Иногда мы находили предметы. Самые разные. Алиса как-то нашла куклу, тряпичную, чумазую. Два дня она путешествовала с нами, затем моя женщина незаметно выбросила ее, словно вспомнив, что уже взрослая. У меня с недавних пор имелась узкая кожаная перчатка, кроме нее в моей скромной коллекции имелся грязный, но замечательно упругий теннисный мяч. У Алисы наличествовало зеркальце, его она очень берегла. Для нее было важно видеть себя, знать, какая она, а я порой забывал, как выглядит мое среднестатистическое славянское лицо. Для Алисы в общении со своим отражением заключалось особое женское удовольствие, она видела себя – вечно молодую, вечно прекрасную. И иногда даже улыбалась тому, что видела. Я же, столкнувшись с собственным мрачным отражением в редком куске стекла, порой не узнавал его.
Как-то мы видели автомобильное колесо, как-то нашли детскую коляску. Любой предмет старого мира вскоре стал редкостью, потому в каждом найденном экземпляре обнаруживался особый смысл. Их должно было быть гораздо больше, если учесть варварское засилье человечества на несчастной планете. Но куда делось все остальное, никто не знал.
– Наверное, находится в музее, – предположила Алиса.
– В музее? – не понял я ее. – Каком музее?
– Межгалактическом, – очень серьезно выдала моя женщина. – Куда ходят уродливые пришельцы и разглядывают все эти вещи. В разделе «Земля». Там везде таблички с описанием – для чего то, для чего это…
– Какие пришельцы? – растерянно переспросил я, часто моргая.
– Те, что сделали все это, – ответила она, отворачиваясь.
Иногда Алиса могла сама объяснить себе что-либо либо понять меня по-своему, так, как хотелось ей.
– Наш поход превратился в вечность. Кажется, все утратило смысл, и мы тоже. – Алиса была пессимисткой, которой постоянно требовалось доказывать обратное. – Мы даже перестали есть, пить, нас будто нет. – Смысл в том виде, в каком ты его преподносишь, никогда и не существовал. – Чем сложнее были ее вопросы, тем сложнее были мои ответы. Создавая логические парадоксы, я отправлял Алису в очередное плавание по извилистой канве собственного размышления, эпилогом которого оказывался очередной заковыристый ребус. – Смысл – сам по себе, декорации – сами по себе. А то, что когда-то мы ели и пили, едва ли наполняло смыслом наши жизни. С этой точки зрения сейчас в нас гораздо больше смысла, чем тогда. Мы освободились от шелухи, создающей иллюзию смысла, и находимся в свободном поиске. Да и вообще – человек определяет смысл, а не смысл человека. Ты же знаешь…
Алиса знала. Но ее уверенность часто чахла, потому не проходило много времени, прежде чем я вновь говорил ей о том, что наша единственность в мире, короткая замкнутая цепь – я и она – вот главный смысл, даже иллюзией которого нам отныне проще защищаться от собственной пристальности.
Я вспомнил события давно прошедших дней.
– Я боюсь, – сказала Алиса в первую ночь и прижалась ко мне каждой клеткой. Дрожащие пальцы ее пытались врасти в мои ладони, бледно отливающее фосфором лицо мое тонуло в теплой саже ее уютных волос.
– Чего? – не понял я, втягивая носом глубоко в голову тонкий Алисин запах.
– Темноты, – ответила она, и даже в этом насыщенном мраке я заметил, как широко распахнуты ее глаза. – И того, что будет.
– Не нужно, – сказал я, – в нашем случае темноту лучше полюбить. Если разобраться, она более спокойная, нежели белый свет. В темноте ты не видишь соперника, ты можешь победить его, так как не знаешь, кто противостоит тебе, и бьешься до конца. При свете ты можешь увидеть его и проиграть в собственной голове до боя. – Я поглаживал пальцами тыльную сторону ее ушей. – Поверь, темнота нам скорее друг, чем враг. К ней надо привыкнуть, тогда ты будешь видеть столько, сколько тебе нужно. Она станет твоим союзником.
Через год появились собаки, и нам пришлось научиться слышать и видеть их недоброе приближение в темноте, сквозь демонический лай и щелкающий голод.
В тот самый день, сейчас я толком его не помнил, мы обнаружили на улицах мертвых людей. Их оказалось очень много, застывших в разнообразных мирских позах, с размягченными лицами, от которых становилось особенно страшно.
