Вот уже многие годы Шимшон Шейнбойм жил один. Всю свою энергию вложил он в интеллектуальное творчество. за дело всей. своей жизни заплатил он отказом от семейного гнезда, а взамен сподобился Шимшон Шейнбойм сохранить до самой старости юношескую ясность и теплую сердечность. Только в возрасте пятидесяти шести лет он вдруг женился на Рае Гриншпан, родил с ней Гидеона, затем развелся, и отдался интеллектуальным занятиям. Однако не стоит прикидываться святошей, и до женитьбы Шимшон Шейнбойм не вел жизнь отшельника. Его личность притягивала женщин — так же, как привлекала учеников. Пышная копна его волос побелела еще в юности, а лицо, обожженное солнцем, избороздила замысловатая сеть лощин и линий. Мощная спина, квадратные плечи, тембр его голоса — всегда теплый, задумчивый, сомневающийся — и конечно же, его одиночество, — все это привлекало женщин, как манок завлекает птиц. Ходили сплетни, что, по крайней мере, один из кибуцных малышей произошел из чресел Шимшоновых, да и в других местах ширились легенды. Но мы умолчим об этом.
Достигнув пятидесяти шести, Шимшон Шейнбойм решил, что приличествует ему родить сына — наследника, который понесет его имя и мысли грядущим поколениям. Итак, он мигом покорил сердце Раи Гриншпан, низкорослой девушки, заики, которая была моложе его на тридцать три года. Спустя три месяца после свадьбы, которую сыграли в узком кругу, родился Гидеон. Не успел еще кибуц отряхнуться от изумления, а уж Шимшон Шейнбойм отправил Раю назад в ту комнату, что она занимала прежде, предавшись целиком интеллектуальному труду. Эта история вызвала различные толки, да и в сердце самого Шимшона гнездились нелегкие сомнения.
А теперь стоит напрячь все мысли, заставив память подчиниться логике: этот сон постепенно проясняется… Она вошла ко мне в комнату и просила придти поскорей туда и прекратить разразившийся там скандал. Я не задавал вопросов, а поспешил за нею вслед. Кто-то позволил себе выкопать бассейн на лужайке перед кибуцной столовой, я же кипел от гнева, потому что никому еще не приходили в голову подобные новации — декоративный бассейн перед кибуцной столовой, словно во дворце какого-то польского шляхтича. Я раскричался. На кого? — здесь нет ясной картины. В бассейне плавали золотые рыбки, и мальчик наполнял бассейн водой из черного резинового шланга. Я решил немедленно прекратить все это, но мальчишка не желал меня слушаться. Я пройду вдоль всего шланга, найду кран и перекрою воду, еще до того, как этот бассейн станет свершившимся фактом. Я шел да шел, пока вдруг не обнаружил, что двигаюсь по замкнутому кругу, и шланг вовсе не прикреплен к крану, а уходит в бассейн и сосет оттуда воду. Суета и томление духа. Всему конец.
Оригинальную платформу движения Поалей-Цион следует понимать без всякой диалектики, а буквально, слово в слово.
3
После развода с Раей Гриншпан не пренебрег Шимшон своими обязанностями духовного отца, не отрекся от ответственности. С тех пор, как минуло мальчику шесть или семь, Шимшон щедро излил на сына все обаяние своей личности. Однако, парень несколько разочаровывал: с такими, как Гидеон, вряд ли можно основать династию. Все детство провел он с хлюпающим носом, этакий бесконечный насморк, а быть может, плаксивость. Мальчик медлительный, растерянный, не умеющий отплатить за тумаки и обиды. Странный ребенок, вечно возится с позолоченными обертками от конфет, с засушенными листьями, с шелковичными червями, а начиная с двенадцати лет сонмы девушек разбивали его сердце одна за другой. Его любовь была всегда безответной, он печатал грустные стихи и злые пародии в молодежном журнале. Смуглый юноша, нежный, красивый почти по-женски, ходивший по кибуцным тропинкам в упрямом молчании. Он не выделялся в работе, не блистал в обществе. Говорит медленно, и, наверно, соображает туго. Стихи, которые он сочинял, казались Шимшону безнадежно сентиментальными, а пародии — ядовитыми, лишенными всякого вдохновенья. Прозвище «Пиноккио» вполне ему подходило, ничего не скажешь. А еще эта нестерпимая улыбка, которая вечно у него на устах, и в которой Шимшон видел угнетавшую его точную копию улыбок Раи Гриншпан.
И вот, полтора года тому назад удивил Гидеон отца дивом великим: он вдруг явился и просил подписать письменное согласие для прохождения службы в парашютно-десантных войсках. Единственные сыновья могут служить в парашютных частях только с письменного согласия обоих родителей. Лишь тогда, как убедился Шимшон, что на этот раз его сын не затеял одну из своих странных шуток, согласился поставить свою подпись. и с радостью: ведь это обнадеживающий поворот в становлении юноши, и они там превратят его в настоящего мужчину. Пусть идет. Почему бы и нет?
