стул.
Его кормили только тогда, когда кормили детей.
– А есть чо? – так же устало вздохнул он и улыбнулся маленькой Лизе.
Жена бросила на него такой злой взгляд, а затем закатила глаза и вышла из комнаты. Немного попыхтев, принесла небольшую кастрюльку. Пахло кислыми щами.
– Ты так говоришь, будто я тебя голодом морю, – взяла из сервиза тарелку и зачерпнула теплый кислый суп. Поставила тарелку, покорчила Лизе мордашку и вышла из комнаты. Принесла хлеб и стакан чая, а Лизе детскую кашку.
– Как у тебя дела? – вздохнул Евгений, поедая суп.
Она проигнорировала его вопрос, потому что кормила дочь.
Вернулся старший сын, бросив портфель, прошел в комнату, как обычно не здороваясь.
Только тогда женщина заговорила с ним.
– Сегодня звонили из школы, у него опять двойка по физике. Может, начнешь заниматься воспитанием сына? – она кинула на него ядовитый взгляд.
У Евгения пересохло горло.
– У тебя выйдет лучше, – он встал из стола, взял посуду и вышел из комнаты.
Была ночь. На небе не было звезд. Над сонным городом сгущались клубы дыма и иной раз было не понятно, то ли это тучи, то ли это дым из труб постоянно работающих заводов. Усталая отсталая действительность. За стенкой соседи мирно похрапывали, некоторые продолжали смотреть телевизор. Наверное, все одинокие люди по ночам смотрят телевизор, потому что некого обнять и уткнутся носом в теплую шею. Одиночество порождает зависимость.
Они встретились на кухне. Он сидел и курил, открыв форточку. Холодный ветер дул ему в лицо, попутно уносят сигаретный дым куда-то вглубь дома. Его это не смущало. Именно ночью он мог побыть собой, ибо чувствовал, что в его жизни что-то идет не так. Пустота разъедало его сердце и заполнить эту разрывающую пустоту могла только женщина.
Ему хотелось любви. Хотелось быть любимым человеком и чувствовать это. У него был друг, которого каждый день встречала любящая жена и маленькая дочь. И он хотел того же. Его разрушал этот брак и он прекрасно осознавал это, но не мог уйти от своей жены, потому что боялся, что больше нее он никому не будет нужен. Отчасти, это было правдой (или нет?).
И с каждым разом он давал их любви шанс на возрождение.
– Чего куришь тут, у тебя дети за стенкой, а ты тут дымишь, как паровоз, – угрюмо нахмурилась женщина и подошла к нему.
В свете луны она выглядела немного моложе (или ему так казалось?) Ее серые тусклые глаза, золотые волосы, словно зерно, что он видел на рынке ( и почему ему в голову пришла именно такая аналогия? Наверное, это все ночь. Да, ночь всегда в чем-нибудь, да виновата) и, конечно, же ее длинная шея с тонкой кожей на ней. Она была вся бледная, уставшая, потрепанная, но такая любимая. Он действительно любил ее. Только где-то там, в своей душе, он искал эту любовь каждый раз, когда смотрел на нее.
Без эмоциональная любовь. Подобно высокой крутой горке, когда после того самого пика, вершины резко пускаешься, падаешь вниз, так и их отношения пережили себя еще после рождения детей, которые стали смыслом жизни его жены. Пора признаться: его женщина потеряла свою свежесть, стала другой, далекой и неизвестной.
– Завтра купи детской присыпки, у Лизы снова выступила сыпь, как бы дальше не пошло, я ведь…– и она начала говорить о детях. Они всегда говорили только о детях. О школе, о платьях, подгузниках, игрушках, присыпках, о других детях, о своих детях, о детях соседей, о детях детей соседей. Он лишь кивал и продолжал курить.
Затем к нему в голову пришел образ той девушки с улицы. Он покачал головой, пытаясь прогнать эти мысли и перевел взгляд на свою жену. Почему она ему вспомнилась?
Он затушил сигарету, закрыл форточку и вздохнул. Ему вдруг захотелось нарисовать портрет, причем с натуры. Вдохновленный этот идеей, он вышел из комнаты и принес бумажный листок и карандаш. Достал ножик и заточил его. За всем этим наблюдала его женщина.
– На ночь глядя вдохновение пришло? – усмехнулась она.
Когда она с ним познакомилась, он часто рисовал по ночам.
Только она собралась уходить, он схватил ее за руку.
– Постой, попозируй мне, – сказал он это твердо, потому что в его голове летали странные мысли.
– Чего? Ты что совсем спятил что ли? – вдруг она возмутилась и одернула свою руку.
Но ей понравилась эта мысль. Она гордо выпрямила шею, преобразилась в лице и даже стала чуточку красивее и моложе. Она улыбнулась ему, давая понять, что ее нужно немного поуговаривать.
– Пожалуйста, я хочу рисовать с натуры, неужели ты мне откажешь, милая?
Он знал, на какие точки нужно надавить.
Она огляделась и закрыла двери в кухню, чтобы никто из соседей не зашел. Затем быстро расстегнула пуговицы на халате и села на стул напротив него. Он наблюдал за всем этим и смотрел куда-то сквозь нее. Она распустила пучок своих волос, оголила ключицы и приняла позу. Ведь раньше она часто была его вдохновением.
Но карандаш так и остался лежать на столе. Он растерянно не понимал, что происходит. Ее тело не вдохновляет его, он не видел в ней женщину, он видел только мать своих детей, но не более того. Он настолько отвык от женского тела, что ему не хотелось его рисовать. Да и тело его жены было не таким уж идеальным: растяжки, лишний жирок на животе, грудь потеряла свою форму, на ключицах выступила сыпь, наверное, заразилась от Лизы, на шее синяк, поставленный в процессе игры. Волосы ее мягко лежали на плечах, неброско и натурально. Но все это было не то.
И он снова вспомнил ту девушку. Встал и вышел из комнаты. Пошел спать, а карандаш так и остался лежать на столе. А его женщина так и осталась сидеть полуобнаженная в тусклом свете луны, вдыхая сигаретный дым, не успевший выветрится из комнаты.
Эта мысль прокрадывалась в его сознание все глубже и глубже, а унылая, убогая действительность возле него только усиливало ее. С каждым днем он рисовал только то, что его просили: небольшие плакаты, зарисовки в детские журналы, портреты на заказ. Никто не жаловался, но он чувствовал, что это не его. Он хотел выразить настоящее искусство, но не знал как. Нет, он знал. Он был
