– Не признаю я тебя. А стало быть, и обязанным мне ты быть не можешь. Пошто в это дело-то ввязался?
– Так уж и не обязан?
– И места эти знаешь как свои пять пальцев, – продолжала она свои размышления, – а я ведь в округе всех знаю – почитай, все ко мне обращались. Ну и чем ты мне обязан, милок?
– Так тем, что жив и дышу, тем и обязан.
– Я всех помню, кого пользовала, даже тех, кого единожды видела, – твердо возразила бабка, – а вот тебя и не помню.
– А и неудивительно. Помнишь Джона Крысолова?
– Как не помнить. Душегуб был редкий. Сколько годов от стражи бегал, сколько народу извел, изверг.
– Изверг. То верно. А только когда горе у него приключилось, то не оставила ты его и помогла.
– Не помогала я ему, хвала Создателю. Вот бабе его, было дело, помогла. Она тогда от бремени разрешиться не могла – дите неправильно лежало, так и померла бы. Погоди, погоди…
– Ага, бабушка. Теперь признала? Я это, я. Ты тогда не побоялась помочь разбойнику лихому, хотя лихим он еще не был, и мамку мою сберегла, и мне помереть не дала. Так я долги всегда возвращаю – и добрые и недобрые, всем сполна воздаю.
– Знать, с отцом лихим делом промышлял, коли места эти так хорошо знаешь?
– Ходил с шайкой, не без того, только какой из меня лихой-то? Мальцом десяти годов был, когда отца моего со старухой обвенчали. А мамка померла раньше: с обрыва однажды сорвалась да шею сломала. Когда отца осудили, остался я на улице. Подобрал меня один умелец, Стилетом прозывался. Знатный был убийца. Не слыхала?
– Нет.
– Ну, оно и понятно: он по городам хаживал.
– И что же, он тебя своему ремеслу обучил?
– Было дело.
– И людишек ты со свету сживал?
– И до этого едва не дошло, да бог миловал, – вздохнув, проговорил парень. – Жизнь-то – она переменчивая. Сложилось так, что оказался он по другую сторону.
– Это что же, в стражники пошел?
– Не. В стражники он не пошел. Стал он дознавателем инквизиции.
– А ты?
– А я так с ним и остался, чином, конечно, помладше. В помощниках я.
При этих словах брезгливое выражение, укоренившееся было на ее лице, сошло на нет, и теперь на парня взирали наполненные страхом глаза.
– Э-э, бабушка Ария. Ты это брось. Что же, по-твоему, как инквизитор, так сразу и на костер? То, что ты колдунья, никак не доказано, и в пособничестве нечестивцам ты не уличена, а то, что староста с молчаливого одобрения падре там на тебя возвел, ни о чем не говорит. Горе у человека, вот он и распалился.
– Значит, добром решил отплатить?
– И да, и нет.
– Как это?
– А вот так. Отплатить-то за добро – это стояще, но вот только есть еще и закон Божий. Если бы было проведено дознание и вина твоя была бы доказана, то это одно, а вот так, без суда – совсем другое. А какое дознание там можно было провести? Все кипят как вода в котле, никто рассудка слушать не хочет, падре в сторонку отошел. Да объявись я там хоть трижды инквизитором, слушать меня никто не стал бы. Оно, конечно, если бы я тебя колдуньей нарек – тогда да. А как захотел бы дознание провести, то меня самого, чего доброго, на костер вместе с тобой определили бы.
– Значит, ты за справедливость?
– За справедливость. В том клятву Господу нашему давал, за то и на смерть пойду.
– Странный ты.
– Ага. Сын душегуба. Сам душегуб. А стою за правду. Да только мне повстречался человек, который мне глаза сумел раскрыть и путь истинный указать.
– И кто же?
– Падре Патрик, он потом еще и епископом Йоркским был.
– Это тот, которого в еретичестве обвинили, а потом на Божьем суде оправдали?
– Он, бабушка. Ты не представляешь, какой это человек. И ведь сам Господь за него. Я тогда на площади был и все видел. Шел себе человек прохожий, взял да откликнулся на зов падре, никто ничего еще и понять не сумел, а поединщик, что инквизицией выставлен был, уже лежит мертвый, в честном бою убитый.
– И как же у тебя рука поднялась на столь тобой любимого человека донос написать?
– А ты откуда…
– Поживи с мое – еще не то узнаешь. Так что? Так было?
– Не у меня, – потупившись, пробормотал инквизитор, – у брата Адама.
– Это Стилет который?
Парень только кивнул.
– А ты что же, в сторонке решил отсидеться?
– С ним я был. Да только падре такие вещи говорил, что впоперек учению Церкви выходило.
– Знать, понял ты, что ошибался?
– Понял.
– А Стилет твой?
