Подготовительная школа для девочек «Железные горы» ежегодно предлагала одну-две стипендии для подающих большие надежды девочек из долины. А я, хотя сегодня в это сложно поверить, подавала ну просто охрененно большие надежды. Детство я провела стиснув зубы и круша все на своем пути во имя совершенства. Я научилась читать в три года, сопоставляя буквы в книгах сказок, к которым прилагались аудиокассеты, со словами, которые рассказчик произносил из крошечных динамиков. Когда мне было восемь, мама назначила меня контролировать наши финансы, и я планировала еженедельный бюджет из денег, конверты с которыми она вечерами приносила домой. Я училась на отлично. Сначала это было исключительно стремление к превосходству, как будто я подозревала в себе супергероя и просто проверяла свои способности. Но когда учителя начали упоминать при мне «Железные горы» и стипендию, я перенаправила свои усилия. Я не знала, что школа была, по сути, ленточкой, которая украшала богатеньких девочек по дороге к предопределенному будущему. Я представляла ее себе манежем амазонок. Я доводила соперников до слез на олимпиадах. Я плагиатила научные статьи, упрощая их до тех пор, пока не получалось выжать победу на региональных научных выставках. Я зазубривала стихи о Гарлеме и коряво пересказывала их любовникам матери, которым, полагаю, я виделась каким-то странным, инакоговорящим демоном. Я играла за защитника в мальчишеской команде по баскетболу, потому что команды девочек не было. Я нравилась жителям нашего города: и беднякам, и среднему классу — особенно его верхушке, — как будто на мой счет они все сошлись во мнении: я являла собой идеального представителя нашего маленького захудалого городка. Мне не суждено было величие, это я знала, но начинала понимать, как вырвать его из рук тех, кто по глупости ослаблял хватку.
Я получила стипендию, а учителя даже собрали мне деньги на учебники и еду, потому что мама изначально категорически заявила, что ничего из этого позволить себе не может. Когда настало время ехать в школу, я напялила какой-то уродливый джемпер — самую приличную вещь, которая у меня нашлась, — и мама привезла меня туда вместе с моей сумкой, в которой покоились, в частности, три комплекта школьной формы, состоящей из черной юбки и белой блузки. Другие родители причаливали на БМВ и других машинах, настолько дорогих, что я даже марок таких не знала.
— Господи, ты только погляди, — донесся мамин голос сквозь тяжелый металл из радио. Она вертела в руках незажженную сигарету — я попросила ее не курить, чтобы запах не впитался в мои волосы. — Лилиан, это сейчас прозвучит грубо, но тебе тут не место. Не потому, что они лучше тебя, просто тебе тут придется нелегко.
— Это уникальная возможность, — в который раз повторила я.
— У тебя ни фига нет, я это понимаю, — сказала мама на удивление терпеливо, мотор она до сих пор не заглушила. — У тебя ни фига нет, и я знаю, что ты хочешь большего. Но ты сейчас переходишь с ни фига на золото, а с этим справиться будет ой как нелегко. Надеюсь, у тебя получится.
Я на нее не рассердилась. Я знала, что мама меня любит, хотя, наверное, со стороны это заметить было сложно и вряд ли очевидно для других. Она хотела, чтобы у меня все получилось, по крайней мере. Но еще я понимала, что не очень ей нравлюсь. Она считала меня странной. И к тому же портила ей всю малину. Ну и ладно. Нельзя сказать, что я ее за это ненавидела. А если и ненавидела, так я ведь была подростком и ненавидела всех.
Мама нажала прикуриватель и, пока он нагревался, легонько меня обняла и поцеловала.
— Ты в любой момент можешь вернуться домой, милая, — сказала она, но я подумала, что лучше удавлюсь.
Я вышла из машины, и мама уехала. По дороге к общежитию я заметила, что остальные девочки на меня даже не глядели, и, ясное дело, не из вредности. Мне кажется, они вообще не замечали меня; их глаза с рождения были настроены распознавать значительность. Это не ко мне.
