В очаге, потрескивая, сгорали поленья. Мальчик заморгал и отодвинулся. Спицы матери, сидевшей за спиной, замерли. Голова ее наклонилась в сторону двери и она прислушалась.
Ветер вдруг взревел, неся с вершины горы новую снеговую тучу. Утром дверь будет очень трудно открывать, и белая изморозь будет трескаться, как стекло.
“Папа должен уже вернуться домой,– сказал сам себе мальчик,– сегодня такая холодная ночь, такая холодная… Папа, наверное, должен вот–вот вернуться…”
Казалось, повсюду распростерся полог тайны. Только вчера кто–то пробрался на кладбище Крайека и выкопал двенадцать гробов, в том числе и из могилы Ивона Гриски. Гробов до сих пор не обнаружили, но ходили слухи что священник нашел в снегу черепа и кости.
Что–то ударило в дверь, звук напоминал удар молота, падающего на наковальню. Удар. Еще удар. Женщина всем телом подалась вперед и повернулась к двери.
– Папа! – весело воскликнул мальчик. Он вскочил со стула. Картины в пламени очага забылись. Он направился было к двери, но рука матери схватила его за плечо.
– Тихо,– прошипела она, и оба они в молчании замерли. Их тени заполнили дальнюю стену.
Снова тяжелые удары в дверь – громкий, свинцовый звук. Ветер выл, и это напоминало мальчику рыдания матери Ивона Гриски, когда заколоченный гроб опускали в затвердевшую от мороза землю.
– Отоприте засов! – послышался голос Папы. – Скорее! Я замерз!
– Слава богу! – вырвалось у Мамы. – О, слава богу!
Она быстро подошла к двери, отодвинула тяжелый засов и распахнула ее. В лицо ударил ветер, несущий снег, вышибая из глаз слезы, забивая рот и ноздри. В тусклом свете очага появилась фигура папы, похожего на мохнатого медведя в шапке и полушубке. На бороде и бровях искрился наросший иней.
Он обнял Маму, почти утопив своим массивным телом. Мальчик прыгнул к отцу, чтобы обнять его в свою очередь, потому что быть главой дома гораздо труднее, чем он предполагал. Папа протянул руку, пробежал ладонью по волосам мальчика, потом крепко хлопнул его по плечу.
– Слава Богу, ты вернулся! – сказала Мама, прижимаясь к отцу. – Все кончилось, да?
– Да,– ответил отец. – Все позади.
Он затворил дверь, отпустил засов.
– Вот, иди сюда, к огню! Боже, какие у тебя холодные руки! Снимай скорее шубу, пока ты не замерз до смерти.
Она подхватила полушубок, который Папа сбросил движением плеч, и шапку. Папа шагнул к огню, протягивая к нему руки ладонями вперед. В глазах его вспыхнули и погасли рубиновые отблески пламени. И когда он проходил мимо сына, мальчик сморщил нос. Папа принес домой странный запах. Запах… чего? Он задумался.
– Твой полушубок весь провонял,– сказала Мама, вешая одежду на крючок рядом с дверью. Дрожащей рукой она начала его отряхивать. Она чувствовала, что слезы облегчения вот–вот хлынут из глаз, но не хотела плакать в присутствии сына.
– В горах так холодно! – сказал Папа, стоя у очага. Он потрогал носком исцарапанного сапога прогоревшее полено, дерево треснуло и выпустило на волю еще один язык огня. – Так х о л о д н о!
Мальчик смотрел на отца, на белую глазированную корку льда, которая теперь начала таять, капая с усов и бороды, с бровей отца. Папа вдруг закрыл глаза, крепко зажмурился, глубоко вздохнул и зябко задрожал всем телом.
– О–о–о–ох–х–х!!!
Потом он выдохнул, глаза открылись, и он повел взглядом по сторонам, взглянул в лицо сына и несколько секунд в молчании смотрел ему в глаза.
– Что ты так смотришь, малыш?
– Ничего. Запах какой странный… Что это за запах?
Папа кивнул:
– Подойди–ка сюда ко мне!
Мальчик сделал шаг к отцу и вдруг замер на месте.
– Ну? Я же сказал – подойти сюда!
Женщина в другом конце комнаты стояла, замерев, все еще держа одной рукой полу полушубка. На лице ее застыла кривая улыбка, словно она получила пощечину, нанесенную неожиданно возникшей из темноты рукой. “Все в порядке?” – спросила она. В голосе ее послышалась дрожащая нота, как у органа в большом соборе в Будапеште.
– Да,– сказал Папа, протягивая к сыну руки.
– Все превосходно, потому что я наконец дома, с моими любимыми, с сыном и женушкой.
Мальчик заметил, что тень набежала на лицо матери, и оно на миг потемнело. Рот ее приоткрылся, и в глазах, как в глубоких озерах, застыло ошеломление.