Однако упрямство Раи Гриншпан создало непредвиденные препятствия намерениям Гидеона. Нет, она не подпишет эту бумагу. Ни за что. Вот так.
Однажды вечером Шимшон лично отправился к ней в комнату, увещевал, приводил доводы, доказывал. И все бесполезно. Она не станет подписывать. Без всяких объяснений. Так. Шимшону предстояло действовать окольными путями, чтобы парень стал парашютистом. Он отправил частное письмо самому Йолеку, просил о личной услуге. Дескать, он одобрил намерение сына добровольно служить в парашютных частях. Но мать — человек эмоционально неустойчивый. Юноша станет отличным парашютистом. Шимшон берет на себя ответственность. И между прочим, он ни разу не обращался, не просил личных одолжений. И впредь не попросит. Это — один-единственный раз за всю его жизнь. Пожалуйста, Йолек, сделай все что в твоих силах.
В конце сентября, когда в садах появились первые признаки осени, юноша Гидеон Шенгав был призван на службу в парашютное подразделение.
С тех пор, как ушел в армию Гидеон, еще более углубился Шимшон Шейнбойм в интеллектуальное творчество, ибо только оно — подлинный след, что оставит человек в этом мире. И этот след неизгладим в истории еврейского Рабочего Движения. А старость все еще далека. В возрасте семидесяти пяти лет не утратила пышности его шевелюра, и в мышцах по-прежнему — сила и мощь. Бдителен глаз, внимательно сердце. Сильный, сухой, чуть надтреснутый голос магически действовал на женщин любого возраста, он ведет себя сдержанно, скромно, излишне говорить, что всем существом своим связан он с землей кибуца «Ноф-Хариш». Ему претили церемонии и праздничные собрания, равно как официальные посты и должности. Только пером своим напишет Шимшон Шейнбойм имя свое на скрижалях истории нашего народа и нашего Движения.
4
Последний день Гидеона Шенгава начался с великолепного восхода.
Казалось, глазам его дано видеть даже бусинки росы, испаряющиеся от зноя. Далеко на востоке предвестьем пылали вершины гор.
Нынче праздник. Праздник Независимости государства и праздник парашютистов, парящих в небе над родным домом. Всю ночь грезился ему сон — не сон: листопад в темных северных лесах, запах осенних листьев, мачтовые деревья, чьи названия он и не знал. Всю ночь сыпались жухлые листья на казармы парашютистов и после утренней побудки все еще шумел в ушах этот северный лес с гигантскими деревьями, чьи названия ему неизвестны.
Гидеон обожал это сладостное чувство свободного падения — от момента прыжка с самолета и до раскрытия парашюта: пропасть накатывается на тебя с быстротой молнии, бурные порывы ветра обжигают тело, а голова кружится от удовольствия. Скорость — она пьяна и беспутна, в ней — разбойничий посвист, рев и рык, всем телом своим ты предаешься ей с трепетом, нервные окончания раскаленные иголки, кровь стучит бешено. И вдруг, когда ты — молния на ветру, раскрывается купол. Стропы тормозят падение, будто мужская рука, спокойная и решительная, остановила тебя, чтобы не сумасбродничал впредь. А ты словно схвачен под мышками этими руками. Безрассудное удовольствие уступило место сдержанному, спокойному наслаждению. Тело твое медленно скользит в высоте, парит, колеблется, увлекаемое легким ветерком; никогда не угадаешь в точности, где ноги твои коснутся земли — то ли на склоне того холма, то ли рядом с цитрусовой плантацией; а ты — уставшая перелетная птица, спускаешься медленно, видишь крыши, дороги, коров на лугу; медленно, как будто есть у тебя выбор, будто решение — целиком в твоей власти. И вот ноги твои коснулись земли, натренированным движением ты спружинился весь, чтобы смягчить удар приземления. В считанные секунды ты трезвеешь. Успокоится ток крови. Все вновь обретет свою натуральную величину. Только усталая гордость останется в твоем сердце до тех пор, пока не встретишься с командиром, с товарищами, слившись с ритмом быстрой передислокации.
На этот раз все это произойдет в небе над кибуцем «Ноф-Хариш».
Здешние старожилы обнажат вспотевшие лысины, взметнут ввысь свои кепки и постараются узнать Гидеона среди серых точек, раскачивающихся в воздухе. Малыши высыпят в поле, с восторгом ожидая своего героя, который спускается с неба. Мать выйдет из кибуцной столовой, останется стоять, часто моргая, бормоча что-то про себя. Шимшон на какое-то время оставит свой письменный стол, может, вынесет кресло на веранду и окинет все зрелище гордым, задумчивым взглядом.
