Старик из породы наблюдателей: Вы направляетесь к госпоже Фирмиани? Вы увидите, мой дорогой, красивую женщину, непринужденно сидящую у камина. Она едва ли поднимется с кресла, чтобы приветствовать вас; госпожа Фирмиани покидает его только ради дам, дипломатов, герцогов, людей значительных. Она изящна, очаровательна, умеет вести беседу и рассуждает на любую тему. Она производит впечатление страстной женщины, но ей приписывают слишком много обожателей, чтобы у нее был хоть один возлюбленный. Если бы подозрение падало лишь на двух или трех ее близких друзей, мы знали бы, кто ее любовник, но эта женщина — сама тайна. Она замужем, но мы никогда не видели ее мужа. Господин Фирмиани — персонаж почти фантастический, он похож на ту третью почтовую лошадь, за которую мы всегда платим, но никогда ее не видим.
Если верить артистам, г-жа Фирмиани — лучшее контральто в Европе, но она не пела и трех раз, с тех пор как живет в Париже; она принимает у себя многих, но сама не выезжает.
Наблюдатель вещает, как пророк. Надо принимать на веру его слова, анекдоты и изречения, чтобы не прослыть человеком необразованным и ограниченным. Ему ничего не стоит оклеветать вас в двадцати гостиных, где он бывает запросто и где его принимают, как пьесу, которая некогда имела успех, а теперь идет при пустом зале. Наблюдателю лет сорок, он никогда не обедает дома, считает себя неопасным для женщин, он напудрен, в коричневом фраке, у него всегда место в нескольких ложах в театре Буффона; иногда его принимают за паразита, но он занимает слишком высокую должность, чтобы заподозрить в нем приживала, к тому же он владеет землей где-то в департаменте, название которого хранит в тайне.
— Госпожа Фирмиани? Друг мой, это же бывшая любовница Мюрата.
А это человек, который любит противоречить. Люди этого сорта находят ошибки во всех мемуарах, исправляют все факты, бьются об заклад сто против одного, с уверенностью судят обо всем. Вы легко уличите их во лжи: в одном и том же обществе они говорят, что во время заговора Малле[5] находились в Париже, забыв, что полчаса назад утверждали, будто в это же самое время переправлялись через Березину. Почти все они кавалеры ордена Почетного легиона, у них громкий голос, покатый лоб, они ведут крупную игру.
— Госпожа Фирмиани, сто тысяч ливров ренты? Да вы с ума сошли! Право же, люди приписывают вам доход в сотню тысяч ливров так же легко, как писатели награждают своих героинь богатым приданым. Но госпожа Фирмиани кокетка, она совсем недавно разорила одного молодого человека и помешала ему выгодно жениться. Если бы она не была так красива, у нее бы не было ни гроша.
Этого человека вы узнаете, он принадлежит к породе завистников, и мы не станем его описывать. Этот род людей так же хорошо известен, как порода домашних кошек. Чем объяснить постоянство этого порока? Ведь зависть не приносит никакой выгоды!
В январе 1824 года светские люди, литераторы, порядочные люди и вообще разные люди высказывали о г-же Фирмиани столь различные мнения, что было бы утомительно все их перечислять. Мы только хотели бы отметить, что человек, который интересовался бы ею, но не желал или не имел возможности быть принятым у нее, с полным правом мог бы считать ее одновременно вдовой и замужней женщиной, глупой и умной, добродетельной и безнравственной, богатой и бедной, чувствительной и бездушной, красивой и уродливой, — словом, на свете было столько г-ж Фирмиани, сколько классов в обществе, сколько сект в католицизме. Ужасная мысль! Мы все похожи на литографские камни, с которых злословие снимает бесконечное количество оттисков. А оттиски похожи на оригинал или же отличаются от него настолько неуловимыми оттенками, что наша репутация, если отбросить клевету друзей и газетные остроты, зависит от того, что каждый предпочтет: медленно ковыляющую истину или ложь, летящую на крыльях парижского остроумия.