– Брат Адам он, не Стилет больше. И он понял. – Молодой инквизитор еще некоторое время растерянно смотрел на рдеющие угли костра, которые уже начали подергиваться серой дымкой золы, но потом взбодрился и обернулся к бабке: – То дела прошлые. Ты лучше скажи, что там у тебя на самом-то деле приключилось.
– А тебе не рассказали разве?
– Все как есть рассказали, и не как инквизитору – я там и не назывался, – а как человеку стороннему. Но долг обязывает меня все стороны выслушать.
– Ишь ты. Долг обязывает. Ну так слушай. Остались бы живы и ребенок, и мамка его, если бы они, дуралеи, меня послушали. Ребенок у нее неправильно лежал, да как лежал, так и пошел, а перевернуть его у меня никак не выходило: в пуповине он запутался. Предложила я им взрезать живот мамке да и достать мальца, а потом и живот сшили бы. Конечно, шрам бы остался, да только жива была бы и с ребеночком сейчас тетешкалась. А дуралеи эти на меня в крик. Я им – мол, со скотиной такое уже делали, когда она падала, так хоть теленочка спасти получалось, а девка здоровая, оклемается, вон воины какие раны подчас получают – и выживают. Погнали меня со двора.
– А как померла бы девка?
– А она не померла? – гневно зыркнула старуха в его сторону. – Вон мамка твоя выжила, и ты эвон какой вымахал, и она так же могла.
– Так со мной так же было?
– Так же, так же. Да только отец твой долго думать не стал. Сказал, чтобы делала, что следует. Нужно, мол, голову отрезать и назад пришить – делай, да только если с ней и ребенком что случится, он меня сразу и порешит.
– Что потом-то было? Ну с невесткой старосты?
– А что было? Погнали меня. Бабы сами стали по своему разумению роды принимать, да только роды-то непростые, а они – как заведено. Ребеночка достали, да только удавили пуповиной, а ее, бедняжку, так порвали, что кровью она изошла. Вот и вся правда.
– Сходится все.
– Что сходится-то?
– Да все сходится. Ладно, бабушка Ария, давай собираться. Лошадка отдохнула, а внучка твоя да и ты в телеге поспите. Ехать надо.
– А куда ехать-то?
– Ну назад тебе нельзя, хотя и нет на тебе никакой вины. Знаю я одно место, где тебе будут рады.
– Ишь ты, прям-таки и рады.
– Ты не насмешничай. Раз говорю, значит, знаю о чем.
Странное это было село. Странное и большое. Все дворы как по линеечке выстроены, заборы аккуратные, переулочки не вкривь и вкось, а тоже ровнехоньки. Дома сами тоже непривычные, аккуратные и все как один одинаковые – как их люди не путают? При подворьях огородики с грядками, деревья плодовые, да молодые – видно, что не так давно высажены, может, два года, может, три, но не больше, и так во всех дворах. Были и постройки для скотины да других нужд, и тоже все аккуратно так сделано, добротно, где-то что-то пристроено, а так тоже, видать, одномастно построено было. И опять – новеньким выглядит. Молодое село получалось, но больно уж большое.
А улица – та и вовсе удивила, потому как вся была отсыпана речной галькой с песком. По такой улице в самую распутицу можно и пешком пройти, и на телеге проехать и не потонуть по колено в грязи, а по краям дороги канавы, которые при въезде во дворы были перекрыты дощатым настилом, чтобы вода могла беспрепятственно стекать. Посредине села – просторная площадь, на которую главная улица выходит, а там церковь большая настолько, что может вместить не одну сотню прихожан.
Ария смотрела по сторонам и не могла насмотреться, до того все здесь было необычно и ладно устроено. Когда они подъехали к церкви села Пограничное, как назвал его инквизитор Сэмюэль, он спрыгнул на землю и, попросив ее подождать, скрылся в здании. Вскоре он появился с седым священником среднего роста, но весьма округлых форм. Толстячок-священник ей сразу понравился – лицо у него было не просто одухотворенное, а доброе и приветливое, такие сразу располагают к себе. Вместе с ними появился и служка, который тут же юркнул в сторону, торопясь куда-то по своим делам.
– Все, бабушка, приехали, – произнес Сэмюэль. – Падре Иоанн о вас позаботится.
Они с внучкой прошли вслед за священником, который, проведя их в свои покои, озаботился скромной трапезой. Но Ария есть не стала, внучка же с детской непосредственностью набросилась на скромную еду – кусок сыра с хлебом да кружку воды.
Вскоре к падре заглянул невысокий крепыш с появившимися в волосах серебряными нитями седины и в окладистой бороде с той же редкой сединой.
– А вот и староста пришел. Быстро же тебя нашли.
– Здравствуйте, падре. Плох я был бы староста, если бы меня долго разыскивать пришлось. Звали?
