— Видишь ли, девочка, наш дом со всеми его проблемами и историей принадлежит мне. И будет принадлежать мне. Ибо я это заслужила.
— Извини, мам. Я вовсе не хотела…
— Когда отец нас оставил и предал, именно мне выпало сохранить честь нашей семьи и честь этого дома. Я, конечно, благодарна вам с Мишель. Но все же основной груз лег на мои плечи.
— Я помню.
— Так вот, Эмили, я отсюда никуда не уйду. Потом, когда меня не станет, вы с Мишель поделите его пополам, завещание уже подписано… Не перебивай меня! А сейчас, если тебе со мной тесно, можешь уезжать. Я повторяю — я останусь здесь. И давай закроем эту тему. Кстати, твои деньги перевели целиком или как всегда содрали налог?
— Конечно, содрали. Но, знаешь… — Эмили восторженно втянула воздух, — для меня и восемьсот тысяч огромные деньги.
— Ты просто никогда не владела большими суммами, — холодно сказала Иден. — И запомни: если хочешь произвести благоприятное впечатление на людей из приличного общества, никогда не говори о деньгах с восхищением. Даже о больших деньгах. Приличные люди игнорируют деньги.
— Хорошо игнорировать, когда они есть.
— Ты вся в отца, Эмили!
— А разве это плохо?
— Просто вы с Мишель никогда не понимали вкуса настоящей жизни.
Эмили вздохнула.
— Нет, мама. Мы просто не придавали значения таким мелочам, которые почему-то ценятся в высшем обществе.
В холле заиграл телефон. Это был повод не продолжать дискуссию, и Эмили обрадовалась, выбегая из комнаты.
— Алло! Слушаю!
В трубке повисло недолгое молчание, потом раздался голос, заставивший ее вздрогнуть:
— Здравствуй, Эмили.
— Ричард?! — у нее пересохло во рту. — Это ты?!
Он нежно рассмеялся.
— Ну как ты?
— Я… никак. Я уезжаю, Рич. — Куда?
— В Нью-Йорк.
— В Нью-Йорк?! Прекрасно! Ты не представляешь, как это здорово! Я тоже еду в Нью-Йорк, буквально на днях.
Эмили побледнела и опустилась в кресло. Только не это! Их болезнь-страсть вымотала ее за последние два года до полного опустошения.
— Зачем ты едешь в Нью-Йорк?
— Я там буду жить. И работать. — Его голос как всегда был беззаботным. — Ну? Составишь мне компанию?
— Вряд ли. Тем более я не понимаю, в чем именно тебе нужна моя компания. В жизни или в работе.
— А я думаю, ты все понимаешь. Мы с тобой близкие друзья. И остаемся друзьями, несмотря на наши… мм… иногда далеко не дружеские отношения.
— Я буду жить у своих родственников.
— А я — у своего приятеля. И что? Но это не помешает нам…
Эмили разозлилась:
— Что вдруг ты туда собрался? В нью-йоркских барах платят больше?
— Представь себе, больше. И чаще. И девушки там красивее. Ха-ха-ха! Ну ладно, не обижайся, просто мы можем… поддержать друг друга в чужом городе, если что.
Она вздохнула.
— Я не думаю, что нам стоит это делать.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты понимаешь.
— Хорошо. Только, надеюсь, на нашу дружбу это не повлияет?
— Трудно повлиять на то, чего никогда не было.
— То есть как это «не было»? А что же, по-твоему, было?
Эмили поглубже забралась в кресло и тихо, чтобы не услышала мать или горничная, прошептала:
— То, что между нами было, Рич, вообще не поддается никакому определению. И давай оставим наши отношения под грифом «было».
— Не согласен, — дурашливым голосом заявил он, потом помолчал и тихо, с придыханием, добавил: — Я опять скучаю по тебе, девочка моя. Это и правда похоже на наваждение. Это неизлечимо.
Она не знала что сказать, горло сдавило спазмом. Так всегда было рядом с ним, даже если это «рядом» ограничивалось телефонными проводами. Надо было давно признать, что противиться этому искушению невозможно.
— Эмили, — снова позвал он. — Ну что ты молчишь? Эмили, я хочу тебя видеть… Как раньше.
— Рич, не звони мне больше никогда.
— Почему?
— Я надеюсь, мы в Нью-Йорке не встретимся. Прощай. — Она положила трубку и закрыла лицо руками.
Эмили хорошо усвоила еще в детстве: главой в их семье всегда была мать. Отец, хоть и был членом конгресса и среди коллег считался весьма суровым и даже своенравным, дома был паинькой, полностью отдавший бразды правления в изящные руки жены.
Иден и Роберт Бертли перебрались в Вашингтон из пригорода Чикаго, когда их старшей дочке Мишель исполнилось восемь лет, а младшей Эми — три. Вместе с высокой должностью мистеру Бертли предложили дом с прислугой, великолепный двухэтажный особняк в пригороде, где жили семьи таких же чиновников, как и он.
Поначалу им такая покупка показалась нереальной, но все же они взялись выплатить сумму, правда не сразу, а в течение нескольких лет. И в конце концов об этом приобретении никто не пожалел.
Время шло, дети росли, семья часто путешествовала, каждый позволял себе быть тем, кем хотел. Словом, жизнь семьи складывалась удачно. Может быть, Иден когда-нибудь и пожалела о безликой роли домохозяйки, но по крайней мере никогда не заявляла об этом вслух.
Обладая мощным интеллектом, эта женщина почему-то довольствовалась домашним пленом и, казалось, терпеливо ждала, когда настанет ее черед править делами.
И черед настал. Роберт вдруг резко изменился, ушел с государственной службы, занялся бизнесом, стал часто пропадать из дома без объяснения причин. Он стал злоупотреблять алкоголем, изменять жене, его постоянно видели в казино и игорных клубах, фамильные счета опустошались с неимоверной быстротой. Иден сначала спокойно и довольно долго терпела эти безобразия — память о былой любви и прежних счастливых годах не позволяла поверить, что любимый муж может настолько измениться.
Но поверить все-таки пришлось. Как гром среди ясного неба на них свалилось известие: партнеры по холдингу отстранили Роберта от дел и потребовали продать контрольный пакет акций, иначе им грозило разорение. Днем позже Иден за ужином объявила, что управление холдингом отныне находится в ее руках, банковские счета — тоже, а отцу, если будет угодно возобновить свою деятельность, прежде придется пройти курс лечения в клинике.
Именно в этот момент семнадцатилетняя Эмили поняла: в их дом пришла беда. Еще ничего не случилось, но она отчетливо почувствовала, что их уютному семейному миру пришел конец.
В оглушительной тишине, установившейся после слов матери, отец заявил, что слишком поздно что-либо спасать, но все равно он желает Иден удачи.
На следующее утро его нашли в собственном кабинете с дыркой от пули в правом виске. А еще через несколько дней, когда улеглась похоронная суета, в дом явились судебные приставы с целью описать имущество покойного и изъять документы. Оказалось, что у мистера Бертли накопились огромные долги, отдавать которые он уже не собирался, поэтому и пустил себе пулю в голову.
