Сразу же после этого мы встретили живого человека. Он оказался лыс, коренаст и эксцентричен. Кроме того, он был одинок, поэтому частично сошел с ума от происходящего вокруг. Его роль в нашем долголетии, бессмертии и прочем веере приобретений безгранична. Сейчас мы не помним его имени, но тогда он спас нам жизни, хотя сделал это весьма по-человечески.
Он окликнул нас из пустующей закусочной, где сам приготовил себе и ел что-то с яйцами и ветчиной.
– Эй! – крикнул он. – Идите сюда, если хотите жить.
Жить мы хотели и словно завороженные прошли сквозь будто нарисованные двери, чтобы увидеть печального человека, в чьем наличии позже можно было усомниться. Наверное, нам хотелось ответов на накопленные вопросы. Мы видели его один раз, но видели определенно, в чем убеждало хотя бы то, что спустя некоторое количество сотен лет мы живы и вместе.
– Шесть недель не видел людей, – слишком спокойно заявил он, поедая солнечную яичницу за пятнистым столом возле пасмурного окна. Рядом стоял высокий стакан, полный коричневой жидкости, прищемленной лимоном. – Коктейль, – объяснил он моему взгляду, странновато улыбаясь большим губастым ртом. – Садитесь… – Мы послушно сели напротив него на назойливо алые дутые кушетки. Вглядываясь в телодвижения человека, я на всякий случай сжал в кулаке под столом металлическую болванку.
– Думал, остался один, – продолжал незнакомец, не прерывая трапезу. – Вы муж и жена? – вызнавал он, энергично прикладываясь к коктейлю.
– Да, – настороженно ответил я, хотя это было не так.
– Мило, – резюмировал человек, глядя в равной степени в тарелку и на мою спутницу так, точно я отсутствовал. – И я женат, но потерял жену три месяца назад. – Он помахал безымянным пальцем, где среди редких волосков вросла в кожу толстая золотая полоска. – Вы, видимо, ушли из дому без колец, но в этом больше смысла, чем в моем куске металла. Скорее всего традиция окольцовывания перестанет существовать с окончанием гегемонии человека на этой несчастной планете.
Оттиск жизни за огромным прямоугольником окна закусочной был словно нарисован маслом, отсутствие людей придавало картине апокалипсический налет. Я, внимательно посматривая на незнакомца, налил два бокала разливного пива у стойки и, вернувшись, пристально вперился в свой.
Виноватость клубилась в кратком диалоге последних людей.
Пузырьки летели вверх, а неожиданный дождь за окном с той же скоростью сыпался вниз, загрезилась странная параллельность. Алиса разглядывала то же, делая незаметные глотки, а человек рассматривал нас, особенно не меня.
Я в который раз задумался над смыслом происходящего вокруг. Его требовалось хотя бы придумать, чтобы банально не сойти с ума.
– Это за грехи, – точно услышал меня лысый. – Человек давно сошел с ума, и кто-то просто решил остановить безумие. – Глаза его были тоскливо-сизыми, а взгляд будто масляным и оставляющим отпечатки.
Безумная логика мерещилась и в этом. Мир точно жил в бреду и генерировал бред. Об этом говорили многие факторы, которые мутировали со времен, когда смыслом обладали не только деньги, и различных смыслов существовало великое множество. Терроризм как индикатор человеческого безумия ныне не имел политического или религиозного лица. Гипермаркет с десятком тысяч людей мог превратиться в пыль только потому, что владельцы другой сети за кофе в понедельник сравнили графики развития себя и соседа. В среду в очередной супермагазин, к конкурентам, врывался человек с безумными глазами. Широкими шагами пересекал вестибюль, выкрикивал рекламный лозунг своей чудовищной организации, после чего обращал все в руины. Терроризм превратился в бренд. Попасть в гипермаркет стало сложнее, нежели в аэропорт: система защиты, идентификационные карточки клиентов, полное сканирование массы на подходе к магазину. Кроме того, стрелки на крыше, военизированные службы безопасности.
Работающие мужчины и женщины оказались разделенными. Тонкий металлический браслет на руке у каждого сотрудника какого-либо из экономических монстров, а немонстров не осталось, сигнализировал о недопустимом приближении к объекту противоположного пола. Каждый такой писк влек за собой штраф. Ибо межполовые отношения не должны были мешать работе, мешать ювелирно-муравьиному процессу производства товаров и услуг. Это ли не безумие? Массовое, протяжно-вязкое, ряженное в одежды современного общества.
А новые войны, с оружием, которое не промахивается… Войны, которые выигрывают в зависимости от уравнения: кто больше поставит людей под ружье и что это будет за ружье, а может быть – и не людей, а техники. При участии пуль и ракет, догоняющих любого, в первую очередь того, кто быстрее всех бежит, не важно – прочь или в атаку. Спустя две минуты после начала любого боя на много километров вокруг останется выжженная земля да погруженные в многослойную броню две-три качающиеся фигурки среди исполинского варева.
