Падает снег, трещит мороз, а Мишка сидит, трясется над своим счастьем.
Трясся, трясся, потом перестал. Лежит, не дышит.
Вот тут он лежит, а вот тут — его счастье. Со стороны можно подумать, что Мишка умер от счастья, но на самом деле это не так. Не от счастья он умер — от холода.
А Мышка долго еще по свету ходил. Правда, счастья так и не нашел, но зато нашел кое-что другое… И стал сам отцом Мышкой, потому что у него родился сын, вот ведь какая радость!
Ну понятно, как каждый отец, пошел отец Мышка к завмагу за счастьем. Для себя бы не стал, но для сына — сами понимаете. И в очереди постоял, и просил, и вымаливал. Но опять, как и Мышка-дедушка, вернулся домой с пустыми руками.
— Ох беда, — плачет жена. — Нет для нашего сына счастья!
— Ничего, мать. Главное, что есть сын. Я прожил без счастья, и он проживет!
«Я прожил без счастья…» — сказал отец Мышка и улыбнулся счастливо.
Примечание:[6]
Зайкины рога
Стащил Зайка в огороде морковку. Идет, а навстречу ему Козел.
— Эй, Заяц, продай морковку!
— А сколько дашь?
— Да у меня, видишь ли, нет ничего — только рога.
Подумал Зайка: рога — это тоже неплохо. Можно и забодать кого при случае.
— Ладно, давай рога.
— Они не снимаются, — объяснил Козел, — но я здесь буду, никуда не уйду.
— Ладно, — говорит Зайка, — сиди здесь. А я побегу, еще себе морковку добуду.
Побежал Зайка в огород, а там Волк. Сидит, нюхает морковку.
— Дяденька, дяденька, — просит Зайка, — продай морковку!
— А сколько дашь?
— Дам рога, — обещает Зайка. — Хорошие рога, крепкие.
Смеется Волк.
— Откуда же у тебя, у Зайца, рога?
— Есть рога, есть! — клянется Зайка. — Они вон там, за кустом. Правда, вместе с Козлом… если не возражаете…
— С Козлом? — оживился Волк. — Ну что ж, это подходит.
Побежал Волк, сожрал Козла, а Зайка остался со своей морковкой. И неловко Зайке, что так получилось, да что поделаешь? Его, Зайкиной, вины здесь нет, он ведь за что купил, за то и продал…
Примечание:[7]
Гуси-лебеди
— Эх вы, гуси-лебеди! Сидите в своем пруду, а ведь есть на земле такие озера!
— Какие? — спросили гуси-лебеди.
Селезень на минуту задумался.
— Синие-синие. Голубые-голубые. И такие чистые, что трудно даже вообразить.
— Трудно, — вздохнули гуси-лебеди.
— Как бы вам объяснить? — Селезень еще на минуту задумался. — Как бы описать? — Он задумался в третий раз и только после этого стал описывать.
Он не жалел красок. Он брал краски у неба, солнца и звезд и рисовал, рисовал озера. Рано утром — он их уже рисовал и еще рисовал — поздно вечером. Он рисовал и завтра, и послезавтра, и через три дня. Это были удивительные озера.
Постепенно гуси-лебеди научились их воображать. А Селезню они отвели отдельный пруд, чтобы ему было больше простора.
Теперь Селезень рисовал не задумываясь. Его пруд вместил в себя и небо, и звезды, и не нужно было тянуться к ним — они были тут же, под боком. И он рисовал в специально отведенные часы, уже не заботясь о том, чтоб поразить чье-то воображение. Он просто-напросто рисовал…
И пришел день, когда он назвал озеро водохранилищем.
Гуси-лебеди, гуси-лебеди… Тут бы надо что-то сказать, но они промолчали. Они лишь украдкой подняли к небу глаза, чтобы как-нибудь вспомнить те озера… Синие-синие. Голубые-голубые. И такие чистые, что трудно даже вообразить.
Примечание:[8]
Мустанги
Слух о мустангах обошел весь мир и дошел до Шакала, который, помимо всего, питался также и слухами.
Мустанг… Красивое, стройное животное. Одна голова, одно туловище, четыре ноги…
Шакал посмотрелся в лужу. Ну конечно, не может быть никакого сомнения!
— Кого ты там увидел? — полюбопытствовала Гиена.
— Мустанга, кого ж еще!
Гиена посмотрела на свое отражение.
— Четыре ноги, одно туловище, одна голова, — объяснил Шакал. — Красивое, стройное животное.
— Все правильно, — сказала Гиена. — Но почему ты смотришь в лужу? Разве ты не можешь просто смотреть на меня?
Вот это да! Значит, и она тоже…
— И ты тоже? — спросил Шакал.
