Гвидо Згардоли
Второй шанс Роберта Уоррена
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения ООО «ИД «Тинбук».
Originally published as THE FROZEN BOY by Guido Sgardoli
© 2011 Edizioni San Paolo s.r.l.
Piazza Soncino 5 – 20092 Cinisello Balsamo (Milano) – ITALIA www.edizionisanpaolo.it
This agreement was arranged by FIND OUT Team Srl, Novara, Italy.
© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО «Издательский дом «Тинбук», 2022
* * *
Тысячами плывутЗа западный океан,Туда, где открыты пути,Хоть не все смогут ими пройти.Вслед за удачейЗа западный океан:Воспрянув духом,Набивши брюхо,Они порвут цепи бедности.The Pogues. Тысячами плывут…
Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет…
И. С. Тургенев. Отцы и дети
Пролог
Атлантический океан, май 1846 года
На бегин-рее сидит чайка. она зябко хохлится на ветру, который ерошит ей перья. Снизу за ней наблюдает мальчишка.
Должно быть, где-то рядом земля, думает он, глядя на чайку. Чуть-чуть осталось. Жестокая качка заставляет его шире расставлять ноги и раскидывать руки, словно крылья. На измученном лице блуждает улыбка.
– Все в трюм! – внезапно кричит матрос. Голос твёрд, но бегающий взгляд выдаёт беспокойство. За его спиной тонет в мрачных кипящих тучах закат, а океан одну за другой вздымает пёстрые от пены волны.
Немногие выбравшиеся на воздух пассажиры устремляются вниз: их спотыкающиеся фигуры напоминают пьянчужек, покидающих паб. Все они – батраки или разорившиеся фермеры, народ, не привычный к волнам и кораблям, и их лица, обычно румяные, кажутся теперь восковыми.
Мальчишка бросает последний взгляд на чайку. Та расправляет крылья и, не сделав даже взмаха, уносится по ветру.
– Мама, в море лёд! – удивляется какая-то девочка.
Мальчишка смотрит за борт. В потемневшей дали тут и там возникают белёсые крапинки; они блестят, словно звёзды в ночном небе.
– Уходите, кому сказал! – снова, уже гораздо злее кричит матрос. – Быстрее!
Мальчишка сползает по узкому трапу в трюм, заставленный нарами и множеством самодельных лежанок.
– Что у них стряслось? – спрашивает кто-то.
– Шторм надвигается, – отвечает мальчишка и забирается на своё место, нащупывая в кармане штанов свой талисман – чёрно-белый камешек, обкатанный волнами до идеальной гладкости. Присутствие талисмана успокаивает.
Команды капитана мешаются с глухим грохотом волн, бьющихся о борт корабля, и скрипучими стонами натянутого такелажа.
– Марсели долой! Грот на гитовы!
Корабль кренится, заваливается набок. Волны катят протяжно и широко, словно вздохи.
А в трюме не продохнуть от зловония тел, напрочь лишённых уединения, вынужденно прижатых друг к другу, четыре недели вместе принимавших и извергавших пищу.
Ветер усиливается. Он проникает в щели, выискивает малейшие трещинки, хочет прорваться внутрь. Толща океана вздрагивает под днищем, словно желая скорее избавиться от корабля со всеми его обитателями, и при каждом шквале тот зачерпывает воды.
Сидящие в трюме переглядываются. На лицах расцветают слабые, бесцветные, словно старая холстина, вымученные улыбки – лишь бы только успокоить детей.
– Лечь в дрейф! – едва слышен сквозь завывания ветра крик капитана. Волны бьют по кораблю, как пушечные ядра, разбиваясь о фальшборт. – Право руля!..
Океан ярится пеной. Очередной удар выворачивает шканцы, а отхлынувшая вода уносит с собой всю обшивку. Палуба залита водой, крышки люков сорваны. Фок-мачта переламывается пополам, как тростинка в акульей пасти.
– Человек за бортом! – вопят моряки. – Люди, люди за бортом!
Отчаянно сражаясь с океаном, они бросают концы, чтобы спасти утопающих.
