и внушить, что всё будет хорошо и вскоре совершенно наладится. Он никогда не допускал даже мысли развестись с женой… Хотя, может, и допускал, но ни на секунду не давал нам этого понять. Иногда мне казалось, что другой на его месте послал бы всё к чёрту и уехал куда подальше, но только не папа. Наверное, он до сих пор очень сильно любил маму, раз оставался с ней, несмотря на больничные стены и её расстройства психики. А ещё от папы всегда веяло уверенностью, словно он знал, что вот-вот учёные придумают препарат, который раз и навсегда избавит человечество от душевных недугов. Но психика была вещью тонкой, таблетками неизлечимой и операциям неподдающейся. А иногда психически больные люди оказывались даже более нормальными, чем мы — считавшие себя абсолютно здоровыми. Ведь никто до сих пор не знал, где проходила грань между нормой и отклонением от неё…
Но в какой-то степени папа оказался прав — лечение помогло. У мамы больше не случалось истерик и приступов страха. Она устроилась на работу в магазин, что было очень кстати, ведь папиной зарплаты едва хватало на дорогостоящие лекарства и оплату её пребывания в клинике. Да ещё я — школьница-студентка — висела на шее. За этот благодатный период я смогла нормально окончить школу, поступить в университет и даже найти кое-какую подработку. В деньгах мы больше не нуждались, но в жизни могло случиться всякое, поэтому я старалась перестраховаться.
А потом я встретила Ваню.
Мы познакомились совершенно случайно, словно нас столкнула судьба в прямом смысле этого слова. Был погожий день середины мая, и я просто шла по улице. Куда — давно стёрлось из памяти. Я отвлеклась лишь на секунду, засмотревшись на какого-то малыша с огромным мячом, солнечный свет отразился от лужи, ещё не высохшей после ночного дождя, и ослепил меня. Ничего не видя перед собой, я по инерции продолжала двигаться вперёд и буквально налетела на Ваню, ударившись о него всей поверхностью тела. Ему было очень смешно, а я засмеялась только тогда, когда смогла разглядеть здоровенного парня сквозь солнечные блики, таявшие на радужках глаз. Он оказался высоким, симпатичным блондином атлетического телосложения с невероятно красивыми глазами кристального цвета. И будто добрый молодец из славянских преданий, был одет во всё белое, только косоворотки не хватало, поэтому на фоне светлого неба я его и не заметила. Мы разговорились. Вместе нам было хорошо и весело, и это случайное столкновение переросло в сильные чувства.
Правда, очень долго я не могла рассказать ему о своей семье. Я боялась, что Ваня не захочет иметь дело с психически больными людьми и бросит меня, когда узнает о сумасшедшей матери. Но однажды всё-таки решилась. И испытала огромное облегчение, когда он не выразил ни отвращения, ни страха, ни опаски, а наоборот — сочувствие и готовность помочь. Больше не нужно было ничего скрывать, и между нами рухнула ещё одна преграда…
Однако спокойное время длилось не так долго, как хотелось бы. Недавно у мамы снова произошёл срыв, и я впервые осознано увидела её безумие. Она металась по квартире, словно зверь, загнанный в клетку, что-то невнятно бормотала, иногда кричала, бросалась ко мне и хватала за руки. Даже хотела отцу лицо расцарапать, когда тот попытался её успокоить. Наверное, я никогда не смогу забыть её глаз. Они были огромными, зловеще блестели и в них таилось столько боли, ненависти и ужаса, что хватило бы на тысячу людей. Это были нечеловеческие глаза, будто в маму вселился бес. В памяти сразу всплыли все её истерики, когда меня, маленькую, уводили подальше, стараясь оградить детскую психику от потрясений. Теперь я выросла, меня больше никто не уводил, и мне было безумно страшно…
В тот момент всё изменилось и стало гораздо хуже.
Периодически я ездила к ней в больницу, и каждый раз моё сердце сжималось от жалости. Мама была красивой, молодой женщиной, а теперь её пичкали какой-то дрянью, от которой она старела и увядала на глазах. Из-за большого количества лекарств она почти не реагировала на происходившее вокруг и редко разговаривала, а если их отменяли — у неё начиналась новая истерика. Во время предыдущих приступов она не теряла связи с реальностью, а теперь полностью замкнулась, ушла в себя и даже меня с отцом не всегда узнавала. Анатолий Сергеевич Лазаревский — её лечащий врач — только успокаивал нас. Он говорил, что кризис миновал, что мамино состояние стабилизировалось и что вскоре её отпустят домой. Но почему-то никак не выписывал, а только обещал, обещал и обещал… Конечно, плохо было так думать, но, наверное, этот момент уже никогда не настанет…
Как-то, набравшись смелости, я поговорила с доктором Лазаревским и о своих кошмарах. После очередной маминой истерики я не могла отделаться от мысли, что у меня начиналось то же самое. Что рано или поздно это приведёт меня в больничные стены, как и её. Вдруг мои плохие сны были признаком развивавшегося наследственного заболевания? Вдруг вскоре я начну сходить с ума, как и она?
Анатолий Сергеевич странно на меня посмотрел. Однако после недолгих расспросов сказал, что мои кошмары могли быть следствием перенесённого стресса и что волноваться пока не о чем. Выписал лёгкое успокоительное, но в блокноте всё-таки что-то записал…
Я твёрдо решила больше не заикаться в его присутствии о своих снах. Во-первых, мне не хотелось угодить в психушку, а во-вторых, характеры у нас с мамой были совершенно разные. Мягкая, ранимая, подверженная чужому влиянию и верующая во всё подряд, она, может, и могла повредиться рассудком, но со мной такого не должно было произойти. С детства я наблюдала эту картину, с детства знала, как она протекала и к чему приводила, поэтому можно было сказать, что я была подготовлена.
Даже внешне я ничем не напоминала маму. Роскошные, слегка вьющиеся каштановые волосы и огромные серо-голубые глаза она оставила себе. Мне же достались папины жидкие соломенные прядки, которые едва отрастали до лопаток и в этом редком случае напоминали скорее тощие крысиные хвостики, из-за чего мне приходилось часто стричься и носить длину максимум по плечи. С глазами дело обстояло немного интереснее. Мама рассказывала, что, когда я родилась, они имели насыщенный синий цвет. Но потом поблекли, потемнели и теперь являлись абсолютной копией папиных скучно-карих глаз. Хорошо, что хоть фигурой я не пошла в отца. Оказаться почти двухметровой, плотно сбитой девицей мне совсем не улыбалось, и я радовалась, что остановилась в росте на средних