Но началось все не с этого: мощный рев огласил округу в полдень и не успокоился, пока мы не проснулись. Этим ревом, как оказалось, мы были обязаны поезду легкого метро, линия которого проходила неподалеку от наших окон. Там в кабине скорее всего кто-то тоже умер, поезд остановился, и чья-то погасшая голова отныне навечно улеглась на кнопку клаксона. Рев разил тревогой, он играл на рояле психики нечто остервенелое. Тогда мы ушли из дома, чтобы не слышать его.
Мертвые люди ждали общественный транспорт, который больше не приедет. Точно кукольные тела в разноцветных тряпицах, повсеместно складывались в демонические иероглифы молчаливые трупы. Одни лежали головами на столах, за которыми только что ели и еще не закончили этого действия. Многие погасли в ванной или кровати, кто-то рухнул наземь вместе с самолетом. Великое человеческое множество умерло в середине того или иного процесса. Самолеты и прочая летающая техника падала после этого еще долгое время. Нам казалось, что кто-то подсказывает, куда именно нужно падать. Нам встречались трескучие пожары, что остервенело жевали пластик и лизали металл, то лишенная рассудка управления техника сходилась в увесистых поцелуях разрушения.
Неведомым нам образом вначале из человеческого мира вычистили его наполнитель – человека, следующей атаке подвергся предметный мир разумных приматов. Кто-то ненавидел людей настолько, что решил стереть с лица Земли любое напоминание о некогда безумно плодящейся популяции homo sapiens.
Паника овладела нашими умами, сказался человеческий фактор, все остановилось и замерло. Мы и еще некоторое число неуснувших, которых обнаружилось невероятно мало, принялись прятаться от того, чему не знали ни имени, ни логического объяснения.
Предполагали разное – в подвалы нас загнал зараженный свет, но позже выяснилось, что старый добрый ультрафиолет не был врагом. Пеняли на кисло-сладкий запах, который появился из-за разлагающейся органики, но едва ли далеко не первое звено в цепи могло стать причиной того, что его породило.
Спустя неделю нас осталось четверо.
Мы спрятались недалеко за городом, стяжав уединение. Через несколько месяцев, когда мы вернулись, свет явил взглядам все то же, только без мертвых тел. Для психики Алисы это было хорошо, но ответов на вопросы не дало, поэтому пришлось забыть о вопросе, чтобы не мучиться поиском ответа.
В то время мы опять слонялись парой. Мы все еще не знали, как вести себя в таком случае, и просто двигались из одного места в другое. В то странное время, подавленные удивлением, мы вели себя гораздо хладнокровнее, чем потом, когда привыкли к новой жизни.
Наш город был столицей и отличался невероятными размерами. Он давно перестал расти вширь и маниакально рос в высоту, точно тянулся к небу. Моя квартира в гигантском доме, чья крыша ускользала от глаз, а левый край было не разглядеть с правого, некогда относилась к хорошим вариантам риелторского смысла, но за несколько лет мы упали к городскому низу. Так быстро рос город. Высшие слои перебирались все выше и выше, этого требовал их собственный смысл – чем выше жил человек, тем к лучшему обществу он принадлежал. После все это напоминало притчу о Вавилонской башне, тогда мы – зачарованно озираясь – брели с уровня на уровень, все выше и выше, чтобы встретить кого-либо, кто мог обладать ответом или просто быть.
На девяносто девятый день, примерно в середине города, в его вертикальном измерении (до этого уровня солнце уже уверенно дотягивалось лучами), мы впервые увидели гладкий блестящий металлический столбик неведомого ранее прибора. Не обнаружив на подозрительном металле ничего, чем можно было бы влиять на прибор, я приложил к столбику ухо и услышал мерное гудение, идущее изнутри.
Сразу же после этого мы встретили живого человека. Он оказался лыс, коренаст и эксцентричен. Кроме того, он был одинок, поэтому частично сошел с ума от происходящего вокруг. Его роль в нашем долголетии, бессмертии и прочем веере приобретений безгранична. Сейчас мы не помним его имени, но тогда он спас нам жизни, хотя сделал это весьма по-человечески.
Он окликнул нас из пустующей закусочной, где сам приготовил себе и ел что-то с яйцами и ветчиной.
– Эй! – крикнул он. – Идите сюда, если хотите жить.
Жить мы хотели и словно завороженные прошли сквозь будто нарисованные двери, чтобы увидеть печального человека, в чьем наличии позже можно было усомниться. Наверное, нам хотелось ответов на накопленные вопросы. Мы видели его один раз, но видели определенно, в чем убеждало хотя бы то, что спустя некоторое количество сотен лет мы живы и вместе.
