Рейтинговые книги
Читем онлайн Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова) - Самуил Лурье

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 65

Обе стороны канала Грибоедова, Фонтанка, все эти кварталы так называемого центра - совсем другой слой окаменевшего времени, но столь же необыкновенный. Вы можете, спеша по делу или гуляючи, внезапно поднять глаза и увидеть, что стоите у дома, на который потрачена масса сил; масса художественной воли излучается на вас - архитектор старался, он изукрасил фасад какими-то лопатками, рустами, тягами, наличниками, маскаронами, картушами, волютами - все это красиво, но прохожий, как правило, не видит этого, потому что здания поставлены таким образом, так пригнаны к красной линии, так вогнаны в плоскость, что вы не смотрите на них, - это здания, которыми не любуются. Но вместе с тем и не такие, чтобы в них жить. Когда вы входите в ворота, вас встречает двор, где все окна смотрят друг на друга и вниз; черные лестницы, парадные лестницы, квартиры, как бы собранные из причудливых, неудобных, странно прилаженных друг к другу комнат; потемки, дурные запахи, какие-то гулкие звуки...

Говорят, что вот-де наступление капитализма породило всю эту эклектичную архитектуру - но ведь это очень странный капитализм. В любом европейском городе вы можете увидеть другие примеры - в Таллинне, в Риге. Там тоже наступал капитализм. И вот человек, разбогатев, строил для себя дом. Он себя с этим домом отождествлял, ему хотелось в этом доме жить. Этот дом должен был отражать его потребности, привычки, вкусы, интересы... Подобных домов здесь нет. Вообще, петербургские домовладельцы - таинственное племя, они даже в литературе не фигурируют. Непонятно, кто это были. Они составляли ничтожное меньшинство; остальные нанимали квартиры, причем очень многие сдавали в этих нанятых квартирах комнаты. Все население этого города проживало на чужой жилплощади. Снимали угол в комнате, комнату в квартире, квартиру в доме... Фасады доходных домов скрывали от чужого взгляда этот неуют и беспорядок, пуская пыль в глаза.

Здания в центре города были эмблематическими постройками, нечто знаменовавшими: морскую мощь, как Адмиралтейство, воинскую мощь, как Петропавловская крепость, пышность государства, как Зимний дворец, процветание искусств, как Академия художеств. Они все приподнимались на цыпочки и что-нибудь знаменовали. Но сейчас город выглядит не таким, как задуман. Тому три причины (перемноженные друг на друга, они громко именуются Временем).

Во-первых, болотистая почва, в которую уходят метра на полтора, а кое-где и на два, эти здания. Они стали ниже ростом. Вы можете посмотреть на старинных гравюрах, как выглядел какой-нибудь Строгановский дворец: огромный, он высился на берегу Мойки, он господствовал, - а сейчас стал такой маленький. Это касается очень многих зданий, все мы видим эти первые этажи, утопленные в асфальт. Земля поднимается, потому что на ней нарастают остатки нашей жизни. Земля поднимается, дома уходят в нее.

Потом - растительность. Она очень многое погубила, почти все о чем мечтал, в частности, Росси: этот первоначальный импульс осмысленной прямоугольности, эту концепцию, что все на свете поддается математическому измерению и что прямые линии, параллельные друг другу, не пересекаются нигде. А Росси был гениальный строитель заборов. Сами здания его не так замечательны, чтобы взгляда не оторвать. Коринфского ордера заборы, невероятная способность оградить пространство; он мыслил площадями, был у него этот дивный дар. И на нем иссякла эта творческая воля к прямоугольному, перпендикулярному, к геометрическому мышлению. Росси, в котором не меньше, чем в композиторе Глинке, приподнятого над землей торжественного оптимизма, Росси окончательно погублен нашей простой, чахлой ингерманландской растительностью. В частности, таким образом совершенно погибла площадь Островского - перед Александрийским театром. Вы можете увидеть на акварелях Садовникова и на старинных гравюрах, что это была величественная площадь, это было огромное пространство - теперь съежилось вокруг бронзовой юбки.

Наконец - человеческая глупость, и в частности глупость отцов города.

У нас есть общий предрассудок, что глупость - это слабость ума. Но это не так. На самом деле глупость гораздо сильнее ума. Это, собственно говоря, сила ума, сила его тяжести, что ли. Эта сила метафизическая....

