Скрип двери, входит еще один заключенный, молодой. Дверь за ним с лязгом закрывается. Заключенные молча смотрят друг на друга. Потом старший протягивает руку.
БАТОЯН: Батоян Вагаршак Георгиевич, пятьдесят восьмая. Повторник, второй по десять.
АРМАНД: Арманд. Нас только что пригнали из Караганды. Всем сразу места в бараках не хватило, меня до утра сюда отправили. Я солдат, а сижу с сорок пятого как шпион – первая десятка.
БАТОЯН: Вы странно картавите, молодой человек, а на еврея не похож. Դուք հայերեն? Вы армянин? Что, немец?
АРМАНД: Я из Эльзаса. Но я француз. И фамилию вам скажу, только не смейтесь, все смеются, но вы не смейтесь: Арманд… Фриц.
БАТОЯН: А что смеяться? Это вроде ж как у русских Иванόв, но только Фриц – немецкое имя-фамилия…
АРМАНД: Эльзасское… Эльзас… (машет рукой и вздыхает, дескать: долго рассказывать…) … Я имя ваше не запомнил. Скажите еще раз, помедленнее.
БАТОЯН: Да зови просто – дядька Батоян. Можно: Владимир. Можно: товарищ Батоян. Ба-то-ян! Так-то сможешь? Говорят, во Франции много армян.
АРМАНД: В Париже, наверное, есть армяне. Я – эльзасец.
Садятся на матрас, молча смотрят на огонь. Наконец, Арманд, косившийся на то, как покашливает Батоян, снимает с себя подобие шарфа и протягивает Батояну.
АРМАНД: Берите. Вам нужнее. А нас пугали, что здесь такие отвязанные уголовники, что все заберут.
БАТОЯН: Уголовников много. И власовцев, и бандеровцев, и «лесных братьев», и бывших полицаев. Румын и венгров много, которые на стороне Гитлера воевали. Ты, похоже, тоже? Ладно, не отвечай. Здесь много кого есть. Одни малолетки чего стоят. Ты с ними не ссорься, могут налететь, как стая шакалов, вмиг на клочья разорвать. Но, с другой стороны, сильно не пугайся. Мы с ними, как ни странно, живем дружно. Да и куда они попрут, когда нас, «политиков» вместе с иностранцами – четверо против ихнего одного… А шарф оставь, тебе пригодится, до настоящего тепла еще далеко.
АРМАНД: Берите, берите. Никто не знает, от чего быстрей можно умирать: от голода или от холода… Да, и еще. У меня тут три цукара. Мне один. Вам – два. Горло мягчать.
ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3 – ДЕНЬ
Картины обычного утра спецлагеря. Охранники снимают замки с дверей бараков. Заключенные выходит из бараков, щурятся на солнце, кто-то оправляется прямо у стен, кто-то идет в нужник неподалеку. Команда «Строиться!» Строем по пять человек, но не смыкая рук – в большую, человек на триста, столовую, все в ватниках, у всех на столах одинаковые миски, видно, что в котлах – бурда. Построение перед главными воротами зоны. Строем по пять человек, но теперь уже сомкнув руки – в степь, где вдали дымят трубы комбината. Черно-желтая казахская степь с редкими сухими кустиками… Оглушительный рев машин комбината. Зэки с тачками, досками, у машин, у котлов, и т. д. Солнце снова клонится к закату. Колонны заключенных, так же – по пять, руки друг с другом сцеплены у локтей, возвращаются, вокруг охранники с автоматами и собаками. У всех заключенных – номера, на груди, на спине, на рукавах…
Вечернее посторенние. Перекличка. Заключенные расходятся по баракам. Охранники закрывают на больших дверях-воротах бараков тяжелые засовы и висячие замки. На маленьких окнах вверху стен бараков – решетки…
ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3, ЛАГПУНКТ №3 – НОЧЬ
Камера обводит ряды двухэтажных сплошных нар, где тесно рядом друг с другом спят заключенные в черных робах, камера фиксируется на маленьком зарешеченном окне под потолком, в которые, сквозь квадратики решетки, видны крупные казахстанские звезды.
ПРОНЗИТЕЛЬНЫЙ КРИК: Малолетка, строиться! Малолетка, застрой у Жида! (Так повторяется несколько раз)
За это время с нижних и верхних рядов нар горохом на пол ссыпаются самые юные – от 14 до 16 – заключенные, с готовностью собираются у дальнего угла нар. Медленно из темноты появляется и садится на край верхнего ряда нар человек лет 40.
КЕЛЛЕР: А скажите, пацаны, кто из вас меня не знает?
Камера показывает план молчащих и ждущих неприятности лиц малолетних заключенных.
КЕЛЛЕР: Тогда, быть может, вы знаете даже, что Мища Келлер иногда бывает немножко зол, но никогда не будет от него зла? Ж’ид строг, но справедлив, да будет это всем вам лищний раз известно. Знаете, да, что Мищу Келлера, которого по прощлым делам до сих пор зовут Ж’идом, может совсем не по-ж’идовски наказать мальчищку, который не привык слущаться?
