Думая об Аквитании, я замешкался в воротах замка и чуть не попал под копыта лошади Карла. Могло возникнуть неудобство и даже несчастный случай, но благородный конь не стал топтать человека, а принц и не думал гневаться. Во взгляде, который тот бросил сверху, было весёлое любопытство без капли презрения. Он тронул поводья и аккуратно объехал меня. Сразу же после этого мои уши ожёг злобный окрик, принадлежащий Карломану, ехавшему следом. У его лошади я уж точно не вертелся под ногами, но младший принц был вне себя от ярости.
Потом, уже намного позднее, я понял причину его гнева — он привык соперничать со старшим братом и перечить ему буквально во всём. Тогда же, глядя на выпучившиеся от гнева глаза Карломана, я мысленно поблагодарил своего покойного отца за то, что мне не нужно приобретать расположение этого грубияна. Мать же моя, хотя и чтила память покойного супруга, наоборот — считала, что мне лучше искать доверия Карломана.
* * *Прошло несколько лет.
Как-то раз мать повела меня гулять в то самое ржаное поле, где когда-то я играл с мальчишками в сражения. Мне было уже целых двенадцать лет, и мы с волнением ждали — подарит ли мой дядя монастырю часть своего поместья за моё будущее обучение. Дядя уже вытянул из моей матери всю душу, постоянно меняя своё решение. Что ж, его можно понять: каких бы ни подавал надежд любимый племянник, а поместья-то жаль.
— Карл всё же слишком легкомыслен и прямолинеен, чтобы сделаться правителем, — сказала мать, когда мы зашли довольно далеко в рожь. — Если бы твой отец дожил до сегодняшнего дня, он мог бы согласиться со мной.
— Мы не знаем этого наверняка, — осторожно возразил я, вспомнив злобно выпученные глаза Карломана. Если честно, за эти несколько лет я даже ни разу не попытался приблизиться к выполнению отцовского завета. Я совершенно не понимал, как это можно сделать, а главное — зачем?
Мать закусила губу, как делала всегда перед тяжёлым разговором, и затолкала под полотняный платок почти невидимые прядки тонких седеющих волос:
— Афонсо, ты уже вырос. Тебе нужно кое-что узнать. Конечно, я не смогу рассказать так хорошо, как отец, но что делать!
Над полем в раскалённом небе звенел невидимый жаворонок, а за королевским замком на горизонте притаилась туча. Пока ещё маленькая, но пугающе тёмная.
«Ничего хорошего мне это знание не принесёт», — подумал я.
Мать с сомнением оглядела меня. Видно, колебалась: стоит ли говорить.
— Афонсо, — наконец решилась она, — у нашей семьи есть... особенности, которые мы держим в тайне. Во-первых, скажи, ты знаешь, кто мы?
Я задумался. А правда, кто мы? Переписчики? Книжники? Мать звали «вдова книжника», но ни она, ни я не имели доступа к свиткам.
— Мы... христиане? — я боялся ошибиться и разозлить её. На расправу моя мать скорая, особенно когда не в настроении. Она опустила голову и сердито засопела. Значит, я ответил неправильно?
— Ну, по племени-то мы кто, ты хоть знаешь?
— А! — обрадовался я. — Франки, конечно.
Сказал и тут же засомневался. Мальчишки в детстве спрашивали меня: почему у нас в семье у всех носы и волосы не такие, как у франков. Отец тогда объяснил, что мы — нездешние, происходим от саллических франков, пришедших с морского побережья.
— На самом деле, мы не франки, Афонсо, — спокойно сказала она, отрывая у ржаного колоска длинные усики, — совсем не франки.
— А кто? — испугался я. — Лангобарды, что ли?
Мы — эллины. Греки то есть. Только про это никто не должен знать, понимаешь?
Я ничего не понимал. С Грецией, то есть с Византией, наш Пипин вроде бы не воюет. И при дворе у него есть два грека. Один книжник, как был мой отец, другой — музыкант. Я их обоих видел. Зачем тогда нам скрываться?
— А почему никто не должен знать, что мы греки? — спросил я у матери.
— Греки бывают разные. Мы изгнанники. Я происхожу из рода служителей храма Аполлона, а родоначальник семьи твоего отца — профессор знаменитой афинской школы философии. Эта школа была гордостью нашей науки, пока император Юстиниан из-за своей дикости не закрыл её, а профессоров выгнал из страны с позором. Чуть позже разрушили храм Аполлона. На его месте построили христианский монастырь. В итоге Афины из средоточия прекрасного превратились в захудалый городишко. Зато они в очередной раз поборолись с язычеством!
