Может, выпустить? Нет, не стоит. Им, наверное, и там хорошо.
Ускорение.
Риск, что все пойдет в тартарары под их чутким руководством, существовал. Другого выхода нет. Решили медленно передвигать скрипучую, разваливающуюся на их глазах Страну. Назвали, выбрали главного актера, суфлером оставив прежнюю, работающую до сих пор, проверенную коммунистическую партию. Их партию. Партию прежних хозяев Страны. Территории.
Объясняли.
— Временные трудности. — Развал ситуации по-прежнему называли так.
— Скоро пройдут. Устаканится.
Народ не поверил. Не верил. Молчал. Затаился. Пил.
Съезд по всему последний. Нужно было застолбить себя в новой реальности, не упустить вожжи. Поднимать страну опять. Кому же еще, как не им? Они и раньше буксовали, но потом поднажимали, сверхурочно. Павки Корчагины, похоже, перевелись. Новые правила решили вводить постепенно. Разрешить сначала кооперацию. Насытить Страну под их же контролем можно.
Не прошло. Какая то часть, проснувшаяся, протрезвевшая, начавшая думать, захотела иначе.
Ветер перемен.
— Мы хотим перемен! — будильником из окон многоэтажек, по всей огромной ее территории. Кричал.
— Все возможно, нужно всем подналечь, — отвечала Партия.
— Ну же. Мы же в войну, в голод жили. Выстояли.
Голод почти наступил. Стоять в очередях народ больше не мог. Не хотел. Не верил. Смысла не видел. Стоять.
Горбачева захлопывали стоя. Передавая энтузиазм через ящики всей стране. Так было всегда, с трибуны вещалось, как надо. Потом волнами расходились директивы по огромной Советской стране. Родине миллионов служителей Системы. Работало раньше, семьдесят лет. Безотказно. Страх помогал всю страну держать в рамках. Неважно, какие механизмы были. Держалось долго.
Найти другую, новую мотивацию. Страх перестал действовать. Народ прозревал. Понимал. Можно без страха. Бутафорные декорации прошлого падали прямо у всех на глазах. Если бы раньше подумали, заметили, что буксует, предприняли попытки.
Нет. Не случилось. Люди голосовали апатией, воровством, пьянством, не веря больше, что они смогут. Нужно было менять. Главных лиц менять, менять декорации. Время пришло. Они не поняли, пропустили момент. Должно произойти совсем другое в их театре абсурда. Но что? Никто не знал. Пробовали на ходу найти, придумать новый сценарий, прокрутить его заново. Судорожно кинулись искать. Каждый на свой манер. Не нашли. Страна встала. Народ спал, пил, много вкусно ел, несмотря на перебои с продуктами.
Вдруг.
Проспался.
Проснулся.
Протрезвился. Некоторые.
Встал. Задал вопрос.
Куда вы нас ведете?
Куда?
Ответа не было.
Ускорение. Новый лозунг Системы. Коммунистической. Лучшей партии в мире, яростно желающей себя сохранить у власти. На верхушке многомиллионной пирамиды. Страны. Советского Союза. Они себя так по-прежнему называли.
Союз. Рушился. Страны, члены Союза выходили стихийно. Кто как. Кто с боями на площадях, протестуя, гоня оккупантов. Так их стали теперь называть народы Балтии, выходя на молчаливые забастовки, на площади. До сих пор такого не говорили оккупировавшим. Смело. Открыто. Прямо в лицо. Они, руководители, думали: делают правое дело. Счастливят навязанным здесь Союзом.
Равенство.
Братство.
Счастье.
Под неусыпным надзором. Не хотели. Отказывались, выходя на площади Таллина, Риги, Вильнюса. Потом Баку, Тбилиси, Алма-Аты.
— Самим нужны наши страны.
Веками преданный Киев, и тот восстал. Вспучился желто-блакитной свободой Майдан.
Надо было реально что-то предпринимать. Ускорять. Что? Ускорять нечего. Они понимали. Другого не было, не шло на ум тогдашним руководителям Системы. Не отдавать же свободу даром. Решили — ускорением. Может, опять пройдут, проходили уже столько лет. Не прошло. Разваливалось на глазах. Границы трещали по швам. Отваливались части когда-то нерушимого целого.
Алевтина звонила не часто. В основном справлялась сама. Опыта предостаточно. Не зря же она работала столько лет в торговле. Стойкий боец. Раньше не запугивали открыто. Убирали по-тихому. Они привыкли. Смирились.
— Лишь бы войны не было. Так они долго думали, идя за Системой. Тащили ее собой.
