и просто штаны и подошвы обуви, сейчас же самым популярным и относительно безопасным средством скатывания стала «ватрушка», называемая иначе ‒ «плюшка», представляющая собой накачиваемую насосом резиновую воздушную камеру, вложенную в прочный и яркий разноцветный чехол с хорошо скользящей поверхностью.
Форма надувной «ватрушки» удивительным образом напоминала это любимое многими хлебобулочное изделие с той лишь разницей, что в роли открытой творожной начинки здесь выступал розовощекий карапуз неопределенного пола, располагающийся аккурат в срединном углублении «ватрушки», правда, до того самого момента, пока на крутом ухабе посреди спуска он не вылетит из своего ложа под дружный смех таких же румяных карапузов и охи и вздохи облегчения его и их родителей.
Шёл только начавшийся в очередном пьяном угаре и под грохот фейерверков первый год нового десятилетия. Москва представляла собой громадный муравейник из муравьёв-москвичей и бесконечным потоком всё прибывающих в него гостей столицы, так и норовящих под любым предлогом остаться здесь, превратившись в таких же муравьёв. И по мере того, как росло население столичного мегаполиса, пустела и вымирала остальная территория страны.
Все, кто хоть что-то хотел изменить в своей жизни к лучшему, добиться успеха, достатка, справедливости, кому осточертел вездесущий бардак и непроходимая безнадёга, кто стремился к элементарному порядку, да и просто мечтал вырваться из бесконечной черной полосы неудачи, словом, все те, кого категорически не устраивала окружавшая их среда, — даже не пытался её изменить, приложив собственные усилия, но приходил к единственному для себя выходу: сменить эту среду на более комфортную, то есть уехать. Свалить. Убежать. «Хоть чучелом, хоть тушкой», но отсюда. И туда. Туда, где лучше, где светлее и теплее, где больше платят и зимой убирают снег, где есть садик, поликлиника, школа с бесплатными вкусными обедами, институт, нормальные дороги, фонари, Интернет… И бросив к чёртовой матери всё, что их годами окружало, чем жили они и с кем общались, окунались они в новый для себя мир, обрастали новыми вещами и связями. А потом через какое-то время с горечью осознавали, что и здесь — на новом месте — всё то же самое, и нет для них никаких перспектив.
И снова переезжали они дальше и дальше. Пока не оказывались здесь, в Москве, на самом носу этой громадины «Титаника» площадью с одну восьмую суши, которая медленно, но верно уже погружалась своей кормой в холодные и кромешные пучины бескрайнего океана. И невдомёк им было, что нос этого «Титаника» также обречен, как и весь корабль, а дни их спокойной и размеренной жизни, увы, сочтены.
Пока же ничто в городе не предвещало беды. Хотя всё к ней и шло.
Глава I
В тот роковой февральский день было особенно холодно. Столбик термометра опустился ниже двадцати пяти градусов по Цельсию. В офис, где работал Алексей Ропотов, неторопливо шёл запыхавшийся народ. Рабочий день в офисе начинался в девять утра, но на часах уже было 09:20, а большая комната, где сидело обычно девять человек, была все ещё наполовину пуста.
Дверь распахнулась, и, матерясь на чем свет стоит, в комнату ввалился Кирсанов, с шумом отстукивая каблуками и отряхивая перчатками снег с куртки и шапки. Это был сорокапятилетний, неопрятного вида, поджарый и чуть лысоватый мужчина ростом под метр девяносто, с вечно висевшими на кончике его длинного носа очками. Зрение его было ещё вполне неплохим, но читать вблизи ему уже было трудно. Поэтому и пользовался очками он только когда что-то читал. Когда же Кирсанов разговаривал, он смотрел на собеседника поверх стекол своих очков, при этом у последнего всегда возникало ощущение, что очки вот-вот соскользнут и упадут. И в определенных ситуациях это давало Кирсанову некоторое, пусть и незначительное, но преимущество: его собеседник сосредотачивал своё внимание на очках, отвлекаясь от темы разговора. А в споре, да ещё и на повышенных тонах такая заминка иногда могла стоить победы оппоненту Дмитрия Николаевича. Впрочем, ни сам Кирсанов, ни тот, кто с ним спорил, даже и представить себе не могли, что вся штука именно в этих очках и есть.
— Ты что, Дим? — коротко спросил друга уже пришедший на работу Алексей.
— Да ничего… достали уже! — продолжая материться, ответил Кирсанов, — представляешь, пока в метро ехал, мне штраф прилетел на «Госуслуги» за неправильную парковку, так их мать! А я ведь ничего не нарушал! И всё это снег проклятый… Когда же, наконец, он растает-то?
— И причем же здесь снег, Дмитрий Николаевич? ‒ спросила Кирсанова чуть громко Ольга, его молодая и незамужняя сослуживица.
— Ой, простите, Оленька, я тут наговорил всякого, ‒ Кирсанов удивленно и неловко перевел взгляд на Ольгу. — Просто снегом завалило всю разметку, а проезжавшая штраф-машина сфотала моего «Мустанга», как будто он уже был за пределами бесплатки. Но я же отчетливо помню: в субботу, когда я его там оставлял, такого не было, чётко это помню, — не унимался он. — Да я обжалую этот штраф! Хрен они получат, а не мои кровные целковые!
«Мустангом» Кирсанов любовно называл свой старенький «Форд Фокус», у которого был пробит выскочившим из-под колеса камнем ржавый глушитель; денег на ремонт у Дмитрия Николаевича вечно не было, зато звук, издаваемый «Фокусом», стал практически такой же, как у его настоящего спортивного собрата, «Форда Мустанга».
— Да брось ты так возмущаться, — вставил Алексей, — подумаешь, трёшку заплатишь, пока действует половина, а на разборы с этими гнидами только нервы и кучу времени потеряешь. Я вон в прошлом месяце два таких же спорных штрафа оплатил: за своего «Соляриса» и за Ленкину «Паджеру», уже забыл про это и не парюсь.
— У вас с Леной, видно, деньги есть лишние, а мне вот да, жалко этим сволочам свою трудовую копейку отдавать, ‒ продолжал Кирсанов.
— Знаешь, у нас они тоже не лишние. Только я уже напрыгался с этими жалобами. По мне главное: чтобы тачку не эвакуировали, вот это действительно будет геморрой, и денег в разы больше! — продолжал парировать ему Алексей. — Твой «Форд» хоть и старый, зато симкой не оборудован. Вот мой «Солярис», когда я его в прошлом году новым в кредит брал, уже по этому закону с джиэсэм-картой продавался. Так она же сама, эта симка, на меня теперь и стучит: штрафы автоматом с зарплатной карты списываются: и за скорость, и за разметку. И камеры этой сволочи уже не нужны. Всё, засада полная! Так что радуйся, дружище… пока.
— Радуюсь, радуюсь… Только и делаю, что радуюсь. Особенно, когда мне надо внутрь Садового кольца попасть. Туда-то на моём «Мустанге» путь заказан. С начала