— Почему тоже? А кто еще?
Два мустанга стояли над лужей и выясняли свою принадлежность к этому благородному племени.
— Мы очень быстро бегаем, — сообщил Шакал. — Иногда обгоняем курьерский поезд.
— А чем мы питаемся? — коснулась Гиена главного вопроса.
— Мы питаемся травкой, — сказал Шакал. — Ну и вообще… растительностью.
— Ах, как хочется растительности! — вздохнула Гиена.
И они стали щипать траву.
Трава была как трава — совершенно невкусная. Шакал мусолил ее и смотрел на Гиену. У Гиены была голова, четыре ноги и большое мясистое туловище.
— Не понимаю, что со мной, — сказал Шакал. — Когда я смотрю на тебя, у меня появляется аппетит, а когда смотрю на траву, он сразу куда-то пропадает.
Гиена смотрела на Шакала. У Шакала была голова, туловище и целых четыре ноги.
— А скажи, пожалуйста, — сказала Гиена, — мустанги, они не питаются мустангами?
Примечание:[9]
Лев из класса пресмыкающихся
Уэтого животного обе половины тела совершенно независимы одна от другой.
Б р э м
Земляной лев — так его величали в древности за его солидность, неторопливость, за его большое достоинство. Из тех немногих шагов, которые он позволял себе на земле, не было ни одного необдуманного.
«Обдумаем ситуацию, — обычно соображал он, сидя неподвижно и производя на всех должное впечатление. — Если сделать шаг влево, то можно нарваться на неприятности, а если сделать шаг вправо, то получится, что я не хочу нарваться на неприятности, и хотя я действительно этого не хочу, но я и не хочу, чтобы так получалось…»
Степенно, неторопливо он обдумывал свой очередной шаг. При этом один глаз смотрел влево, а второй — вправо, потому что так были устроены его глаза. Левый глаз его смотрел влево и видел там славу и опасности, а правый глаз смотрел вправо и видел там бесславие и покой. И вся левая его сторона рвалась влево, а вся правая — вправо, потому что так было устроено его тело.
— Эх, была не была! — говорила левая сторона. — Если уж погибать, так с музыкой!
— Музыка будет печальная, — говорила правая сторона. — Потому что когда погибать — какое уж тут веселье!
Пока его стороны спорили между собой, он сидел неподвижно, и это производило весьма солидное впечатление.
— Как нам быть с удавом? — спрашивали кролики, подойдя к нему с левой стороны.
И он отвечал:
— Известное дело — действовать!
— Как быть с кроликами? — советовался удав, подойдя к нему с правой стороны.
И он отвечал:
— Известное дело — действовать!
И кролики действовали, и удав действовал, а он смотрел на это и все не мог сообразить, какой же тут сделать шаг: влево или вправо?..
Земляной лев!
Так его величали в древности.
А вообще-то его называют хамелеоном.
Примечание:[10]
Как человек решил произойти от обезьяны
Все звери относились друг к другу с уважением, а иногда даже с трепетом, и только к Обезьяне никто не относился всерьез, потому что она дурачилась и кривлялась как маленькая. И тогда Обезьяна сказала:
— Произойди от меня, Человек!
Человек не сразу решился:
— Мне бы, понимаешь, лучше от льва. Или, допустим, от носорога.
— А что такое лев? Вот он что такое! — сказала Обезьяна и тут же изобразила льва.
Это было довольно похоже, хотя и не так страшно, как настоящий лев.
— А что такое носорог? — сказала Обезьяна и приставила к носу растопыренную пятерню.
И вдруг она заговорила серьезно.
— Конечно, — сказала она, — от льва каждый про изойдет. И от носорога тоже найдутся охотники. А как быть другим? Зайцам, например? Или нашему брату? — Обезьяна вздохнула. — Я вот изображаю тут разных…
А почему? Потому что мне собой быть неохота.
— Да, — сказал Человек, — бывают такие ситуации.
— Бывают, — кивнула Обезьяна. — Только ты не подумай, что я жалуюсь, у меня этой привычки нет.
Просто… хочется кем-то стать, чтобы к тебе относились по-человечески. Ты произойди от меня, Человек, а?
Говоря так, она опять скорчила какую-то рожу, в которой Человек мог бы узнать себя, если б посмотрел повнимательней. Но он смотрел невнимательно, потому что думал совсем о другом.
«Действительно, — думал он, — как это устроено в мире. Кто смел, тот два съел. Сила солому ломит. У сильного всегда бессильный виноват. Каждый хочет произойти от слона или даже от мамонта, а от таких, как Обезьяна, никто не хочет происходить. Несправедливо это!»