— Так вот почему... — мне тут же вспомнилось совсем не набожное выражение лица матери, случайно подсмотренное в церкви несколько лет назад.
Мать со вздохом кивнула:
— Мне не за что их любить. Во имя своего сумасшедшего бога, они насаждают всюду невежество и дикость. Хотя, что с них взять? Они же варвары!
— А как же Рим? — я знал от дяди, что именно римляне называют всех варварами.
Мать усмехнулась:
— Тем хуже для Рима. Ему и не снилась слава Афин. Римляне только воевать и умели. Да и то в прошлом. Все науки они переняли у нас, эллинов.
Я посмотрел на мать. Её глаза сверкали, голова, гордо поднята, грозя скинуть скромный полотняный платок. Я не помнил её такой.
— А ты видела те Афины? Ну, когда школу ещё не закрыли?
Она засмеялась.
— Это случилось, когда ещё мой дед не родился. Ох, только бы дядя помог отдать тебя в учение! Хотя чему там в этом монастыре научат, кроме писаний про их бога?
Тёмная туча уже закрыла полнеба. Время от времени погромыхивало.
— Ливень будет, а то и град, — забеспокоилась мать. — Надо успеть поговорить, на вилле слишком много ушей. Не перебивай меня больше.
Всё-таки она не успела. Мы с ней здорово вымокли, пока бежали через поле к большому раскидистому дереву. Но её рассказ вызвал у меня гораздо больше неприятных ощущений, чем мокрая одежда.
Оказывается, мы принадлежим к древнему храму Афины, а в церковь ходим, чтобы не вызывать подозрений. Нашим же богам поклоняемся тайно.
— И ты тоже ...что-то делаешь тайно? — с ужасом спросил я, забыв, что нельзя перебивать.
— Конечно, — строго сказала мать, — помнишь, ты ещё несколько раз пугался, когда просыпался и не находил меня? А теперь молчи и слушай.
Она недовольно поджала губы.
Рассказ её включал незнакомые для меня слова и понятия. Как я сейчас понимаю, она, непонятно зачем, пыталась цитировать Аристотеля. Тогда своим детским умом я понял её так:
Все мы, не исключая женщин, должны учить наизусть тексты древних мудрецов и философов, чтобы сохранить их от забвения. Эти тексты люди передают друг другу уже чуть ли не двести лет. Сейчас наступил очень выгодный для нас момент. Варварские короли наконец заинтересовались ещё чем-то кроме войны. Если действовать тонко — можно повлиять на королевские вкусы и подвинуть их в сторону науки. А уж изучив основательно труды древних, король вряд ли будет продолжать верить в это нелогичное и сумбурное учение о Троице и прочих несуразностях.
Промокшие, мы с матерью стояли под огромным дубом.
Видишь, Афонсо, боги решили, чтобы этим занялся именно ты. Недаром твой отец оказался ближе всех к королю. Тебе придётся воспользоваться этим. И горе нам всем, если ты будешь неосторожен и совершишь оплошность.
«Господи Иисусе!» — пробормотал я и осёкся. Получается, этот бог чужой для меня?! А я так готовился к первому причастию!..
— Главное: не выдать себя! — перекрывая стук капель по листьям, бубнила мать. — Ходи в церковь, исполняй обряды. И я считаю: Карломан более перспективен. Карл ведь даже читать не умеет и вообще...
...Словно гигантский кусок сукна треснул над нашими головами. Вспышка была ослепительна, а от грохота заложило уши. Резко запахло горелым, и стало темно.
Когда тьма рассеялась, я увидел ухоженный сад. По нему прогуливались белые фигуры — боги моей семьи, которым я отныне должен поклоняться. Как же они прекрасны! Я скитался среди них, обессиленный, никому не нужный, и чувствовал, что умираю. Внезапно меня занесло в другую часть сада — с нестрижеными деревьями и заросшими травой тропинками. В конце одной из тропинок в кустах бурьяна стоял крест. Мне хотелось упасть на колени и прочитать молитву. Но теперь сделать это искренне нельзя, а неискренне — страшно. И тут раздался голос: «Мне тоже не хватало веры. Не печалься, у тебя будет время для её поиска».
* * *...Мать говорила потом, что я лежал без памяти несколько дней. Сама королева Бертрада приходила посмотреть на мальчика, в которого ударила молния.
На самом деле, молния, конечно, ударила не в меня, а в огромное дерево, под которым мы стояли. Мы чудом остались невредимы, а толстый ствол расщепился надвое и сильно обгорел.
Королева обещала заказать молебен за моё здравие сразу в нескольких монастырях. Это просто взбесило мою мать, хотя она, разумеется, не подала виду, изображая благодарный восторг и умиление.
