– Да есть кое-что… Не только ты, старик, воюешь, мы тоже не в сторонке стоим.
– Ну, будь здоров. – Зайцев пожал крупную ладонь Ксенофонтова. – Не забудь вечерком-то пивка купить. Какой-никакой, а все же гость придет. Денег у тебя полные карманы, скупиться негоже.
– Обижаешь, старик, нехорошо, – укоризненно протянул Ксенофонтов и направился в редакцию.
А Зайцев, не торопясь, пересек улицу, прошел мимо больших витрин, изредка поглядывая на себя придирчиво и удовлетворенно. Чего уж там, собственная внешность нравилась Зайцеву. Правда, он не стал бы возражать, если бы у Ксенофонтова кто-то взял бы сантиметров пять роста и дал их ему, но это было невозможно. Войдя в тень, Зайцев вдруг заторопился, словно вспомнил об оставленных делах. В подъезд он почти вбежал, оставив за спиной залитую солнцем улицу и разомлевших от жары прохожих.
А Ксенофонтов, войдя в свой кабинет, сбросил пиджак на спинку стула, со вздохом окинул взглядом свой стол, заваленный письмами. Да, вести оживленную переписку, чтобы знать запросы, боли и радости читателя, – это входит в обязанности журналиста.
Где-то через час пришла старушка и, усевшись на предложенный стул, долго рассказывала, как тяжело ей жить в коммунальной квартире среди чужих людей, которые относятся к ней пренебрежительно, надеясь в конце концов занять ее комнату, рассказала, как часто она болеет и что нет даже человека, который бы подал ей стакан воды. Старушка всплакнула, рассказывая о своих горестях, и Ксенофонтов вынужден был даже сбегать за водой.
Потом пришел начинающий автор и принес стихи, потом пришел автор совсем немолодой, но тоже начинающий, и принес басню про лисицу, которая очень плохо относилась к окружающей среде и за это была наказана зайцем. Потом редактор всех собрал на летучку. Когда Ксенофонтов вернулся в свой кабинет, то застал там двух милиционеров, старушку из коммунальной квартиры и еще двух типов, которые смотрели на него с нескрываемым отвращением.
– Слушаю вас внимательно, – сказал Ксенофонтов.
– Это он? – спросил милиционер у старушки.
– Он, батюшка, он!
– И куда положил?
– В карман, куда же еще… В пиджаке сидел, вот и сунул в карман.
– Что происходит? – спросил Ксенофонтов, чувствуя, что назревает что-то неприятное. Он уже не ощущал себя счастливым, залитым солнцем и занятым полезным делом.
– Эта гражданка утверждает, что вы потребовали у нее пятьдесят рублей.
– Ложь! – закричал Ксенофонтов.
– Спокойно, гражданин, – холодно сказал милиционер. – Она была у вас на приеме?
– Была. Ну и что?
– Вы обещали ей помочь с жильем?
– Обещал. Ну и что?
– В таком случае позвольте заглянуть в карман вашего пиджака. Понятые, – милиционер обернулся к двум парням с отвратительными взглядами, – прошу вас быть внимательными. – Милиционер оттеснил Ксенофонтова в угол и извлек из кармана полусотенную. – Откуда у вас эти деньги? – спросил милиционер, не скрывая своего презрения.
– Впервые вижу!
– У меня и номерок записан, – проговорила старушка, протягивая милиционеру замусоленную бумажку. – Вдруг, думаю, сгодится.
– Сгодится, мамаша, все сгодится, – заверил ее милиционер. – Ну что ж, товарищи, будем составлять протокол. Факт взятки установлен.
Ить что, подлец, делает, – снова заговорила старушка, – вчера полсотни взял, позавчера полсотни, а сегодня опять! Во как! Но я все номерки записала…
Обернувшись к раскрытым дверям, Ксенофонтов увидел, что в коридоре столпилась едва ли не вся редакция, на него смотрели скорбно, будто прощались навсегда, а Ирочка-машинистка смотрела на него так грустно, будто в этот миг рушились все ее возвышенные представления о мире, и ответственный секретарь смотрел, и художник, и даже завхоз редакции смотрел, но спокойно, поскольку все его возвышенные представления были давно разрушены.
А милиционер за его столом, его шариковой ручкой, на бумаге, выданной завхозом, составлял протокол. Старушка сидела у стены, и лицо ее было огорченным – вот, дескать, какие люди на белом свете попадаются, но что делать, в меру сил будем с ними бороться…
– Я могу позвонить? – спросил Ксенофонтов.
– Никаких звонков! – ответил милиционер.
– Но я хочу позвонить в прокуратуру!
Уж и в прокуратуру проникли! – запричитала старушка. – Видать, делился, нешто можно одному за такое браться! Неплохо бы и у его прокурорского знакомого по карманам пошастать.
– Пошастаем, мамаша, – заверил ее милиционер. – Будьте спокойны. У всех пошастаем.
Ксенофонтов ужаснулся, вспомнив, что у Зайцева остались две пятидесятирублевки.
– Я вам еще нужен? – спросил Ксенофонтов у милиционера.
– Ишь, шустряк! – непочтительно воскликнула бабуля. – На свободу захотел. Его только выпусти, он такого натворит, такого натворит…
– Должен вас задержать, – заявил милиционер.
– Зачем?!
– Чтобы предотвратить дальнейшие преступления. В таких случаях обычно конфискуется имущество, нажитое незаконным путем. А ловкачи успевают все по приятелям разнести… Бывает, что, кроме раскладушек, и конфисковать нечего.
– Вы и так, кроме раскладушки, ничего не конфискуете, – горько рассмеялся Ксенофонтов.
– Прошу! – Милиционер показал на дверь. – Машина подана, гражданин взяточник!
– Только суд может признать меня виновным! – вдруг закричал Ксенофонтов, но тут же устыдился своего неприлично тонкого голоса.
– И за этим Дело не станет, – успокоил его милиционер. – Граждане, прошу освободить проход. К задержанному не подходить, с ним не разговаривать, ничего не передавать. Все необходимое он получит на месте.
Выйдя на улицу, Ксенофонтов оглянулся на окна родной редакции, махнул рукой и нескладно полез в машину с зарешеченными окнами.
А вечером друзья, как обычно, сидели в ободранных креслах Ксенофонтова, перед ними на журнальном столике стояла бутылка пива, а в блюдце были насыпаны брусочки соленых сухариков. Пил, правда, один Зайцев. Сославшись на плохое самочувствие, Ксенофонтов отказался. Он выглядел каким-то встрепанным, хотя уже принял душ, сменил рубашку, побрился и причесался, пытаясь соскоблить с себя гнусные впечатления от служебных помещений правосудия.
Зайцев же, наоборот, был оживлен, прихлебывал пиво, рассматривал стакан на свет и вообще давал понять, что весьма доволен собой и окружающей действительностью.
– Вот смотрю я на тебя, Ксенофонтов, и думаю, – произнес он, но тут же пиво снова отвлекло его. – Так вот, смотрю я на тебя и думаю… Ты ведь можешь стать неплохим газетчиком, Ксенофонтов. У тебя и рост приличный, и голос обладает необходимой зычностью, и весь ты из себя довольно… представительный. – Зайцев отпил пиво, вытер губы, почесал кота за ухом. – На демонстрации ты можешь поднимать щиты с итогами выполнения обязательств гораздо выше других контор. Но это все, что я могу сказать хорошего о твоих способностях, это все, Ксенофонтов.
– Спасибо, это не так уж мало.
Тебе нужно работать над повышением образования, читать художественную литературу, классиков. И это… – Зайцев вышел на кухню, взял в холодильнике бутылку пива, принес ее, не торопясь открыл, наполнил стакан. – Хорошее пиво, – сказал он, дождавшись, пока осядет и уплотнится пена. – Очень хорошее. В нем чувствуется приятная свежая горечь. А цвет, ты посмотри на цвет! Да, о чем JTO я? А, вспомнил! Слушай, тебе нужно бороться с корыстолюбием. Да, старик, алчность тебя погубит, запомни это.
– Кто жадный? Кто алчный? – Ксенофонтов вскочил, воздел руки, но, наткнувшись ладонями на потолок, устыдился и снова рухнул в кресло.
– Видишь, как ты воспринимаешь дружескую критику, – рассудительно заметил Зайцев. – С таким отношением тебе трудно будет рассчитывать на какой-то рост… Я имею в виду духовный, нравственный… Но стремиться надо.
– Я эту старуху видел первый раз в жизни! – не сдержавшись, закричал Ксенофонтов.
– Напрасно. Надо изучать своих героев… Вот я, например, до сих пор помню этого… машиниста… Нет, таксиста. Как его…
– Апыхтин.
Во! Твой Апыхтин до сих пор стоит у меня перед глазами как живой. Если мне предложат персональную машину, а я этого не исключаю, если у меня спросят, кого бы я хотел видеть своим водителем, отвечу не задумываясь – только Апыхтина! А что касается пекаря Фундуклеева…
– Ты что-то хотел сказать об изучении героев.
– А, верно… Вот ты утверждаешь, что видел старуху первый раз в жизни. Верю. Но это плохо. Ведь она родная тетя того самого директора гастронома, о котором ты собирался писать.
– Так это провокация?! – вскричал Ксенофонтов так, что дети, которые играли во дворе, подняли головы к окнам девятого этажа.
– Конечно, – кивнул Зайцев. – Но до чего же ты беспомощен, Ксенофонтов, если какая-то старуха в два счета обвела тебя вокруг своего немытого пальца! Срам. Какой раз убеждаюсь – деньги до добра не доводят. Чуть зашевелились зелененькие в твоих руках – и все, кончился журналист Ксенофонтов. Весь вышел.
