ещё очень молодому человеку. В жизни такое сострадание также не было свойственно Сафронову. Семён Сергеевич поднял парня на руки и понёс. «Ты только живи, Бармин, живи», – прошептал он, двигаясь сквозь таёжные заросли вперёд.
У Сафронова хватило сил, чтобы донести пилота только до костра, который к этому времени уже погас сам собой и теперь лишь струился синим дымком. Нельзя было терять ни минуты. Чтобы спасти парня, Семёну предстояло с тяжёлой ношей на плечах преодолеть около двадцати километров до ближайшей буровой вышки, где была вертолётная площадки. Сафронову даже в голову не пришло ожидать помощи здесь. Он как будто бы знал, что поиски могут затянуться, а время было дорого. Жизнь уходила из летчика вместе с кровью. Охотник, как умел перевязал рану, тряпкой, которая служила ему носовым платком, затем максимально бережно взвалил парня на плечо и пошёл.
За три часа ходу Сафронов не остановился ни на минуту. Пот заливал глаза. Семён уже не понимал, жив пилот или мёртв. Как не понимал, где он сам сейчас находится – здесь в тайге или, по-прежнему, валяется на диване у себя дома? Две реальности существовали одновременно или же не было ни одной? Однако ответы на эти вопросы сейчас не интересовали Сафронова. Чтобы стало легче идти, он под каждый шаг, как молитву, начал шептать: «Жи-ви, Бар-мин, жи-ви»
Примерно через два часа Сафронов выбрался на просеку. Двигаться здесь было проще, но усталость придавила ещё сильнее, хотя он старался не обращать на это внимания. Семён чувствовал, что не успевает спасти летчика, несмотря на то, что, кажется, тот ещё был жив. От мысли, что этот молодой парень может умереть, приводила Сафронова в отчаяние.
Временами слезы поступали к горлу, но именно они придавали энергии, и Семён ускорял шаг, почти ничего не видя перед собой. Сафронов даже не удивлялся той силе, которой он обладал в этом странном и очень реалистичном сне. Семён продолжал, как ему казалось, шагать, настойчиво повторяя одни и те же слова, звучащие как молитва о спасении: «Жи-ви, жи-ви…»
Сострадание и отчаяние наполняли душу, и в конце концов она взорвалась надрывным плачем. «Живи, Бармин, живи!» – всхлипывал Сафронов. Семён упал с дивана на колени и взмолился: «Господи, помилуй его! Господи, помилуй!». Слёзы капали из глаз, а он всё продолжал отбивать земные поклоны и причитать: «Господи, помилуй его. Господи, помилуй».
Так продолжалось около получаса. Испуганная жена стояла в дверях и, прижав обе ладони к губам, с ужасом смотрела на супруга. Наконец, Семён в очередной раз уткнулся головой в пол, замер и повалился на бок. Молитва иссякла. Физические и душевные силы тоже оставили Сафронова. Через некоторое время он с усилием поднялся и сел на диван. Хмеля, как и не бывало. Покой и умиротворение заполнили его сознание. Протрезвевший мужчина уснул возле дивана безмятежным сном младенца
3.
Вечером того же дня Сафронов сидел в кресле перед телевизором и пил крепкий чай. Только что он принял душ, и теперь жена заботливо сушила ему голову феном. По каналу новостей диктор равнодушным голосом вещал: «Сегодня утром в Красноярском крае потерпел катастрофу военный самолёт. Подробности от нашего специального корреспондента Ивана Колесникова по телефону».
Семён Сергеевич в предчувствии чего-то жуткого приподнялся в кресле. На экране появилась фотография репортёра, и зазвучал его голос: «Примерно в десять часов утра местного времени самолёт МИГ- 29 упал в тайге неподалёку от буровой вышки нефтяников. Летчику старшему лейтенанту Бармину в последний момент удалось катапультироваться, но при приземлении он получил тяжелейшую травму. Пилота спас охотник-промысловик, который по счастливой случайности оказался на месте падения самолёта. Около двадцати километров он нёс летчика на себе. Затем пострадавшего вертолётом доставили в госпиталь. Травмы его оказались несовместимыми с жизнью, но Бармин невероятным образом выжил. Сейчас его состояние медики оценивают, как тяжелое, но стабильное. Личность охотника установить пока не удалось. Неизвестный промысловик бесследно исчез». Потрясённый Семён упал в кресло, выключил телевизор и закрыл глаза…
С тех пор Сафронов не взял в рот ни единой капли спиртного. Чуть позже он оставил жене квартиру, ушёл из дома и поступил послушником в один из северных монастырей.
Только спустя много лет Семён понял, что источником его внезапной и действенной молитвы стала та, первозданная, природа человека, которая тлеющим огоньком теплится в каждом из нас.
