народ, водят скот, продавливают себе дорогу всадники, кричат зазывалы, нищие дергают за подол. Каждый раз, когда выбираюсь отсюда, мне становится легче дышать.
Как этот адский котел умудрились назвать Фиалковым кварталом? Уму непостижимо! У древних было странное чувство юмора…
- О, какая хорошенькая. Хочешь горошинку? А если две? А я немного поиграюсь с твоими.
Меня грубо хватают за плечо, я изворачиваюсь, глотая желание огрызнуться. Разумней опустить голову и дальше идти. Пьянчуга быстро переключится на другую прохожую. Так и есть. К своему облегчению, слышу позади заплетающееся:
- Ишь какая тетеря…
Мастерская Йергена находится на нарядной улице квартала маляров, среди одинаково симпатичных, точно расписные яички домов. Маляры показывают свою работу, так что брус каркаса окрасили в темно-бордовый прошлой весной, а глиняные стены сияют от свежей побелки. Мне это кажется странным, но все художники входят в гильдию маляров. В квартале расположено несколько конкурирующих лавок.
Но я уверена, что у Йергена самая красивая вывеска. Ее уже трижды забрасывали тухлыми яйцами. И дважды били мелкие мутные стеклышки, вставленные в решетки больших окон мастерской.
На всякий случай стучусь. Утро… Посетителей еще нет.
Йерген бросает на нас с сестрой косой взгляд, и возвращается к холсту. В последнее время он рисует модные южные плоды, гранаты, разломанные, с рассыпавшимися семенами. Их любят вешать в гостиных зажиточные горожане.
- У меня уже чесотка от этих гранатов. Будто переел. - Вздыхает Йерген. - В прошлом году, когда все просили подсолнухи, было повеселее. Там и вазы разные, и состояние у подсолнухов отличается. Например, подсолнухи бывают вялые, полувялые, недовялые, бродрые, или чтобы прям бутоны торчком… Изобилие мотивов, поперхнуться можно.
- Да ладно. И то и то круглая мелочь с семками. - Отзываюсь я, разыскивая чистую ветошь.
- Семечки… - Мечтательно встревает Габи. - Их лучше ложечкой есть.
Разговор о еде никогда не проходит мимо сестры незамеченным.
- Голодная? - Не дожидаясь ответа, Йерген встает.
Я невольно любуюсь его движениями, нечеловечески гибкими и плавными. Эльф напоминает кота, обманчиво вальяжного, всегда готового к кажущемуся невозможным броску. Его длинные черные волосы небрежно забраны в пучок и скручены на затылке, открывая острые уши. Вместо заколки из пучка торчит кисть. Наверное, все эльфы красивы и утонченны, так что Йерген заметно среди них выделяется. Для нелюдя он не отличается ростом, не выше средних мужчин, и есть в нем что-то хищное, не вяжущееся ни с ремеслом художника, ни с образом выходца из древнего народа. Иногда мне кажется, возьми Йерген меч, он будет орудовать им ловчее чем кистью. Впрочем, я даже с кинжалом эльфа не видела.
Не знаю, правильно ли так часто думать о друге родителей, не человеке, да что там, о своем владельце…
Ну ладно, мыслей здесь никто не читает. Йергена я воспринимаю как статую. Одну из его прекрасных картин. Искусством любоваться не запрещено.
Так странно, его даже не портит шрам, жестоким росчерком бороздящий правую половину лица. И отсутствующий кончик уха тоже не портит. Откуда шрам - я не знаю. Я вообще о хозяине мало что знаю. Не могу сказать, почему он живет здесь один, в городе, откуда ушло большинство его соплеменников. Те, кто остался, теперь служат кроммам.
И имя у Йергена странное. Не как должно быть у эльфов. Обычное имя, вполне человеческое.
- Можно мне булочку? - Аж дрожит Габи.
Йерген вытягивает откуда-то между холстов четвертинку лепешки. Габи смотрит на меня виновато, но глазки лучатся от счастья. Знает, что не стану ругать, когда она слопает все в три огромных укуса и не подумает поделиться. Я с улыбкой киваю:
- Что нужно сказать?
Габи с набитым ртом лопочет неразборчивое.
Внезапно я вижу, как в Йергене что-то неуловимо меняется. Лицо его костенеет, становится похожим на деревянную маску. Я тоже слышу на улице шум, потом голоса затихают. Доносятся только топот шагов, стук копыт, хлопки ставень, да яростное конское ржание.
Большие окна мастерской забраны маленькими мутными стеклышками. Сквозь них видны черные тени. Все летят в одну сторону, точно поток. Разбегаются люди.
Мое сердце начитает громко стучать. Желудок сжимается от дурного предчувствия. Подобное прежде случалось, - когда за мамой пришли.
- Облава, что ли? - Успевает сказать Йерген, потом дверь распахивается, и в мастерскую вламывается с десяток карателей. Они валят картины, сшибают незавершенные статуи, заполнив собой все пространство. Я чувствую себя как выброшенная на берег рыба, с клочками дыхания открываю и закрываю рот, крепче прижимаю к себе Габи. Сестренка двумя ручками держится за недоеденный хлеб.
Выдерживая изумительное спокойствие, Йерген склоняется в полупоклоне-полукивке:
- Кого вы ищете, сиры?
- Полуухую тварь, малюющую карикатуры. - Выплевывает каратель с красным пучком на плюмаже. Он без замаха бьет Йергена толстой деревянной дубиной.
Габи начинает громко рыдать. Я в ужасе пытаюсь прикрыть ей ротик рукой.
- Я не делал ничего запрещенного… - Кашляет Йерген.
Его закрывают широкие спины карателей. Я смотрю на краморовы гербы на черных плащах, чувствуя, как подкатывает тошнота. Как же сильно я их ненавижу! Они все портят, ломают, уродуют… Ненавижу. Ненавижу!
- Переверните здесь все.
- У меня ничего нет. Вы не найдете…
Один из карателей указывает на статую:
- Да ладно?! Это же сама… - И, спохватившись, замолкает, похоже, испугавшись назвать имя. Все понимают, чье именно.
- Это заказ. Манна Су, мельникова жена, с Тристановой улицы, сходите, сами спросите…
Йергена прерывают новым жестоким ударом. От звука у меня самой все сжимается. Теперь я закрываю Габи еще и глаза.
- Заткнись! Нам известно, чем ты занимаешься. На тебя донесли.
- Девочек… Пошадите…
Сквозь строй ног я вижу как возится Йерген, пытаясь подняться. Потом тяжелый, обитый железом сапог опускается эльфу на правую руку. Тот заходится в булькающем звуке. По моим щекам текут слезы.
- Рабынь забирайте. - Рявкает тот, который с пучком. - И к описи пора приступать.
Каратели кажутся мне непомерно огромными. Не люди, черные глыбы металла и кожи. Я прижимаю Габи крепче к себе, стискиваю ее маленькие, хрупкие ручки. Сморщив личико, сестренка захлебывается рыданиями. Огромные капли слез бегут по щекам.
Один из карателей наступает на оброненный кусочек лепешки. В этот момент я понимаю, что ничто, ничто в моей жизни больше не будет как прежде.
Гордиан 1
Я взвешиваю в руке меч. Утром тренировочная деревяшка казалась тростинкой, но сейчас почти полдень.