Глупость видоизменила наш город, и очень заметно. Один из самых характерных примеров - дореволюционный, судьба Адмиралтейства. В 1874 году Городская дума приняла решение, что для озеленения, для свежего воздуха и вообще для красоты необходим - от Сенатской до Дворцовой - сад. Александр II лично прикоснулся к первому дубку, и будущий сад Трудящихся назвали Александровским. В результате южный фасад Адмиралтейства на сегодняшний день вообще не существует. Мы не можем судить, был ли Захаров, как некоторые считают, гениальным архитектором, или он был просто начальник чертежной мастерской. Адмиралтейство заслонено деревьями (за воротами, в глубине двора, сверкает золотой или серебряной краской чья-то статуя - наверное, Дзержинского, - эффект не слабый, но вряд ли Захаров рассчитывал именно на него). И та же Дума в том же году отдала обывателям с торгов участки на набережной, и северный фасад Адмиралтейства, обращенный к Неве, тоже погиб. Вот здание - одно из лучших, как говорят специалисты, и вот его не существует, просто на наших глазах оно как бы ушло под землю.

Кстати, Росси в свое время предлагал правительству замечательный проект устройства Адмиралтейской набережной, с какими-то невероятными арками, с каналами, по которым будут ходить суда. Но к 1872 году принципы Росси уже не действовали, а была фасетчатость мышления: во-первых, тут сегодня нужен проезд, во-вторых, нужны деньги для того, чтобы этот проезд построить, а в-третьих, зеленые насаждения полезны и красивы.

Таким же образом обращались отцы города на протяжении всей истории Петербурга и со всем остальным. Немецкими бомбами уничтожено меньше архитектурных памятников, чем обыкновенными постановлениями Ленгорисполкома. Я лично был свидетелем многих преступлений такого рода: последнее из них взрыв церкви Бориса и Глеба на Калашниковской набережной. Или вот была такая церковь - памятник в честь 300-летия Дома Романовых. Понятно, Романовы ненавистная династия, и можно было снести купол, ободрать мозаику, снять иконы и превратить храм в молочный завод - это ничего, как раз это допустимо, потому что горы злобы и ненависти, как известно, накопились у населения. Но ведь там какой-то человек, наверное, архитектор, вместо купола возвел, пренебрегая даже симметрией, слепой, оштукатуренный кубик - это так странно, так удивительно, этому нет никаких объяснений.

... А вот дворец Бобринских на Красной улице. Тут факультет университета, были какие-то институты, студенческий театр Вадима Голикова ставил замечательные спектакли, и пока студенты сидели на подоконниках, пока они писали свои телефоны и фамилии на стенках, пока что-то происходило и люди жили и дышали, это здание не выглядело мертвым. А сейчас - постойте возле него или обойдите его: за полчаса, что вы там пробудете, оно стремительно постареет, оно оплывает на ваших глазах, как снежная гора на солнце; оно уходит в землю, его не будет вот-вот, а ведь это 1790-е годы, это архитектор Руска, одно из немногих строений усадебного типа в Петербурге. Погибает, и погибнет непременно. Потому что у нас денег на это нет, у нас есть деньги на то, чтобы лозунги вывешивать на каждом здании. А на ремонт самого здания нет денег, и все.

... На Мойке - нет, уже на Пряжке! - дворец великого князя Алексея Александровича (архитектор Месмахер). Еще несколько лет назад он как-то держался, потом выехало последнее учреждение. И вдруг он весь поник. Это было красивое здание, уверяю вас. Занятный такой игрушечный замок с флюгерами, решетками. А сейчас... Статуя, снятая с крыши, стоит на помойке. Вдруг из-за нее вылезает некто: справлял нужду. Это ужасно странно, и все-таки это тоже Петербург...

Мы все будем жить на проспектах Ветеранов и Наставников, а в центре города будут жить начальники, в домах, замечательно реставрированных, - а не нужные им дворцы старинной архитектуры разрушатся, на этот счет у меня нет сомнений. Но нам останется все-таки мир петербургских слов.

Вы знаете, вот этот наш "умышленный" город является в некотором смысле одним из самых естественных ландшафтов, какие только существуют в мире: потому что пятую часть его площади занимает вода. Проточная вода - и под мостами, под мостиками, в речках и каналах. И море находится в двухстах шагах, но только мы от него отгорожены насильственно - заводами... Видимо, это противоречие между неколебимой логикой архитектуры и вечным молчаливым движением природы - оно и создает такое чувство, будто в мире существуют вещи, которые поважнее нашего с вами существования, важнее самой жизни. Это город, в котором мерещится смысл. И потому этот город - не только герой русской литературы, но и автор ее. Ясно, что многие страницы нашей литературы не могли быть написаны ни в каком другом городе, и многие страницы невозможны без него - просто непонятны. Я даже не представляю себе, как читает Гоголя, или Достоевского, или Мандельштама человек, родившийся и живущий во Владивостоке. Ему эти писатели представляются совсем иными, не такими, как нам. Эти страницы для него облечены совсем иным смыслом. В этом отношении нам повезло. Мы связаны с миром классических литературных ассоциаций. Мы прописаны в романах Достоевского, в стихах Блока.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 65
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова) - Самуил Лурье бесплатно.
Похожие на Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова) - Самуил Лурье книги

Оставить комментарий