А на горизонте тем временем поднимается чёрная, словно ночь, стена воды.
Руки моряков безвольно опускаются, обветренные лица разом бледнеют.
– Носом к ветру! – из последних сил командует капитан. – Держитесь! – И, промокший насквозь, бормочет, цепенея от ужаса: – Да поможет нам Бог.
Шторм, будто верный слуга, чуть отступает, давая дорогу огромной грохочущей волне.
Корабль покорно вскидывает бушприт к небесам, умоляя о пощаде.
В удушливой темноте трюма дрожат пассажиры. Но невыносимое давление сжимает грудь сильнее страха. Мальчишка смотрит, как к его ногам подступает вода, и крепче сжимает в руке камешек. Кто-то напевает «Кэррикфергюс»[1].
Достигнув гребня чудовищной волны, корабль, будто пушинка, бесшумно взмывает вверх. В такие кажущиеся невероятно долгими моменты душа каждого человека со всеми его надеждами и мечтами, стремлениями и промахами словно замирает, ожидая своей участи. Это чудесные мгновения абсолютного спокойствия – последние перед падением в бездонную чёрную пропасть.
На борту «Данброди» 16 мая 1846 года было 313 человек: 292 пассажира и 21 член команды.
Никто не выжил.
Часть первая
Белый
Остров Местерсвиг в двадцати милях от мыса Амелии, Гренландия, апрель 1946 года
Разглядывая сквозь смотровое окошко лаборатории бесконечную ледяную равнину, Роберт Уоррен тщетно пытался определить, где же кончается земля и начинается небо: словно бы крошечную группку жмущихся друг к другу строений, вместе составлявших метеостанцию, окружал только лёд. Или только небо.
Уоррену всегда казалось, что лёд – штука тихая, мёртвая, что лёд примет и похоронит его мысли, а может, и мучительные воспоминания. Должно быть, эти, из Манхэттенского проекта, тоже так считали. Опасаясь его раскаяния, которое с возрастом могло перерасти в весьма неудобные откровения, они отправили Уоррена из раскалённой пустыни Лос-Аламос на промёрзшую до основания станцию, затерявшуюся где-то в Гренландии.
Но, несмотря на всю их уверенность, лёд был живым, изменчивым. Его пустота жаждала наполнения, а тишина оказалась резонатором, который только усиливал звуки, мысли и чувства.
Роберт Уоррен надеялся, что лёд спасёт его, – но лёд, похоже, изо дня в день старался его убить.
Дверь распахнулась, и пол мигом замело.
– Доброе утро, профессор! Сегодня за тридцать, – сообщил вошедший. Не снимая капюшона, он принялся громко топать, пытаясь стряхнуть налипший снег.
– Доброе утро, – ответил Уоррен, не отрываясь от смотрового окошка.
Его ассистент наконец закрыл дверь и стянул куртку.
– Кофе есть? – спросил он, растирая руки.
Уоррен рассеянно махнул в сторону штуковины на печке, от жара пощёлкивавшей, будто старые часы.
– Сами не хотите чашечку?
Профессор покачал головой.
– А мне вот до смерти нужно, – заявил Алекс. – Совсем я расклеился. Это всё свет. Ненавижу его. Изо всех щелей лезет, проклятый, – пожаловался он, потирая глаза с видом заспанного ребёнка.
– Здесь к этому быстро привыкаешь.
– Вот уж никогда не подумал бы, что скажу такое, но, поверьте, предпочёл бы зимнюю темень. Говорят, она навевает тоску и всё такое, да только мы-то по ночам спим, не находите? Но сейчас уже и ночь не ночь, а… Как это назвать? Сумерки? Полумрак? В Бостоне, в Центре геофизики, я, представьте себе, спал в комнате без единого окна. Иначе не…
– Знаешь, что происходит с телом при гипотермии?
Уоррен неподвижно стоял у крохотного окошка, глядя в пустоту. Одну половину его тела заливал холодный и белый свет, другая оставалась в тени. Профессор коснулся стекла, и оно тотчас же слегка затуманилось.
– Что вы сказали? – отозвался Алекс.
– Гипотермия, –