Г-жа Фирмиани, подобно многим благородным и гордым женщинам, которые, обладая душевными сокровищами, презирают свет, могла бы сильно проиграть во мнении г-на де Бурбонна, старого землевладельца, заинтересовавшегося ею нынешней зимой. То был землевладелец, один из тех провинциальных помещиков, которые привыкли в каждое дело вносить полную ясность и торговаться с крестьянами. При таких занятиях невольно становишься проницательным — так в конце концов солдат приобретает храбрость в силу привычки. Этот любопытный житель Турени был весьма почтенным дворянином, и его не удовлетворяли высказывания парижан о г-же Фирмиани; у него был племянник, его единственный наследник, для которого он сажал тополя. Эта вполне естественная привязанность давала пищу довольно остроумным сплетням, распространяемым различными представителями туренского общества; но передавать их бесполезно: они бледнеют перед парижскими сплетнями. Когда человек может думать без неудовольствия о своем наследнике, глядя на стройные ряды тополей, которые день ото дня становятся все красивее, это чувство крепнет с каждым ударом лопаты у подножия дерева. Хотя такое проявление чувствительности не совсем обычно, оно все еще встречается в Турени.
Этот нежно любимый племянник, по имени Октав де Кан, был потомком знаменитого аббата де Кана,[6] хорошо известного библиофилам и ученым, что совсем не одно и то же. У провинциалов дурная привычка порицать по традиции молодых людей, распродающих свои наследственные земли. Этот старинный предрассудок вредит биржевым спекуляциям, которые до сих пор по необходимости поощряются правительством. Не посоветовавшись с дядей, Октав неожиданно распорядился своей землей в пользу черной шайки.[7] Замок де Вилен был разрушен прежде, чем дядя успел вступить в переговоры с представителями компании Марто. Чтобы еще больше рассердить старика, друг Октава и его дальний родственник, один из тех бедных, но весьма ловких кузенов, о которых осторожные провинциалы говорят: «Я не хотел бы с ним судиться!» — зашел будто невзначай к г-ну де Бурбонну и сообщил ему о разорении племянника. По его словам, г-н Октав де Кан, промотав свое состояние на некую г-жу Фирмиани, вынужден давать уроки математики в ожидании наследства дядюшки, которому он не осмеливается признаться в своих проступках.
Этот дальний родственник, нечто вроде Карла Моора,[8] не постыдился сообщить роковые вести старому деревенскому жителю в ту минуту, когда тот, сидя у широкого камина, переваривал обильный провинциальный обед. Но наследникам не так-то легко справиться с дядей, как бы им того ни хотелось. Г-н де Бурбонн из упрямства отказался поверить своему родственнику и благополучно избежал несварения желудка, которое могло быть вызвано рассказом о племяннике. Одни удары поражают сердце, другие — голову; удар же, нанесенный кузеном, пришелся на внутренние органы, но не достиг цели, потому что добряк имел превосходный желудок. Как истинный ученик святого Фомы, г-н де Бурбонн приехал в Париж без ведома Октава и пожелал разузнать подробности о разорении своего наследника.
Старый дворянин, у которого в Сен-Жерменском предместье сохранились еще связи с Листомэрами, Ленонкурами и Ванденесами, услышал столько злословия, правды и лжи о г-же Фирмиани, что решил представиться ей под именем г-на де Рукселея, по названию своего поместья. Для знакомства с предполагаемой любовницей Октава осторожный старик умышленно выбрал вечер, когда Октав, как было ему известно, заканчивал хорошо оплачиваемую работу; ведь г-жа Фирмиани продолжала принимать своего друга каждый вечер — обстоятельство, которое никто не мог объяснить. А что до разорения Октава, то, к сожалению, это не было выдумкой.
Г-н де Рукселей нисколько не походил на дядюшку из театра Жимназ. Старый мушкетер, человек высшего общества, некогда имевший успех у женщин, он умел учтиво представиться, произнести любезные слова, помнил изысканные манеры былых времен и знал почти все правила галантного обхождения. Хотя он любил Бубонов с благородной искренностью, верил в Бога, как верят в него дворяне, и не читал ничего, кроме «Котидьен»,[9] он не был так смешон, как того желали бы либералы его департамента. Он мог бы занять свое место в придворных кругах, если бы при нем не говорили ни о «Моисее»,[10] ни о драме, ни о романтизме, ни о местном колорите, ни о железных дорогах. Он остался верен г-ну де Вольтеру, графу де Бюффону, Пейронне и кавалеру Глюку, музыканту из кружка королевы.
— Сударыня, — сказал старик маркизе де Листомэр, которой он предложил руку, входя в гостиную г-жи Фирмиани, — если эта женщина — любовница моего племянника, то мне его жаль. Как может она жить в такой роскоши, зная, что он ютится на чердаке? Да есть ли у нее душа? Октав сошел с ума: растратить деньги, полученные за земли де Виллен, на такую…
