Еще предлагали съездить на атомную станцию, на выставку камней и на праздник Первого солнечного луча.
Нас, записавшихся на полярную авиацию, было всего трое - два участника ВОВ и я. Холодный автобус дернулся пару раз, мы покатили и через час свернули на узкую дорогу.
Автобус остановился. На обочине стояла толпа женщин в валенках. Самая старая сидела на коробке от стиральной машины Indesit.
- Демонстрацию устроили, - сказал наш шофер. - Денег им не платят, вот они и будут сейчас дорогу перекрывать.
Дальше пришлось идти пешком. Перед нами расстилался полуметровый снежный ковер, в котором не было ни тропинки, ни следов человека, только высокие ржавые столбы, и на каждом, как бы устремляясь ввысь, лежал на брюхе самолет. На самолетах было написано: "За ВКП(б)!". Мы двинулись по снегу к приземистому домику. Это и был Музей полярной авиации. Нам показалось, что дом необитаем. Нет, за большим столом сидели в пальто две миловидные женщины, директор и экскурсовод. Директор писала что-то в тетрадку, а экскурсовод вязала детскую кофточку. Она отложила вязание и повела нас по нетопленым комнатам. Мы послушно осмотрели стенды "Ленин и авиация" и "Политработа в эскадрильях". Потом пошли планшеты, шлемы и фотографии летчиков. Почти все они были низкорослые и весело улыбались.
Под стеклом лежал снимок - Герой Советского Союза Петров за чаем с супругой Раисой во время краткосрочного отпуска. Раиса в платье с плечиками кокетливо смотрит на мужа. На снимке была еще беззубая бабушка в платочке, очень похожая на самого Героя, но ее из-за малоценности не упомянули... Петров погиб через месяц после возвращения из отпуска, тогда же, в сорок втором году. Может быть, это его самолет скрипит сейчас на ветру, на ржавом столбе.
- Здесь вы видите раскопки следопытов. Ордена, медали и кости. Ордена, которые вы тут видите, муляжи. У нас был взлом, и все награды украли.
- А кости?
- Кости и черепа настоящие.
Мы вышли на улицу и вернулись к автобусу, ступая в следы, которые сами же проложили час назад. Мои попутчики смотрели в темное автобусное окно и впечатлениями не делились, а я сказала себе: всё. Ну не хотят больше люди ходить в военные музеи... И про блокаду слушать не хотят, и про сталинские лагеря - надоело. А личные переживания - всю родню посадили, и никто не вернулся - надо спрятать поглубже и никому не показывать.
Завтра домой. По-моему, конференция прошла удачно. Тезисы доклада опубликованы, академик из Москвы публично задал мне вопрос, а когда я шла по проходу, глядя на меня, одобрительно пожевал губами. Осталось только прогуляться по главной улице, залитой огнями, а на остаток командировочных купить банку селедки "элитная".
Вечером в гостинице "Полярные зори" был прощальный банкет. (В этом городе всё, что не называлось "Северное сияние", носило название "Полярные зори".) У меня разболелась голова, и я осталась в номере. Снизу я слышала смех и звон посуды. Чествовали какую-то Людочку и называли ее "сложившийся ученый". Потом грянула музыка, и больше ничего нельзя было разобрать.
У СЕБЯ ДОМА
Этим летом за границу решила не ехать. Из принципа. Хотя какой уж тут принцип... И приглашение ведь было - съездить в тихий финский городок, где нет и не может быть событий, но ежедневно выходит местная газета и пишет о чем-то на непонятном языке. Нет, жить в чужой семье и быть милой круглые сутки - выше человеческих сил. Да еще услышать, как сын пригласившей меня хозяйки спрашивает шепотом: "Она долго еще будет у нас жить?"
Мне предложили две горящие путевки в Новгород - Старую Руссу - Печоры, и я уговорила Ольгу, старую подругу, оставить на неделю свой садовый участок на станции Пупышево и поехать со мной.
Оля появилась в моей жизни давно, в пятом классе. Мы вместе жили на даче, целыми днями валялись под яблоней и играли в дурака. Няня даже пришила к моему сарафану специальный карман для карточной колоды. Что нас объединяло, кроме подкидного дурака, - не знаю. Я была ленивая и закомплексованная, а Оля писала стихи и даже читала их по радио в "Пионерской зорьке":
Мы колхозу помогаем,
Сено в поле убираем,
И за это бригадир
Нас флажками наградил.
Через сорок лет я напомнила Оле ее стихи. Она улыбнулась:
- Хорошо, что тот бригадир чем-нибудь другим не наградил. Он нас, девчонок, в амбар заманивал.
В старших классах мы больше не ездили на дачу, и наши дороги разошлись. Оля поступила на геофак и потом уехала куда-то на восток, где, по слухам, сменила нескольких мужей, а после смерти мамы и бабушки вернулась в Ленинград. Одна.