Головы, испуганно втягиваются в плечи.
КЕЛЛЕР: (его псевдоеврейский «акцент» куда-то пропал, взгляд наполнился сталью) Я говорил вам, что с «фашистами» мы теперь живем дружно? Я говорил вам: «фашистов» уважать, «фашистов» не обижать, на вагонки не садиться, хавчик и тряпки не отбирать, не воровать, говорил?
Общее испуганное молчание.
КЕЛЛЕР: Миша Келлер дважды не повторяет. А два пацана из вас стали немножко туги на ухо. Два пацана решили, что деды должны им целые лекции читать о приличном поведении. Лекций не будет… А ну подойти сюда те, кто третьего дня китайскую чурку обшманал…
Flash Back. Два дня назад
ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3, ХОЗДВОР – ДЕНЬ
Заключенные носят мешки, пилят дрова, тянут тачки в мастерские и т. п. За сараем с десяток заключенных-малолеток режутся в карты. Один из них проиграл.
ПРОИГРАВШИЙ: Сдавай! Сдавай, падла, отыграться хочу!
БАНКОМЁТ: А чё ставишь?
ПРОИГРАВШИЙ: Китайские валенки!
БАНКОМЁТ: Чурок и фашистов нельзя шманать! И Жид и Глеб говорили. Наперхатят! Не ссышь?
ПРОИГРАВШИЙ: Никто не заметит. Мы с Вальком подем. Аккуратно сделаем. Никто не заметит.
БАНКОМЁТ: Ну, тащи, тогда побазарим!
Из кухни выходит заключенный-китаец с баком помоев, идет поодаль кухни ко рву со стоками. Ставит бак на землю, наклоняет, чтобы жижа сливалась в ров. Незаметно, тихо сзади подкрадываются малолетки, только что проигравший в карты и второй поменьше. Один берет китайца за шею, чтобы он не разгибался, второй приставляет к горлу заточку.
ПРОИГРАВШИЙ: Тихо! Ферштейн? Ботинки сымай. Ногу назад, говорю, понимаешь же по-русски, сука, чую, понимаешь!
Заточка слегка вдавливается в низ горла ближе к шее. С заточки тоненько начинает стекать кровь. Заключенный китаец, не разгибаясь, поднимает ногу, отставляет ее вверх-назад, малолетка стягивает обувь… Сморит на трофей, лезет внутрь ботинка. Вынимает войлочную стельку. Удовлетворенно улыбается.
ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3, ЛАГПУНКТ №3 – НОЧЬ
Келлер, сумрачно смотрящий на толпу малолеток внизу. Тяжело молчащая толпа. Выходят двое малолеток. Как раз те, что два дня назад грабили китайца.
КЕЛЛЕР: Говорю последний раз: фашистов, чурок и немцев с мадьярами не трогать. Скоро будет ясен день… А кто в него не верит, кто Мище не верит… Будет плохо жьить… Пистолет! Выстрели пару раз.
Выходит огромный заключенный. Берет малолеток за затылки и бьет их лбами.
ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3, ЛАГПУНКТ №3 – УТРО
Обычное утро Степлага. Все выходят из барака, кроме двух. Это вчерашние малолетки. Они лежат неподвижно рядом…
ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3, ХОЗДВОР – ДЕНЬ
Арманд и еще один заключенный пилят дрова двуручной пилой.
ВТОРОЙ ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: (на очень ломаном французском) L’herbe est verte, la vitesse de l’été arrive, pour vivre un bon!
АРМАНД: Янош, вы так плохо учили французский в своей школе, что я сразу угадаю: у вас по французскому языку была оценка «посредственно». Я понял только то, что вы мечтаете о лете. Давайте как все – по-русски.
ЯНОШ: Тем более вы, Арманд, по-русски очень-таки… наблатыкались. В Тамбове вы, видать, мало сидели? А где в основном?
АРМАНД: В Дубровлаге. В Мордовии. Семь лет. С одними только русскими. Почти все – политические, образованные. С ними хочешь не хочешь, быстро заговоришь по-ихнему. Впрочем, один профессор, филолог, он и помог мне хорошо выучить русский язык, всё время говорил: нет такого русского слова «ихний», есть слово «их». Странные эти русские: а ведь большинство русских не говорит «их». Говорят «ихний». Вообще – это странная страна… Кстати, я слышал, что большинство европейцев, кого не отпустили домой после войны, сидели здесь, в Казахстане, и где-то в этих местах?
ЯНОШ: Именно так. Я, можно сказать, старожил этих мест. До Особого лагеря и комбината в Спасозаводске, да и в Кенгире были лагеря для военнопленных. Там были мои соотечественники – венгры, были итальянцы и румыны, которых десятками тысяч взяли в плен еще под Сталинградом. Ну и немцы, само собой. Французов я что-то там не встречал. Откуда вы вообще взялись, здесь в России? Вы ведь вроде были союзниками?
