— У меня нет сумки.
Он молча схватил меня за плащ на груди и начал выворачивать карманы. Декоративные карманы. Он злился, что не может попасть туда рукой. Я слабо трепыхалась, пыталась оттолкнуть и вдруг поняла, что нужно просто закричать и придет помощь. Кругом полно людей! И я закричала…
Боль не была сильной, я смотрела на пятно крови, которое расплывалось на светлой ткани плаща и не понимала, почему темнеет в глазах…
Зато становится так спокойно и безразлично…
Глава 2
Я очнулась от качки и запаха моря и от того, что кто-то тряс меня за плечо, скрипучим голосом взывая издалека:
— Элиза, Элиза…маои ирано… зайна, зайна, Элиза…
Открыла глаза…
Слишком четкие и странные были ощущения — море, влага, шершавое дерево у локтя…
Я лежала на матрасе, на шелковой скользкой простыне. Старая женщина, стащив с меня толстое одеяло, трясла за плечи, плакала и чего-то хотела…
— Зайна, гальдо, Элиза, зайна…
Я не понимаю что она говорит, совсем не понимаю… Она хочет, что бы я встала?!
Я села с большим трудом — боль в затылке каталась горячим игольчатым шаром. Слух возвращался. Звуки стали резче, ближе и страшнее…
Крошечная два на три деревянная клетушка, узковатая полка-кровать, окна нет. Сундуки или короба стопкой. Отдельно один большой, деревянный, окованный медными полосами ящик, на нем мягкая рухлядь. На стене крепятся два кованых подсвечника с горящими свечами. Старуха продолжала меня трясти и тянуть, но…
Я читала книги о попаданках. Изредка. Сережа считал их низкопробным чтивом и смеялся, если видел у меня в руках книгу в мягкой обложке. Мне приходилось убирать их с глаз.
Но сейчас осознание собственного попаданства пришло сразу. И это не по тому, что место странное. А потому, что я помню момент убийства там, дома… Совершенно отчетливо помню, как усыпала-уплывала в темноту и покой. И яркую вспышку света перед окончательной темнотой — тоже помню.
Сейчас мы плыли, это явно судно, меня качает и я не понимаю, что хочет женщина, куда тянет. Но мир не мой- темная коса, стекавшая по почти детскому плечу, по тонкому шелку белой сорочки, лучшее тому подтверждение. И лужица крови, подтекающая из под двери… Это именно кровь, ее запах вплетается в запахи моря и горящих свечей.
Тогда, в первые минуты, я не размышляла так долго, не вспоминала слова типа «ток-шоу», «розыгрыш», «обман». Все и так было слишком очевидно. Я просто приняла это — как данность. Это другой мир. Я попаданка. Там, за дверью, идет бой. Я хочу выжить.
За дверью слышались хрипы, глухое хеканье и удары металла о металл…Вот кто-то врезался в дверь так, что дерево затрещало…
Старуха прижалась ко мне и я ощутила кисловатый запах старческого немытого тела, близко увидела морщины, крошечные неопрятные комочки слизи в уголках старческих глаз, чуть поблескивал на щеке след сбежавшей слезы.
Внезапно женщина оттолкнула меня, засуетилась. Схватила с сундука тряпье и начала натягивать на меня, прямо на тонкий шелк ночной сорочки, платье. Толстый зеленый бархат, желтое шитьё тускло поблескивает в свете мечущихся огоньков свечи, нелепая шнуровка с боков. Зато мне становится теплее. Я все еще не могу решится подать голос. Мне кажется, что она сразу поймет… Тяжелое влажное сукно — плащ. Меховая опушка и металлическая застежка под подбородком.
На ноги мне она, с трудом сгибаясь, натягивает что-то вроде вязаных гольфов и одевает кожаные грубые башмаки без завязок, без шнурка. Одежда сидит на мне так, как будто я всю жизнь носила такое.
