В этот момент вновь раздается удар грома, совсем близко. Кони вздыбливаются. Начинается ливень. Дождь хлещет по мельнице, по реке, и четырем силуэтам, стоящим под проливным дождем…
Сербия – лето 1876 года
Ночь. Гроза. В свете молнии галопом скачут всадники. Из под копыт летят комья грязи, брызжет вода. Кони взмылены, крупы лошадей забрызганы грязью, всадники укутаны в плащи. Они въезжают в военный лагерь.
Посреди лагеря – проезд, слева и справа разбиты палатки. Тут и там – скорчившиеся фигуры солдат в плащах с капюшонами. От холода они укутались в одеяла. Их лица в отблесках костров едва различимы из-за дождя и капюшонов.
Костры похожи на факелы, которые существуют словно сами по себе, чтобы еще больше подчеркнуть ночную тьму. При блеске молнии на мгновение виден лагерь, солдаты, а потом все вновь погружается во тьму, лишь изредка в темноте мелькают отсветы костров.
Все это: огонь, блеск молнии и необычные тени, как на полотнах Рембрандта, делает картину несколько ирреальной.
Штаб генерала Черняева.
Группа всадников подъезжает к большой палатке, перед которой разведен костер. Около него сидят несколько солдат, укутавшихся в одеяла, плащи, шинели. Чуть поодаль стоят двое часовых в полном обмундировании: винтовки со штыками на плечах, патронташи и т. д. Солдаты подбегают к коням, подхватывают их под уздцы. Прибывшие о чем-то спрашивают солдат, но из-за дождя и грома слов не разобрать. Всадники спешиваются и направляются к палатке. Дойдя до навеса, перед самым входом в палатку, офицер, который шел на два-три шага впереди других, энергичным движением сбрасывает свой плащ на руки ближайшего солдата. Это молодой человек в форме русского полковника.
В помещении штаба.
Статный мужчина сидит на постели в ночной сорочке, опустив ноги в таз с водой. Это сам генерал Черняев. Перед ним – большой стол с картой местности, на ней расставлены фигурки всадников, солдат, пушки. На столе, поближе к генералу, стоит уже полупустая бутылка с ракией и миска с солеными огурцами. В комнату входит офицер в сербской форме, ног без головного убора – Стоян. Ему лет тридцать, он стройный, с аккуратной черной бородкой; его движения энергичны и быстры. Войдя, он вытягивает руки по швам и приветствует генерала. На мгновение задерживается в таком положении, чтоб генерал Черняев заметил его.
Черняев делает большой глоток из бутылки, видно что ракия крепкая и нравится ему, – это подтверждает выражение его лица и довольное покрякивание. Затем он берет огурчик и отправляет его целиком себе в рот. Лишь тогда недовльно смотрит на Стояна, будто хочет ему сказать: «Чего тебе еще?»
– Ваше превосходительство, прибыл граф Вронский.
На мгоновение Черняев перестает жевать огурец, вопросительно смотрит на Стояна, будто хочет его переспросить: «Кто?», но не произносит ничего, берется снова за бутылку, опять делает большой глоток. Слышно невнятное мычание, затем еще глоток. Наконец, Черняев поднимается:
– Пусть подождет минутку. Позовите Гаврилу.
Стоян кивает и уходит. В комнату входит денщик Гаврила. Это уже немолодой, лет пятидесяти, человек, одет наполовину по-военному, наполовину по-крестьянски. На нем гимнастерка, но штаны крестьянские, белые шерстяные носки и опанки – сербские лапти из свиной кожи. Гаврила входит запросто. Лицо у него добродушное, движения медлительны. Видно, что привык терпеть, так что упреки и ругань на него не действуют. Обязанности он исполняет в каком-то своём ритме и по собственным понятиям. Черняев резко бросает ему:
– Ну чего ты идешь, как дохлый. Подай мне мундир и сапоги.
Гаврила довольно равнодушно исполняет приказ Черняева, помогает ему одеться.
– Ты видишь, какой здесь бедлам. Не штаб, а конюшня!
(По помещению разбросаны вещи. Сабля в одной стороне, форма в другой, кругом бутылки, военные карты, бумаги… все раскидано, как попало.)
– Как меня угораздило сюда попасть. Воевать с могучей турецкой империей армией, в которой всяк делает, что ему угодно…
Наконец, при помощи Гаврилы, он одет, но небрежно, и некоторые пуговицы застегнуты криво.
Черняев снова прикрикивает на денщика:
– Ну чего ты уставился на меня? Убери бутылки и весь этот кавардак… Знаешь, что к нам прибыл важный посланник, прямо от царя. Еще подумает, что мы здесь не воюем, а лишь сидим да пьем. Только графа Вронского мне не хватало…
Недовольно бурчит вполголоса:
– Красавец! Обольститель! Ему-то что нужно в этой дыре?
В помещении перед комнатой генерала Стоян, подчеркнуто эффектно наклоняясь, показывает Вронскому, что Черняев его ждет.
– Пожалуйте, Ваше высокоблагородие.
Вронский отвечает на поклон Стояна:
– Благодарю Вас.
Вронский входит в комнату Черняева, становится во фрунт, приветствуя генерала:
– Разрешите доложить, Ваше превосходительство. Я прибыл в Сербию добровольцем. Отдаю себя в полное Ваше распоряжение.
Черняев, глядевший вначале на Вронского с подозрением, исподлобья, резко меняет тон и принимает его неофициально, запросто и даже сердечно. Он направляется к Вронскому, раскрыв объятья:
– Добро пожаловать! Прошу Вас без всяких церемоний, граф. Как желаете, чтобы я к Вам обращался: Ваше сиятельство или господин полковник?
Подходит к Вронскому, желая его обнять.
Вронского, видимо, коробит такая фамильярность. Он довольно холодно протягивает руку. Черняев, держа его за руку, подводит к постели, продолжая говорить:
– Пожалуйста, садитесь.
Вронскому неловко садиться так запросто вместе с Черняевым на постель, он делает шаг в сторону единственного стула, где только что висела форма Черняева, но так как на стуле лежит сабля, он продолжает стоять.
Черняев замечает это:
– Гаврила! Да где ж этот Гаврила?..
