Александр Дюма в 1846 году, находясь в Тунисе, писал: «…сколько волшебства в одном слове „Бизерта“… зачарованные берега озера… крупные птицы на берегу с пламенными крыльями… скрытые в пальмовых зарослях белые марабу…[1]»
А эрцгерцог Луис Сальвадор так вспоминает о «восточной Венеции»: «Бизерта осталась в моей памяти одновременно как сказка Востока, воплотившаяся на юге Средиземного моря, и как прелестная и пленяющая новая Венеция… Маленький белый городок грациозно отражается в кристаллах вод уснувших к вечеру каналов… Каналы начинают мерцать в мягком свете звезд, огнях базаров, кафе, загадочных жилищ…»
Думается, что и сегодня в Старом городе руины дворцов еще хранят воспоминания о той невероятной эпохе. Таинственные дома, дворцы барберусов…[2] Поведает ли нам однажды кто-нибудь их истории?!
В конце XIX столетия маленький спокойный городок, казалось, утратил даже воспоминания о своей бурной истории. С 1881 года Тунис находится под французским протекторатом, к большому неудовольствию Италии и Англии. Опасаясь дипломатических осложнений, Франция не сразу решается преобразовать Бизерту в военный порт.
В 1887 году известный французский журнал «Illustration» писал: «В настоящий момент в Бизерте нет ни шоссе, ни железной дороги. Полностью запущен и засыпан порт, который только и мог бы связать ее с внешним миром.
В городе не найти ни гостиниц, ни кафе. Почта приходит один раз в два дня. Нет ни торговли, ни промышленности. Единственное торговое предприятие четвертого разряда, принадлежащее местному еврею, обслуживает город, который насчитывает от 6 до 10 тысяч жителей, в большинстве своем арабов. Есть итальянцы, мальтийцы, греки… но ни одного француза».
Потребовалось четыре года, с 1891-го по 1895-й, чтобы через песчаный перешеек прорыть канал, непосредственно соединивший открытое море с озером Бизерты. Изъятыми из русла канала тысячами кубометров земли были засыпаны морские лагуны и разветвления каналов Старого порта. На полученной таким образом насыпи площадью 750 гектаров был возведен современный город.
В 1895 году порт был открыт для международной торговли, и тогда же он перешел во владение военно-морского флота Франции. И опять, как уже много раз в своей истории, Бизерта возродилась для новой, деятельной жизни.
Строительство фортов, арсенала создавало новые рабочие места для населения, что способствовало быстрому развитию города. Многочисленные ремесленники и торговцы — коренные тунисцы, итальянцы, мальтийцы, евреи — весь этот такой типичный для Средиземноморья люд, уже поколениями тесно сжившийся с мусульманской частью населения, быстро влился в оживленную портовую жизнь.
Первый иностранный визит в новоотстроенный порт Бизерты нанесли русские моряки, о чем свидетельствует медная пластинка от картины, исчезнувшей из муниципалитета во время бомбардировок города в 1942 году: «Командир и офицеры Императорского крейсера России „Вестник“ — в дар французской колонии в Бизерте. На память, октябрь, 1897 год».
«Вестник»! Несущий весть. Это название — как предзнаменование!
В июне 1900 года российский броненосец «Александр II» под флагом контр-адмирала Бирилева, в сопровождении миноносца «Абрек», стал на якорь на рейде Бизерты. Адмирал по приглашению губернатора Мармье посетил новый форт Джебель-Кебир в окрестностях города.
Блестящий морской офицер, весьма честолюбивый, Бирилев вскоре будет морским министром России. Мог ли он на пороге XX века предугадать, что через 20 лет этот же рейд станет последней якорной стоянкой последней российской эскадры, что эти же казематы Джебель-Кебира станут последним убежищем для последнего русского морского корпуса!
Мог ли он предполагать, что члены его семьи будут доживать свой век в изгнании и умрут на этой африканской земле!
В декабре 1983 года в Тунисе в одиночестве умирала последняя из Бирилевых — вдова капитана второго ранга Вадима Андреевича Бирилева, племянника адмирала.
Я поехала навестить ее незадолго до ее кончины. Когда я вошла в слабо освещенную комнату, мне показалось, что она в бессознательном состоянии — столько безразличия было в ее отрешенности. Возможно, случайно ее усталый взгляд встретился с моим. Она меня тотчас узнала.
Она знала, что я приехала из Бизерты, но для нее это была Бизерта 20-х годов, а я — восьмилетней девочкой.
— Ты приехала из Севастополя?! — воскликнула она радостно.
Я не пыталась ее поправить. Для нее «Севастополь-Бизерта» было одним целым: два города, навсегда слившиеся воедино…
И она добавила с какой-то неожиданно сдержанной страстью:
— Если бы ты знала, как мне туда хочется!
Глава II
Севастополь
Для многих прибывших в Бизерту Севастополь был родным городом. Они могли говорить о нем часами, с оживлением обмениваясь воспоминаниями. С тоской описывали они широкие, засаженные деревьями бульвары, элегантные набережные, изумительный вид на Южную бухту…
К тоске по родному краю примешивались горькие сожаления о навсегда прошедших временах, беззаботных и веселых годах потерянной молодости.
Мягкий морской климат Крыма манил людей на улицы, гуляли подолгу. Ходили слушать музыку на Приморский бульвар, где под открытым небом играли оркестры, а любители морского царства толпились у Аквариума.
Молодых модниц притягивал Нахимовский проспект с его роскошными магазинами и элегантными витринами.
Исторический бульвар в районе Четвертого бастиона, прославившегося в Крымскую кампанию, был излюбленным местом прогулок.
Самый веселый бульвар, Мичманский, весь в зелени, поднимался в гору, прямо к теннисным площадкам, — бульвар молодежи, первых встреч, нежных свиданий, первой любви.
Графская пристань с античной колоннадой и огромными львами вела к обширной площади, в центре которой до сих пор стоит памятник Нахимову; справа была очень комфортабельная гостиница «Кист», слева — Офицерское собрание.
В Севастополе жилось уютно не только людям, животные тоже не были забыты: генерал Кульстрем, губернатор Севастополя, позаботился о том, чтобы в парках кошки и собаки могли напиться. Полвека спустя его дочь, Евгения Сергеевна Иловайская, объезжала на велосипеде улицы Бизерты в поисках больных и покинутых животных: приютить, накормить, полечить. Почти до 90-летнего возраста она одна воплощала в себе все Общество покровительства животным.
Все это я узнала, конечно, много позже, уже в Африке, из воспоминаний севастопольцев. Единственное, что я лично очень хорошо помню, это сильное впечатление, которое произвела на меня севастопольская Панорама. Когда я пыталась потом объяснить, что меня так поразило, я не могла даже сказать, где мы были: ни музей, ни театр, ни поле битвы.
Мы с мамой стояли в центре самого сражения, и вокруг нас все жило. Люди строили укрепления, уносили раненых, грелись у костров в слабом мерцании раскаленных углей, и нельзя было различить, где живопись, где скульптура, а где просто предметы в этом, казалось, огромном поле.
Совсем близко от нас — мальчик помогает у пушки своему отцу-матросу, и я полюбила мальчика, потому что он любил своего папу и любил Севастополь…
Посещение Панорамы было одним из наших редких выходов в город.
Мы жили на Корабельной стороне, в квартале, весьма отдаленном от центра. Чтобы до него добраться, надо было объехать трамваем всю Южную бухту, открытую всем ветрам.
Это был совсем иной мир — район казарм, построенных для зимних квартир моряков, и флигелей для семей военных. Но и здесь, как везде в Севастополе, история еще жила: мы часто ходили гулять на расположенный неподалеку знаменитый Малахов курган.
За Корабелкой простиралась Слободка — рабочее предместье, окраина.
Перед флигелями, вдоль моря, тянулась широкая улица, по которой проходили похоронные процессии, так как новое кладбище находилось совсем близко.
— Видишь, это кавалериста хоронят, — говорила мне мама, указывая на лошадь, которая, понурив голову, шла за катафалком.
До сих пор осталось во мне от этой картины чувство бесконечной жалости, но, как и тогда, я не могу сказать, кого я больше жалела: кавалериста или его лошадь.
В пустой и холодной квартире мы были уже беженцы, прибывшие с севера.
Для меня Россия была не здесь. Настоящей была Россия первых пяти лет моей жизни. Счастливая Россия, Россия, которую мы потеряли!..
Глава III
Уголок Украины. Рубежное
Первые пять лет моей жизни, с 1912 по 1917 год, обогатили ее навсегда.
Мои сестры, намного моложе меня, родились в тяжелые годы революции, и казалось мне, что они остались «за дверью» волшебного, сказочного детства, что они ничего не видели, ничего не знают… не знают даже наших родителей.
Я родилась 23 августа 1912 года в родовом имении моих прадедов, около — тогда еще села — Лисичанска.