И там, на сундуке, под грудой тряпья — обруч. Старуха судорожно одевает мне его на голову и встает впереди меня, лицом к двери. Складывает руки под подбородком и бормочет что-то невнятное — молится…
Дверь, не слишком крепкая, разлетается щепой под ударами. Топор? Секира? не знаю…
Отпихнув ногой тело, в комнату вваливается огромный мужик. Космы по бокам лица сплетены в косицы, на них металические колечки, они тихо позвякивают и я равнодушно удивляюсь, что слышу этот слабый звон, борода, металлические бляхи на одежде и высокие железные наручи. На руках кровь, уже подсыхающая и свежие кровоточащие царапины… Остаток двери висит наискось на одной петле. У него совершенно безумные глаза, взгляд бегает по стенам, полу, останавливается на старухе… Он дышит шумно, отфыркиваясь, как будто вынырнул из воды. Все это длится какие-то доли секунды. А потом он резко хватает женщину за руку, дергает на себя и я вижу, как из ее спины, на уровне пояса, на мгновение высовывается хищно блестящая сталь, смазанная ровной кровяной пленкой…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я не могу даже заорать от страха… Серое безразличие опускается на меня плотным покрывалом и крепко пеленает мозг и тело…
К запаху моря и крови примешивается резкий запах нечистот…
А у меня лениво, неторопливо текут мысли, не имеющие никакого отношения к моей жизни и смерти:
— Он повредил ей кишечник…
А женщина все еще жива. Она слабо ворочается на полу, скребет костлявыми немощными пальцами по доскам, по огромным сапогам убийцы и хрипло, захлёбываясь твердит одно слово:
— Райга… райга… райга…
Отпихнув ее ногой как вещь, не нужную и не опасную, он подходит ко мне и грубо, грязной рукой берет меня за подбородок, задирает голову и смотрит в глаза…
Он закрывает от меня свет, я не вижу его лица, совсем не вижу…
— Райга?
Я слышу вопрос в его голосе. Красивый голос, глубокий, бархатный…
— Райга?!
Я понимаю, что он злится, но мне так хорошо и безразлично в сером коконе…
Убийца резко толкает меня и я падаю. Кажется, что где-то далеко, не у меня, течет кровь из пореза… это непонятно… Боль от удара и падения — совсем слабая и я почти счастлива, что можно не выбираться из кокона.
Он хватает меня за волосы, коротко замахивается мечом и, после сильного рывка, я лечу на пол, а темная коса остается у него в руке и мне на лоб и щеки падают свободные короткие пряди… щекотно…
Я неловко пытаюсь встать, но он резко бьет меня ногой в бедро и я снова испытываю тихую радость — боль где-то там, далеко, не со мной… Поблескивает на прикроватном коврике обруч, слетевший с моей головы, впитывается в пыльный ворс кровь, что набежала из под тела старухи.
В дверь клетушки заглядывает кто-то и окликает великана.
— Сабир, баруга крига… кайраг..
Убийца что-то отвечает, а я лежу свернувшись калачиком и испытываю полный покой, теплый и уютный… Я ни за что не покину свой кокон…
Пришедший кивает на меня:
— Райга?
Еще один резкий удар в бедро и я забиваюсь в щель под койкой.
— Дагра!
И оба смеются… А я лежу под койкой и смотрю в стеклянные глаза мертвой старухи…
Глава 3
Холодно… Мне все время холодно и это то, к чему я не могу привыкнуть. Все остальное не важно… Даже голод перестал мучать на третий или четвертый день.
Дни я отсчитываю по лучам света, которые пробиваются в трюм сквозь щелястую палубу. Нас в трюме около двадцати человек и мужчин и женщин. Некоторые прикованы к стенам за ногу на коротких цепях. Первое время, когда меня только кинули сюда, они все что-то хотели узнать, подползали, говорили на разных, но совершенно непонятных языках… Я тупо трясла головой, не понимая, чего от меня хотят эти страшные вонючие люди… Мой плащ и платье остались там, наверху, у убийцы и я все время мерзну. Насиловать меня он не дал. Даже, когда нас, меня и еще двух мужчин, перевели на другой маленький корабль и меня окружили матросы. Тот корабль, на котором мы плыли раньше, горел… Матросов, снятых живыми с моего корабля, приковали. Остальные, ранененые и убитые, устилавшие палубу, остались в огне. Сперва один из выживших пытался говорить со мной, но я не понимала… да и не старалась понять. Это не мой мир и не моя жизнь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
На мне балахон из драной грубой мешковины. В руки сунули с собой, прежде чем скинуть сюда, мешок соломы. Но в трюме покатые стены, сходящиеся к центру, там, в углублении, плещутся нечистоты. Ведро спускают один раз в день, но многие не утруждают себя — все равно его не хватит на сутки. Так что мешок подмок… На наклонные стены трюма набиты планки, мешающие тюфяку сползать, но когда качка чуть усиливается, он все равно сползает к стоку мочи. Но я уже почти не чувствую вони и она меня не беспокоит.