Если б не угроза отсутствия пенсии, она бы не пошла. Не поверила новой хозяйке. Все сносно налажено. Несколько лет мучений, отдых заслужила, — думала Алевтина. Мечтательно представляя себя с детишками, внуками. Реальность распорядилась совсем по-другому. Нужно учиться в ней выживать. Когда в Райпищеторге на общем собрании объявили — желающие могут брать себе все, чем заведуют, в свои руки, — она даже не поняла, что имела в виду их руководящая. «Зачем брать? Почему брать? К чему ей это? Она уже заведующая. Зачем менять?»
Алевтина. Стойкий боец. Конечно, в торговле многое существовало, решалось против ее принципов. Надо кормить детей.
В институт ее не приняли. Не хватило одного балла. Лично она считала: была бы отличной учительницей начальных классов. Строгой, но справедливой. Ее не спросили.
Балом рулила система. Матрица. С ней тогда даже никто не думал спорить. Не помыслить даже. Никто не открывал рта высказаться. Кто дерзал, вылавливался. Убирался. Высылались. Регулярно. Ночью воронком черным забирались тайно. Враги народа.
Такого она позволить себе не могла. У нее мама больная, отец-инвалид, дети, собаки. Всех нужно кормить. Молча, не высовываясь, можно прожить. Безбедно. Пошла в торговлю.
— Раз иначе нельзя, так тому и быть. Будет воровать, что делать. Иначе не получилось. Она пробовала. Нужно выживать.
Булочная стала не рентабельна, продавать, кроме хлеба, совсем нечего. Раньше хоть сахаром, кофе растворимым добавляли, сейчас ничего, кроме хлеба, да и того мало. Пряники слипшиеся разбирали в течение часа. Какое там!
Произошло совсем неожиданно. Само.
К ней приходила директор Райпищеторга. Ее все боялись. Алевтина не исключение. Боялась. Директор могла наслать для проверки ОБХСС, реально посадить надолго. В торговле всегда найдут за что. Платили мало, специально сделали, чтобы люди воровали. Можно контролировать. Держать в страхе. В нужных случаях посадить.
Кормчий знал, как держать народ в страхе. Огромная Страна не могла выжить без подавления. Контроля. Считал он.
Кавказский посланник. Твердой, уверенной рукой держа винтовку на перевес, палец на спусковом крючке. Целясь в народ. Хитро улыбаясь прищуренным грузинским усом. Заботливо. Ласково.
Не знал другого метода. Дисциплину освоил в юности. В семинарии. Хитрость. Страх. Подавление. Использовал долго. С участием. Его самого. Люд простой видел его нечасто. Внимал. Трепетал.
В кино ходили редко — какое там кино! В основном тарелки железные, в которые Он говорил. В документальном кино, снимаемом, показываемом при большом скоплении, Вождь Всех Времен и Народов проявлялся широкомасштабно. Громом обрушиваемых на него аплодисментов. Стоя.
Длительных, переходящих в овации, — писали газеты.
Отец Нации.
Защитник.
Господь.
Народ любил его до зубовного скрежета. Плакали. Выли. Друг перед другом. На площадях заламывая руки.
Умер.
Бог.
Кто притворялся, никак иначе. Кто искренне сожалел о нем. Не представляли жизни. Массово завывая всей Страной о любви. Ужас. Мистический страх. Магия масс. Черная. Любить тиранов.
Не любовь, — думала Алевтина, собирая учебники в Торговый техникум. Туда ее взяли сразу.
Училась она хорошо. Учеба впоследствии мало пригодилась. В реальной жизни торговли усушки, утруски продуктов в период времени научилась по ходу. Висела на Доске почета Райпищеторга. Лучшая из пятидесяти.
Да. Было. Прошло.
Директор Райпищеторга предлагала сдать пост с делегированием полномочий новой хозяйке. Ей предлагалось второе место.
Второй так второй, — подумала Алевтина. Не выгоняют, ладно. В нынешних новых для ее страны условиях увольняли сотнями, закрывали, не платили месяцами зарплату.
Повезло, подфартило, — так она себе думала. Подписала бумагу о перераспределении ролей. Продолжая в принципе руководить. Новая молодая хозяйка, то есть я, не из торговли даже примерно. Она без нее, Алевтины, не протянет долго. Это был шанс на респектабельную, обеспеченную старость. Она не могла рисковать. Стала верно служить хозяйке, как раньше Райпищеторгу. Компартии. Сталину. Брежневу. Кому она только не служила!
Верой, правдой. Хозяйка ездила по базам. Искала продукты питания, которыми можно заполнить полки выросшего торгового хозяйства. Искала, находила, заполняла. Алевтина продавала. Умела. Жизнь потихоньку налаживалась.
И вот. Сожгут.
Такого даже Сталин себе не позволял. Открыто угрожать гражданам. Они, граждане, находились в некотором недоумении. «Где Государство, почему позволило?» Позволило.
Государство молчало. Что оно могло ответить. Государство трещало. По швам. Советский Союз разваливался на части. Никому не было дела.
