Первым совершенно логично на ум пришёл доктор Фрейд (он же Фройд). А, надо сказать, моё уважение и доверие к доктору Фрейду таково, что, если выбирать между ним и, допустим, доктором Айболитом, я без колебаний выберу второго.
Но я по-честному заново открыл «Введение в психоанализ», и доктор Фрейд сразу увлёк меня в свои глубины: «Видевший сон извлекает определённую, знакомую ему даму из-под кровати. Это означает: он отдаёт этой даме предпочтение». «Надо же», – сказал я. И больше ничего не сказал.
А вот ещё важный сон: «Он встречает свою сестру в сопровождении двух подруг, которые сами сестры. Он подаёт руку обеим, а сестёр нет…» Лично я, наивный, на такой сон не обратил бы никакого внимания. Но доктор Фрейд начеку и знает своё дело: «Сёстры – это груди, он с удовольствием бы их потрогал…»
Когда же он взялся объяснять, что все девочки и тётки сильно страдают от «страха кастрации», а затем предложил углубиться в «сложный ландшафт гениталий», я наконец захлопнул эту хренотень и снова стал обшаривать книжные окрестности.
Случайно встреченный Чезаре Ломброзо счёл нужным жёстко предупредить: «Максимальная асимметрия черепа и косоглазие встречаются у воровок, отравительниц и убийц; женщинам-убийцам большею частью свойственны лица монгольские и с мужскими очертаниями. Большая часть женщин, осужденных за убийство и отравление, имеют вдавления черепа, редкие зубы и приплюснутые, бесформенные носы». Спасибо, учтём.
Другой доктор, Генрих Плосс, радует трёхтомным бестселлером «Женщина» (1898—1900), настолько дотошным и натуралистичным, что его можно ставить на полку рядом с «Жизнью животных» Брэма и «Нравами насекомых» Фабра. (Кстати, уже лет двадцать назад этот раритет догонял по цене скромный автомобиль.)
Д-р Плосс справедливо напомнил, что «история любования» имеет национально-этнический и медицинский аспекты. Его экскурсы, иногда непредвиденно смешные, наводят на подозрение, что речь вообще идёт о существах из разных галактик.
«Молодые женщины чукчей производят довольно приятное впечатление, если только удаётся побороть чувство отвращения, возбуждаемое грязью и запахом рыбьего жира».
«Одна 15-16-летняя папуасская девушка, представленная Берлинскому Антропологическому Обществу, имела красивые руки и ноги» (!!!).
«Абиссинянки ‹…› часто с сильно выраженной жировой клетчаткой; приятные манеры делают их желательными приобретениями для гаремов арабов».
«Полька гораздо грациознее русской женщины, и изящество её служит доказательством, что у неё больше вкуса… Она более нежного сложения, тёмные глаза выражают много живости, но в них нет выражения той чувственности, которую мы наблюдаем в глазах русской женщины».
Причём всякий народ старается свою внешность кардинально улучшить. Очень, например, актуальна борьба за лишний вес: «В королевстве Карагва, Уньоро и в других африканских государствах ожирение считается атрибутом красоты всякой женщины, особенно королевских жён». Их с юности откармливают мучными блюдами и свернувшимся молоком. Известно, что ещё во времена Магомета его любимая жена Айша являла собой «образец чрезвычайного ожирения». Южнонубийскую невесту за сорок дней до свадьбы сажают на специальный режим: по утрам втирают в тело жир и заставляют съесть с килограмм каши. То же – в обед и вечером, а ночью – огромная чаша жирного козьего молока. Счастливица обязана достичь параметров бегемота и вызывать зависть у своих худощавых сестёр. Известна добрая санскритская песня: «О, моя возлюбленная, ещё до сих пор я не разрешил сомнения, есть ли промежуток между твоими грудями и бёдрами!»
В Китае до последних времён не было ничего эротичнее, чем девичьи ступни, искалеченные до неузнаваемости посредством бинтования, – «золотые водяные лилии». Этими сокровищами длиной в 4 дюйма (10,1 см) китаянки гордились и стеснялись оголять их даже перед мужьями, даже в темноте.
Тому, кто обзовёт дикостью эти азиатские и африканские обычаи, не вредно вспомнить вполне европейскую традицию: китовый ус деформировал не только рёбра, но и внутренние органы. В 1859-м одна 23-летняя модница скончалась прямо на балу: из-за чрезмерно затянутого корсета три ребра вонзились ей в печень. Пресловутые 90-60-90 – это, как говорится, «больно жирно». Мода XIX века предписывала размер талии до 55 сантиметров.
От оценок воздержимся.
Попытка приближения
«– Знаете, я боюсь, – заговорил я, – что если так будет продолжаться, то я возьму да и поцелую вас.
– Ах, какой ужас!…»
Это он уже налюбовался до дрожи, до пожара во всём организме – и теперь рискует приблизиться.
«И вот когда мои губы начали приближаться к щекам ‹…›, то глаза на ином расстоянии увидели другие щёки; разглядев шею вблизи и как бы через лупу, они обнаружили ее крупнозернистость…» (Оптика, прямо скажем, убойная.) «Пока я к ней наконец не прикоснулся, я по крайней мере видел её, от неё исходило легкое благоухание. Но ‹…› внезапно мои глаза перестали видеть, мой нос, вдавившийся в щеку, уже не различал запаха, и ‹…› я понял по этим невыносимым для меня признакам, что наконец я целую щеку Альбертины».
И тут начинаются дела пострашнее, в ходе которых выясняется, что предыдущие уловки – прекрасная фигня. Всего лишь «первая сигнальная система». Потому что наши тела в тысячу раз умнее нас, и они сами находят и узнают друг друга по запахам, по каким-то своим тайным признакам и феромонам. Им ещё предстоит решаться на сумасшедшее, головокружительное сближение, на доступ к перламутровой изнанке и (простите за биологизм) на совпадение слизистых. Для них, для тел, это высшая степень доверия. А если твоя нежная влажность, твоя изнанка доступна кому попало, то это уже нормальное, типовое блядство либо такая степень голодухи, такая убогая, нищенская пустота, о которой и говорить нечего.
Поскольку самая правильная и счастливая «форма существования белковых тел» – жить, умирая от нежности и желания.