– У меня есть ионизатор, – отвлек меня от мыслей лысый, расправляясь с последним яйцом. – Даже два. Я придумал их сам, давным-давно, когда был молод и видел эти трубы, через которые уходило в пустоту наше будущее, сгоревшее в гигантских печах. Я знал, что когда-нибудь кислород перестанет быть ласков и ворвется в людские легкие, неся клеточную смерть. – Алиса вздрогнула и побледнела. – Один нужен мне, другой нужен моей жене. – Он внимательно посмотрел на Алису. – Я не могу найти ее несколько месяцев. Когда все произошло, ее не было дома. Она так и не вернулась, я искал, но тщетно. Я пришел к выводу, что мне нужна новая жена. Одному в этом мире невозможно… Один я готов отдать вам… вернее, вам. – Человек прицельно поймал испуганный взгляд моей женщины. – Я хотел бы пойти с вами, потому что… Потому что ей будет нужен кто-то, когда вы умрете… – Лицо его светилось странной добротой, а внутри меня в секунду собралась холодная ярость. – Я не хочу этого, но подумайте, иначе просто не получится…
Мощный удар пришелся в голову лысого. Он оказался очень резким и вобрал все мои силы.
Алиса даже не поняла сперва, куда делся странный незнакомец. Она уловила движение, а потом увидела в крови мою разбитую руку. Я рывком поднял ее на ноги и потянул из кафе.
Минуя распростершееся тело, я обратил внимание на широкую черную кожаную сумку, что стояла под стулом недруга, и с отсутствующим видом прихватил ее.
– Зачем?.. – Широко распахнутые глаза Алисы занимали пол-лица. – Так нельзя…
– Тебе больше понравилось его предложение? – сверкнул я ледяным взглядом, теряясь в переулках и увлекая Алису за собой.
– Что ты… – Глаза ее стали еще больше. – Просто…
– Все правильно, – с нажимом заставил я ее замолчать. – Иначе получилось бы именно так, как он сказал.
Больше мы не видели того человека.
Спустя пару сотен лет Алиса переиначила эту историю, раз в тридцать лет вспоминая, как в некоем кафе я избил ее молодого человека тех времен и насильно увел ее за собой. Вольная или невольная была та рокировка в чудной во всех смыслах голове, осталось для меня тайной.
Алиса многое вспоминала по-своему. К примеру, утверждала, что имя придумал ей я много лет назад и называл так потому, что она начисто забыла настоящее.
Отдалившись на несколько километров от места дикой сцены, я осторожно поставил сумку на радостно зеленую лавочку. Молния разбежалась, и свету обнажились две идеальные прозрачные сферы, очаровательно вспыхнувшие на солнце. Мы взяли их в руки, встречаясь взглядами и тут же отводя глаза. Затем Алиса надела стеклянный шар себе на плечи таким образом, что голова оказалась внутри. Что-то вроде кожаного воротника осталось у нее на шее, там же нашелся короткий шнурок, дернув за который она затянула воротник плотно вокруг горла. Солнце по-прежнему сеяло искристые блики по абсолютно прозрачному материалу ионизатора, лицо Алисы смущенно улыбалось оттуда. Я, недолго думая, последовал ее примеру.
Что-то будоражило наши головы, и это что-то отчетливо проскальзывало во взглядах. Мне захотелось поцеловать Алису, нечто похожее из области нежного я видел и в ее глазах. Но сделать это уже не представлялось возможным.
2
Ночь со временем стала длиннее дня. Казалось, эта пропорция нарушалась с каждым годом. Все протяжнее становилось сажное полотно тьмы, все быстротечнее иссякала живая вода света. Казалось, жизнь и солнце надумали навсегда оставить Землю.
Мы спали все реже, словно, странный мир подстраивался под наши желания, в которых сон фигурировал все меньше – настолько, насколько меньше оставалось в его рамках естественных возвышенностей и чем менее в безопасности мы чувствовали себя. Спать по очереди нам не приходило в голову, что-то кощунственное виделось в подобных решениях. Поэтому, когда мы не были уверены в своей безопасности, мы просто не спали.
В один совершенно безмолвный день, когда вокруг нас за целые сутки не пошевелился даже камень, случайно попавший под флегматичную поступь, я и Алиса, к удовольствию собственных глаз и разума, обнаружили рыжеватый кусок стены, непомерным треугольником торчащий из бездыханного камня. Почти одновременно в наши головы пришла метафора о зубе мира, который мы только что обнаружили и на котором недолго могли отдохнуть. Несомненно, это каменное величие было осколком того, что когда-то называлось Великой Китайской.
