возможным. Адреналин заполняет меня, требуя, чтобы я боролась, но с чем? Я делаю вдох за вдохом, успокаивая свое тело, приказывая ему не бояться. Папа все еще здесь. Он прямо передо мной. Ничто не кончено, пока все не закончится. Так папа меня учил.
Я качаю головой, но никто этого не замечает.
– Каков следующий шаг? – спрашиваю я.
Все поворачиваются ко мне. Мамины глаза пусты, но на щеке дергается мышца, и мама не может выдержать моего взгляда. По папиным глазам читать труднее. В них таится печаль, но также и облегчение. Облегчение убивает меня. Как папа может испытывать это чувство?! Неужели он не понимает, что это будет означать для нас?! Мы никогда не сможем попутешествовать вместе, как планировали, – посетить места, где снимались наши любимые фильмы, или места, где зародились мифы о вампирах. Мы больше не будем ходить на полуночные показы новых фильмов о вампирах. Мы не будем после этого пить шоколадные коктейли в круглосуточной закусочной «У Дэнни» и рассуждать, насколько точно образ вампира в этом фильме соответствует общепринятым знаниям о вампирах. Я не буду делать все это без папы. Не буду! Он должен это осознать. Я ловлю его взгляд, и папа едва заметно кивает мне. Он все понимает, но выглядит таким усталым. Как человек, который больше не может бороться, независимо от того, сколько он потеряет, если капитулирует. В глазах щиплет, и я больше не могу смотреть на него.
Я поворачиваюсь к доктору, который сохраняет спокойное, терпеливое выражение лица.
– Больше тут ничего не поделать, – отвечает он.
– А как насчет проведения клинических испытаний? – спрашиваю я.
Врач медленно качает головой.
– Болезнь прогрессировала, на данной стадии для нас это невозможно.
Его «для нас» выводит меня из себя. Отнюдь не «мы с ним» проходим через это. Сегодня вечером он отправится домой и поиграет в теннис, или посидит перед телевизором с пивом, или поцелует свою хорошенькую супругу. Он не видит боли, которую испытывает мой отец круглыми сутками, каждый день. Он не имеет к «нам» отношения.
Я делаю глубокий вдох и пытаюсь подавить страх, постепенно заполняющий пустоту где-то в районе живота. Папа еще не умер. Я без конца мысленно повторяю эти четыре слова.
– Сколько осталось? – спрашивает мама.
– Месяц. Может, меньше.
Если бы рак поджелудочной железы был вампиром, это был бы не холеный Лестат[1] и определенно не сверкающий на солнце Эдвард. Нет, это была бы орда вампиров из фильма «30 дней ночи» – безжалостная, кровавая, способная стереть целый город с лица земли.
Хотя нет, даже это сравнение не подходит. Рак настолько безжалостен, что даже самые жестокие из вампиров не могут с ним сравниться. Рак не торопится. По крайней мере, горожане из фильма «30 дней ночи» умерли быстро: несколько мгновений ужаса, а потом – бум, ничего. Такая смерть наверняка лучше. Любая смерть лучше, чем смерть от рака.
Двести сорок шесть дней – и отсчет продолжается.
– У вас есть ко мне вопросы?
«Почему?» Это слово снова и снова прокручивается у меня в голове. Но на этот вопрос никто никогда не отвечает. Даже Бог, а ведь папа говорит, что у Бога есть ответы на все вопросы. Я уверена, что доктор тоже не сможет дать мне ответ.
Папа пожимает руку доктора и благодарит его. Я не совсем понимаю, за что папа так благодарен врачу, но он всегда такой – умеет найти повод для благодарности там, где для меня это кажется невозможным. Раньше меня это восхищало, но теперь хочется схватить папу за плечи и трясти до тех пор, пока он не признает, что сейчас нам не за что быть благодарными.
Я выкатываю папу из больницы в инвалидном кресле, стараясь не натыкаться на острые углы, но он не раз ударяется ногами, и мама просит меня быть осторожнее. Папа, кажется, ничего не замечает.
По возвращении домой отец устраивается там, где теперь проводит большую часть времени: на больничной койке, установленной в спальне для гостей. Папа утверждал, что мамин храп не дает ему спать по ночам, и мы смеялись над этим, но я знаю, что он сделал это ради нее. В последнее время он часто стонет во сне – наверное, не хотел, чтобы мама слышала. На мой взгляд, ей следовало бы немного поспорить с папой по этому поводу, но мама просто отпустила его.
Она слишком легко все отпускает.
Уложив папу на койку, она сразу же дает ему капли морфина: никогда не забывает проследить, чтобы он принял дозу лекарства. Мама заботится о папе с эффективностью хорошо запрограммированного робота, но сегодня она сбавляет обороты и укрывает его до подбородка моим старым одеялом с изображением героев мультфильма «101 далматинец». Папа считает его самым удобным одеялом в доме. Мама порывалась выбросить это одеяло как минимум дюжину раз, но папа не позволял ей.
Мать кладет руку на выцветшее изображение одного из щенков и наклоняется, прикасаясь губами к папиному лбу.
Я смотрю в телевизор невидящим взглядом. Обычно мама так не поступает. Значит, что-то изменилось.
– Анна, – тихо зовет папа, когда мама отстраняется от него, – ты хочешь поговорить об этом?
Мама слегка откидывается назад, как будто готова рухнуть ему на грудь от малейшего толчка.
Желудок сжимается, и я мысленно начинаю перечислять все фильмы о Дракуле от самых старых до самых новых. Я не могу наблюдать, как моя мать дает слабину. Она никогда не поддается эмоциям, и если сейчас потеряет самообладание, реальность неумолимо обрушится на нас. Но в то же время я не могу выйти из комнаты, иначе это будет моим признанием того, что все происходит на самом деле.
Но мама делает глубокий вдох и выпрямляет спину.
– Я в порядке, любовь моя. – Она пальцами сжимает одеяло, а затем отстраняется. Твердый взгляд встречается с моим, и мама кивает. Значит, мы по-прежнему вместе противостоим этому. Ничего не изменилось. Мы не собираемся сворачиваться в рыдающие клубки горя, пока папа еще здесь.
Мама уходит, и я не даю папе шанса спросить меня, хочу ли я поговорить.
– Ты хочешь спать? – спрашиваю я.
Он качает головой, хотя уже клюет носом.
– Отосплюсь, когда…
Папа умолкает на середине фразы, но я знаю, что он хотел сказать. «Отосплюсь, когда буду на том свете». Раньше он спал по шесть часов в сутки и все равно по утрам был самым веселым человеком в доме, с бьющей через край энергией жарил бекон или яйца и переворачивал черничные блинчики. В