А потом я увидела в своей комнате Мэдисон, в комнате, которую нам предстояло делить. Все, что я о ней знала, было изложено в коротком письме, полученном летом. В нем сообщалось, что моей соседкой будет Мэдисон Биллингс и что родом она из Атланты, штат Джорджия. Чет, бывший мамин парень, который время от времени ошивался у нас дома, когда у мамы никого не было, увидел письмо и сказал:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Зуб даю, она из тех Биллингсов, у которых сеть магазинов. Тоже в Атланте. Деньжищ у них, скажу я тебе…
— Откуда тебе знать, Чет? — спросила я. Чет мне нравился. Он был забавным, что лучше, чем наоборот. На руке у него красовалась татуировка Бетти Буп.
— Тут надо детали подмечать, — поведал мне Чет. Работал он грузчиком. — Знание — сила.
У Мэдисон были светлые волосы до плеч и желтое летнее платье, на котором плавали сотни маленьких золотых рыбок. Даже в шлепанцах она была высокой, как модель, и я не сомневалась, что пятки у нее охренеть какие мягкие. У нее был идеальный носик, голубые глаза и достаточно веснушек, чтобы казаться естественной, но не настолько, чтобы иметь проблемы с кожей, спасибо Господу. Вся комната пропахла жасмином. Мэдисон уже обустроилась, выбрала дальнюю от двери кровать. Увидев меня, соседка по комнате улыбнулась, как будто мы были подругами.
— Ты Лилиан? — спросила она, и мне оставалось лишь кивнуть. В своем ужасном джемпере я чувствовала себя клоуном. — Я Мэдисон, — продолжила она. — Приятно познакомиться.
Мэдисон протянула мне руку, ее ногти было накрашены нежно-розовым, как кроличий носик, лаком.
— Лилиан, — ответила я и пожала ей руку. Мне никогда раньше не приходилось пожимать руку ровесникам.
— Мне сказали, что ты тут на стипендии, — сообщила она затем, и осуждения в ее голосе не прозвучало. Кажется, Мэдисон просто хотела показать, что в курсе.
— Почему тебе об этом сообщили? — выдавила я, заливаясь краской.
— Не знаю. Но сообщили. Может, хотели убедиться, что я не буду тебя обижать.
— Ну хорошо, ладно. — Мне казалось, что я волочусь шагов на сорок-пятьдесят позади Мэдисон, и школа уже делала все, чтобы мне было сложнее ее нагнать.
— Ну, мне это неважно, — успокоила она меня. — Так даже лучше. Богатые девчонки — просто кошмар.
— А ты не богатая девчонка? — спросила я с надеждой.
— Очень богатая, — спокойно ответила Мэдисон. — Но я не похожа на других богатых девчонок. Наверное, поэтому нас и поселили вместе.
— Ну и хорошо, — проговорила я, обливаясь потом.
— Почему ты здесь? Почему решила сюда поступить?
— Не знаю. Школа же хорошая, да? — сказала я. Подобной прямолинейности я еще не встречала. Казалось бы, за такое Мэдисон могла огрести по полной, но ей все сходило с рук, потому что у нее были невероятно синие глаза, но при всем при том она, судя по всему, не шутила.
— Ну, да, наверное. Но зачем тебе это? — настойчиво продолжала она.
— А можно я сначала брошу сумку? — спросила я и поднесла руку к лицу — пот уже катился по шее.
Мэдисон осторожно взяла у меня из рук сумку и поставила ее на пол. Потом указала на мою кровать, еще не застеленную, и я на нее села. Мэдисон села рядом, ближе, чем мне хотелось бы.
— Кем ты хочешь стать? — спросила она.
— Не знаю. Господи, даже не знаю, — сказала я.
Казалось, Мэдисон сейчас меня поцелует.
— Родители хотят, чтобы я училась на отлично, потом поступила в Вандербильта[1], а после вышла замуж за какого-нибудь ректора и нарожала прекрасных малышей. Папа так и сказал: «Будет чудесно, если ты выйдешь за какого-нибудь ректора». Но я не собираюсь.
— Почему? — удивилась я. Окажись ректор красавчиком, я бы не раздумывая согласилась на ту жизнь, которую прочили Мэдисон родители.
— Я хочу власти. Я хочу быть одной из тех, кто принимает самые важные решения, тех, кому люди должны столько, что отплатить не получится никогда. Я хочу быть таким важным человеком, что, если где-то облажаюсь, меня никогда не смогут наказать.
Говоря это, она выглядела совершенно безумной; я только и думала о том, как ее поцеловать. Она тряхнула волосами так, будто этот жест был присущ ей от природы, заложен в ней эволюцией.