Я никуда не уезжала и всё писала и писала свою диссертацию о способах перевода деепричастия на те языки, где деепричастия не было и никогда не будет. Мой статус назывался "соискатель". Хорошее слово, будто я ищу смысл жизни, и есть кто-то рядом, кто ищет того же. Нет, кроме деепричастия, никого рядом не было. Первые два года я любила его, узнавала, выписывала на карточки. "Доктор, прощупавши пульс...", "Дунечка, вступив в дом гувернанткой...". Потом, как водится, я возненавидела тот угол комнаты, где лежал мой сизифов труд. Помню, как в солнечный летний день я сидела у открытого окна. Веял тихий ветер и шевелил листы "Вступления" и "Первой главы". В окно влетела птичка и села на письменный стол, на стопку карточек с примерами. Я ясно увидела Знак, сложила бумаги и прекратила мучения.
Когда мы с Олей случайно встретились в районной поликлинике, нам показалось, что можно реставрировать бездумную детскую дружбу. Те годы она вспоминала как утраченный рай: добрая бабушка печет пироги, мама шьет и перешивает, чтобы одеть дочку, "как куколку", а Олечка пишет стихи к слету городского актива. В каждой школе были девочки, которые, как и Оля, шли после уроков не домой к маме, а в пионерскую комнату и сидели там у ритуальной стенки с пионерской символикой. Когда пришла цветущая юность, те же девочки перешли в комнату выше этажом, где размещался комитет комсомола, и оттуда со светлыми лицами призывали других, не обращенных, к противоестественному: "Останемся на лето в городе и отремонтируем школу!", "После десятого класса на ферму!".
Я не знаю, какая была Оля, когда ушла молодой бродить по Дальнему Востоку с геологическими партиями, но вернулась она оттуда, уже пережив отпущенные ей жизненные драмы, смиренная. От первого мужа у нее родился неполноценный ребенок, и ей пришлось оставить его в доме хроников на берегу Тихого океана. Это было давно, того мальчика, может быть, и на свете уже нет.
Выглядела она, прямо скажем, неважно: мешки под глазами, без передних зубов. Встречая через много лет бывших одноклассниц, всегда думаешь: я-то еще ого-го, а они...
- Как поживаешь, Оля?
Помолчав, она ответила:
- Живу, как видишь.
Автобус был загружен наполовину. Мы насчитали восемнадцать человек, и все, как и мы, за полцены. Две немолодые сестры, папа с дочкой, мама-учительница с плохо воспитанным сыном и группа мужчин-сослуживцев. Мужчины сели в конец автобуса, и уже через полчаса оттуда послышался тихий перезвон стаканов и запахло колбасой "чайная".
Дорога до Новгорода скучная, не на что смотреть, разве что на ведра у обочин. Торгуют одним и тем же - прошлогодней картошкой. Туристам она ни к чему. А все равно обсуждают: у бабули вялая, проросшая, а у мужичка - сверху крупная, а внизу наверняка мелочь. Знаем, покупали. Сестры, хриплые курильщицы, комментировали все, на что падал их взгляд:
- От понастроили хоромы, ворье. Подпалить бы, чтоб с крыши попрыгали и ноги переломали.
Бороться с хамками в замкнутом пространстве невозможно, надо терпеть. Главное, не вступать с ними в мировоззренческие споры. Перед самым Новгородом я увидела указатели: "На Выползово", "На Болотную Рогавку". Я толкнула Ольгу:
- Поехали на будущий год в Выползово, откроем там школу топ-моделей, будем учить местных девушек манекенному шагу. А в Рогавке...
Подруга детства пожала плечами:
- Не понимаю тебя. Народ вымирает, а ты остришь.
Так, шутки в сторону. Вообще-то с таким настроением лучше сидеть в Пупышеве.
В Новгороде нам достался двухместный номер с ванной такой высоты, что туда можно было забраться только став на стул. На дне ванны, на бумажке с надписью "Продезинфицировано", сидела мокрица. Должно быть, это и была болотная рогавка. Ольга после шести вечера не ела, а я, радуясь предстоящей неделе, завалилась на кровать и умяла пять котлет, которые иначе не дожили бы до утра, потому что в номере не было холодильника. Ночью я видела кошмары.
Я проснулась в семь утра от духоты. Оля спала, а до завтрака оставалось два часа. Я тихо вышла на улицу и пошла туда, куда вели стрелки "К центру". В сквере перед кремлем было пустынно. Две девушки в коротких юбках, стоя под деревом, пили пиво из бутылки и дрожали от утреннего холода. У крепостной стены в кустах, на сплющенной картонной коробке, лежала женщина, измученная алкоголем. Ее друг, пригорюнившись, сидел на ящике и, по-видимому, упрекал ее в чем-то. Женщина приподнялась на локте и сказала с гневом:
