- Что ввести?
- По одному кубику внутривенно седуксена и строфантина.
Норейко прошла в свой кабинет, а медсестра начала готовить лекарства и шприцы. "И носит же земля таких алкашей, - ворчала про себя. - Хоть бы их на лесоповал высылали, что ли, и там лечили". Набрав в шприцы лекарств, подошла к Антону, стянула резиновой трубкой руку у плеча, протерла ваткой кожу в локтевом сгибе и по этому месту начала хлопать ладонью.
- Видишь, до чего довел себя. Совсем нет вен.
- А ты, мать, их так коли.
- Не ругайся. Что ни слово, мать поминаешь.
- Ну и темная же ты, мать. И кто только пристроил тебя на эту должность?
- Видишь этот шприц?
- Ну и что?
- А то. Этим шприцом всю твою дурь вышибу, - ответила медсестра и стала вводить в вену лекарства. Не успела она вынуть иглу, как Антон вдруг начал икать.
- Что ты, падло, мне?.. - на полуслове Антона вырвало. Появились судороги. Медсестра побледнела, бросила шприц с иглой на подоконник и побежала в кабинет Норейко.
- Инна Кузьминична! С Антоном плохо!
- Что с ним?
- Корчит его и рвоты.
- Так, - срываясь с места, неопределенно сказала Норейко. Когда прибежали к Антону, с ним все было кончено: глаза расширены, на лице выражение страха, руки и ноги застыли, сведенные судорогой. Не помогли ни искусственное дыхание, ни кислород, ни лекарства. Норейко в изнеможении села на стоявший у изголовья койки стул.
- Что ты ему ввела?
- Как вы сказали: седуксен и строфантин.
- Покажи ампулы.
- Вот они.
Норейко посмотрела на свет ампулы, прочитала названия. Нет, ошибки никакой. В чем же дело?
- Как ты вводила строфантин?
- Как вы и сказали: кубик, внутривенно.
- Разбавляла?
- Нет. Сразу ввела, и все.
Норейко оторопела. В лихорадочном поиске выхода кусала губы, притом не поочередно, а обе сразу. И ее кончик носа казался неправдоподобно острым, как у мышки-полевки. За глаза ее так и звали - мышкой. Сходство с этим грызуном дополняли всегда настороженные черные глазки-пуговки.
- Ты понимаешь, что ты наделала?
- Я делала так, как вы сказали, - неуверенно ответила медсестра.
- Ты убила человека, - шепотом выговорила Норейко. - Строфантин нужно было развести на двадцати кубиках глюкозы и вводить медленно, пять-шесть минут. Что же теперь будет? - спросила сама себя.
- Надо было так и сказать, - попыталась оправдываться медсестра.
- Ты же не приготовишка, - зло ответила Норейко. - Медсестра должна это знать, как таблицу умножения. Что же теперь делать?.. Что делать? лихорадочно ломала пальцы рук Норейко.
Медсестра, сморкаясь, тихо плакала. Она понимала: откройся всем причина смерти Антона, ей не миновать суда. Что тогда станет с ее подрастающим сыном? Почти ни на что не надеясь, она все же робко спросила:
- И что, теперь всё?
- Что всё?
- Ну, меня будут судить?
- Нет, по головке погладят. Ты что, дура? Не понимаешь? Это же уголовное дело.
- Инна Кузьминична, миленькая, - залилась слезами медсестра, - спасите меня. Век буду в долгу. Ножки вам буду целовать. Домработницей стану. Только спасите.
- Тихо ты, дуреха, - шепотом ответила Норейко. - Попытаюсь. Только смотри у меня. Проболтаешься - загремишь лет на пять.
Медсестра кинулась целовать ей руки:
- Век буду молиться за вас. Все буду делать. Стирать, мыть полы, убирать. Как раба... Уж вы не пожалеете. Будьте спокойны.
- Да перестань ты мне руки слюнявить. Вот что. Скажешь: меня здесь не было. Не было и дома. Бегала, когда плохо стало Антону, да не нашла. Скажи сейчас санитарке, что, мол, плохо Антону. Пусть позовет Титову. Потом делай ему искусственное дыхание. Поняла?
- Поняла-поняла. А как же, если спросит Наталья Николаевна?
- Ты делала все, что она назначила. Не помогло, бросила больного пусть теперь и отвечает. Все. Я ушла. Меня здесь не было.
Санитарка встретила Наталью у крыльца больницы.
- А я за вами...
Наталья поспешно прошла в одноместную палату, не без иронии называвшуюся у них реанимационной, отстранила Екатерину Мирославовну, взяла руку Антона. Пульс не прощупывался. Показалось, что тело уже начало коченеть. Прикрыла рукой глаза Антона, чтобы проверить реакцию зрачков. Никаких признаков жизни.
- Когда это началось? - спросила медсестру.
- С полчаса.
- Почему не вызвали Инну Кузьминичну? Тут же рядом.
- Посылали. Ее нет дома.
Наталья сама взялась делать искусственное дыхание, потом перешла на закрытый массаж сердца. Продолжала все это пока не ощутила, что помощь ее уже не нужна, что она силится воскресить покойника.
Кажется, никогда еще не было Наталье так тяжело, как сейчас. Она забилась в угол сестринской и плакала. Не навзрыд, не в голос, а тихонько, сдержанно. Видела смерть и раньше, когда была на шестом курсе. Это угнетало, но не настолько, чтобы спирало дыхание, кружилась голова, щемило сердце. На практике она была не более чем очевидцем таких несчастий. А здесь пришлось столкнуться со смертью один на один. И зачем она пошла домой? Показалось, что все в порядке. Понадеялась на медсестру. А что с нее возьмешь? Убери подай. Хорошо еще, если дело ограничится выговором, пусть даже строгим, с предупреждением. А что, если суд? Даже капельки холодного пота выступили на лбу. Нет, она этого не перенесет. Не перенесет вызовов к следователю. Будут вызывать не только ее, но и других, ту же дежурную медсестру. Она, разумеется, скажет, что делала все, как велела доктор. Пойдут разговоры. И в Поречье, и в соседних селах. Куда денешься от этой молвы? Переехать в другое место? Но молва, что мазутный след. Его водой не смоешь, он потянется за тобою... Господи, что за мысли? Наталья перестала плакать. Да разве можно класть на одну чашу весов гибель человека и жалкое чувство страха перед наказанием?
Через три дня после случившегося Титову вызвали в районную больницу. Главный врач Яков Матвеевич Ребеко встретил ее словами:
- Что же вы, милочка, едва оформились на работу и уже успели прославиться.
Якову Матвеевичу было под шестьдесят, а на вид - и того больше. Старили его не столько густые морщины на лице, сколько рано одрябнувшие щеки. Но больше всего доставлял ему огорчений синюшный нос и, пожалуй, не сам нос, а сознание того, что многие считают его алкоголиком. На самом же деле спиртного он почти не употреблял. Между широкой лысиной на макушке и лбом оставалась полоска тонких пушистых волос. Вначале Яков Матвеевич их расчесывал, позднее стал только приглаживать, а в последнее время забросил и это. "От теребления чахлая растительность не становится гуще. Она - как та высохшая ботва, - говорил он иногда жене. - Пора, мать, собираться на покой". О его решении уйти на пенсию стало известно не только в коллективе больницы, но и в руководящих кругах района. Интересовались: действительно ли он собирается сдавать дела? "Вот подберу себе замену и - заявление на стол". В больнице считали, что такая замена есть - его заместитель Иван Валерьянович Корзун. Сам Ребеко к нему пока только присматривался.
- Что было у вас по терапии? - спросил Яков Матвеевич.
Наталья молчала. Вот тебе случай, когда впору стыдиться отличных оценок.
- Молчите? - продолжал Ребеко. - Я знаю: у вас красный диплом. Что, за красивые глаза?
В иной обстановке Наталья не дала бы себя в обиду. Не постеснялась бы и седых волос этого уважаемого человека, и того, что в кабинете они не одни: на кушетке в углу сидел, прикрывшись газетой, заведующий хирургическим отделением Линько. Но сейчас, когда за тобою тянется хвост вины, лучше промолчать.
- Насколько мне известно, - вмешался Линько, - Наталья Николаевна осмотрела у Терехова все места ушибов. Нигде ничего серьезного не оказалось.
- От чего же тогда он умер?
- Сердце не выдержало самогонной отравы. Рефлекторная остановка. Есть заключение патологоанатома.
- Значит, надо было оставаться при больном, а не уходить домой.
- Э-э, Яков Матвеевич, - поднял лохматые брови Линько, - тогда нужно жить не дома, а в больнице. Выделить врачу комнатушку, и пусть он там и днюет и ночует. Чтоб, значит, алкашу была вовремя подмога.
- Беда мне с этой интеллигенцией. Хотя и я, кажется, тоже грешен на этот счет. Научились прикрывать дрова, которых мы нет-нет да и наломаем. Вы хотите помочь Титовой? А кто, скажите мне, поможет семье погибшего кормильца? Вы знаете, что там остались больная мать и четырехлетняя девочка?
- Нет.
- То-то и оно.
Наталья удивилась: откуда ему-то все это известно? Верно, жена Терехова, как значится в истории болезни, уже почти год страдает тяжелым радикулитом. Но Наталье грех этого не знать. Они с Тереховыми соседи. Ребеко же никого из них в глаза не видел. Кстати, в истории болезни есть графа: "материально-бытовые условия". Врачи не обращают на эту графу никакого внимания. Пропускают, как будто она придумана человеком, не имеющим понятия о практической медицине. В лучшем случае врач запишет: "удовлетворительные". Можно взять на выбор сотню историй болезни, в которых одно это безликое слово: "удовлетворительные". Помнится, оно же исчерпывало все сведения о семье Терехова. А вот Ребеко, оказывается, в курсе не только того, как жил Антон Терехов, но и как нелегко теперь придется его жене и малолетней дочери.