Отец взял сына за руку. Рука отца была мозолистой, заскорузлой в тех местах, где веревка до ожога натерла кожу. И ужасно холодной. Мужчина заставил мальчика пододвинуться поближе. В очаге языки пламени извивались, словно змеи, разворачивающие свои кольца.
– Да,– сказал он шепотом,– верно. – Взгляд его упал на женщину. – Почему в моем доме так холодно.
– Я… прости… – прошептала она. Она вдруг задрожала, а глаза ее превратились в черные, полные ужаса, провалы. Из горла ее донесся тихий вопль.
– Очень холодно,– сказал Папа. – Мои кости словно превратились в лед. Чувствуешь, Андре?
Мальчик кивнул, глядя в лицо отца, освещенное пламенем очага, резко обозначивших границы света и тени на лице. В темных, более темных, чем он помнил, глазах он увидел свое собственное отражение. Да, глаза у папы стали гораздо темнее, чем были раньше. Теперь они словно пещеры в горах, и окаймлены серебром. Мальчик моргнул и отвел взгляд. Это потребовало такого усилия, что мышцы шеи начали болеть. Он теперь дрожал, как и Мама. Ему вдруг стало страшно, хотя он сам не знал, отчего. Он знал только, что кожа Папы, его волосы и одежда, все это начало пахнуть так же, как та комната, где уснула вечным сном бабушка Эльза.
– Мы совершили нехорошее дело,– пробормотал Папа. – Я, дядюшка Йозеф и все остальные из Крайека. Не надо было нам идти в горы…
– Не–не–е–е–т,– простонала Мама, но мальчик не мог повернуть головы в ее сторону.
– …потому что мы ошиблись. Все мы ошиблись. Это оказалось совсем не то, что мы думали…
Мама вдруг застонала снова, как попавший в ловушку зверь.
– Видишь? – сказал Папа, повернувшись спиной к огню. Его белое лицо словно светилось в тени. Он крепче сжал плечо мальчика, который вдруг задрожал, словно сквозь его душу пронесся порыв ледяного северного ветра. Мама всхлипывала, и мальчик хотел повернуться к Маме, но не мог пошевелиться, не мог заставить свою голову повернуться, а глаза – моргнуть. Папа улыбнулся и сказал:
– Мой мальчик. Мой маленький Андре…
И голова его наклонилась к сыну.
Но в следующее мгновение голова мужчины взметнулась обратно, в глазах вспыхнули серебряные отблески.
– НЕ СМЕЙ СТРЕЛЯТЬ! – завопил он.
И в это мгновение мальчик с криком вырвался из рук отца и увидел, что мать дрожащими руками сжимает ружье, широко открывая рот, из которого вырывался непрерывный вопль. И когда мальчик рванулся к ней, мать нажала оба курка.
Заряды просвистели над головой мальчика, ударив мужчину в грудь и голову. Папа закричал – крик его прозвучал эхом воплю матери, но только он был полон не ужаса, а ярости – когда удар выстрела отбросил его назад на пол, где он и остался лежать лицом в сумрачной тени и сапогами в тускло–красных углях очага.
Мама выронила ружье подавляя душившие горло рыдания, которые вдруг перешли в приступ безумного смеха. Отдача едва не сломала ей руку, отбросив спиной на дверь. Глаза ее застилали слез. Мальчик чувствовал, как бешено барабанит сердце. Ноздри ел едкий запах порохового дыма, но он не мог оторвать глаз от безумной женщины, только что стрелявшей в отца, лицо которой исказила судорога, на губах выступила пеной слюна, а глаза лихорадочно метались из стороны в стороны.
Потом в другом углу комнаты послышался тихий скребущий звук.
Мальчик, словно ужаленный, повернулся всем телом.
Папа поднялся с пола. Половина лица у него исчезла, и теперь челюсть, подбородок и нос висели на белесых, бескровных сухожилиях. Уцелевшие зубы блестели в отсветах пламени, а глаз повис на толстом сосуде, свешиваясь из темной дыры в том месте, где была глазница. В дыре горла судорожно сокращались мышцы и белые нити нервов. Пошатываясь, мужчина поднялся на ноги и протянул перед собой огромные руки, пальцы которых были согнуты сейчас наподобие когтей зверя. Он попытался ухмыльнуться, но лишь одна сторона рта устрашающе изогнулась кверху.
В это мгновение мальчик и его мать увидели, что из ран не вытекло ни капли крови.
– Оборотень! – вскрикнула Мама, прижимаясь спиной к двери. Слово ворвалось в сознание мальчика, словно зазубренный нож, вырывающий огромные куски плоти, и он почувствовал себя жалким и таким же неспособным сделать шаг, как огородное чучело в зимнюю ночь. – Чудовище! – кричала Мама – Монстр!
– О, не–не–е–е–е–т! – прошептало половиной рта чудовище. И сделало – с трудом, но сделало – шаг вперед, жадно сжимая и разжимая пальцы–когти. – Не так скоро, моя жена…
