Андрей Бронников
Всего один день
Тысячи дней минуют в нашей жизни, тысячи ночей упадут в бессмысленность благ сущего мира. Это случится так быстро, что все наши события и наши поступки, действия и желания, страдания и боль, приобретения и потери мгновенно превратятся в бесстрастную хронику воспоминаний, большая часть которых канет в равнодушном сознании бренного тела. Что же достанется вечности? Вечности, не как бесконечности времени, а как отсутствии последнего.
Иногда с нами происходит нечто удивительное настолько, что, кажется бредом, а между тем именно эти события оказываются самым важными и значительными в земном существовании души. Такие случаи остаются необъяснимыми с материалистической точки зрения, да и многие ли пытаются дать тому объяснения? Проще забыть или отнести на счёт невменяемого состояния либо совпадения, случайности.
1.
Накануне Сафронов пьянствовал, и ничего удивительного в этом не было, такое случалось еженедельно по пятницам, а иногда и чаще. Добрейший Семён Сергеевич никогда не был инициатором пятничных возлияний, но так уж сложилось, что после рабочей недели всегда находилась щедрая душа, нуждающаяся в хорошей кампании, с парой баночек пивка в пакете. Для начала, а дальше процесс переставал быть контролируемым.
Редко, кто из шофёров проходил мимо сторожки Семёна Сергеевича. Каждый хотел выразить своё уважение к безотказному и гостеприимному Сафронову. Благо, что условия позволяли распить бутылочку в относительном комфорте, к тому же вдали от строгих супружеских глаз. Что касается гражданской жены Семёна Сергеевича, то её можно было считать образцовой спутницей жизни. Она никогда не ругала мужа, не упрекала и не дралась. После особо глубоких запоев определяла Семёна Сергеевича в отделение аддиктивных1 состояний, которое располагалось в соседнем доме. Там Сафронова в течение суток приводили в рабочий вид, и уже к следующему дежурству в гаражах он готов был исполнять незамысловатые обязанности сторожа в полном объёме. Причиной такой заботы о супруге была отнюдь не любовь, а только равнодушный расчёт: иначе квартира, где жена всегда считала себя полноправной хозяйкой, и в которой между дежурствами и пьянками обретался сам Сафронов, могла бы ей и не достаться.
Семёна Сергеевича такое положение дел вполне устраивало. Порок, который отнюдь не мучил пьяницу и даже доставлял ему удовольствие, был единственной отрадой в этом скучном прозябании под небом сущего мира. Утреннее похмелье являлось лишь контрастом, подчёркивающим приятность алкогольного опьянения. Вынырнув из бездонного провала, Сафронов для опохмела с удовольствием принимал полстакана водки, и горячая волна лёгкого опьянения разливалась по телу, а затухание головной боли приподнимало настроение.
Но при полной привлекательности алкогольных возлияний отрицательный момент нечасто, но всё же имел место быть. Семён Сергеевич даже не знал с чем это связано. Возможно, с качеством горячительных напитков, но время от времени яма беспамятства, в которую падал пьяный Сафронов, наполнялась кошмарами. Адские ужасы виделись ему, бесплотные существа терзали тело и дух. Холод замораживал кровь в жилах, вены раздувались до предела от кровяного льда, сердце покрывалось изморозью. Было ли так в действительности или отравленное алкогольным ядом сознание рисовало подобные картины в воображении Семёна, не имело особого значения, потому что страдания от подобных видений имели реальные физические последствия. В такие моменты капельницы не помогали, и несколько раз Сафронов уже оказывался в психиатрической лечебнице, но через несколько суток всё проходило само собой, без вмешательства докторов.
2.
В этот раз всё было, как всегда. Начало пьянки Сафронов помнил, а вот дорога до дому, осталась неизведанной тайной. На продолжительный звонок жена открыла дверь далеко не сразу, затем терпеливо дождалась, когда супруг вползёт в прихожую, после чего заперла замок и удалилась в свою комнату.
Семён Сергеевич с трудом добрался до дивана, влез на него и замер. В этот момент ему казалось, что он, как в детстве раскачивается на гигантских качелях. Душа замирала, проваливаясь в нескончаемую бездну, затем вдруг взлетала ввысь и падала вновь. Эти головокружительные мнимые воздушные ухабы вызывали восторг и тошноту. Постепенно качели начали успокаиваться, и вместе с этим умиротворилось сознание.
Сафронов перевернулся, лёг ничком и мирно засопел. Со стороны могло показаться, что он уснул. Возможно, так оно и было, однако Семён Сергеевич чувствовал себя несколько иначе.
Он оказался вдруг посреди дикой тайги. Это очень удивило Сафронова. Обычно, одурманенный алкоголем, мозг уносил его в глубокие черные ямы, сырые пещеры или в неизвестные мрачные пространства, а тут – утренняя природа, чистый таёжный воздух, весёлое щебетанье птиц. Семён Сергеевич осознал себя сидящим возле костра. На его коленях лежал охотничий карабин, а в руке он держал оструганный обломок ветки. Этой палочкой Семён Сергеевич ковырнул в банке с тушёнкой, которая разогревалась на огне. Жир уже закипел, и можно было приступать к трапезе. Чай был приготовлен ещё раньше, и кружка остывала у ног Сафронова.
Благодатную тишину дикой тайги нарушил далёкий рёв военного самолёта. Семён Сергеевич достал ложку, встал с бревна и небрежно отёр её о штаны. Положил рядом с кружкой, натянул край рукава на ладонь и, ухватившись за отогнутую крышку, снял с огня жестянку с тушёнкой. Самолет продолжал грохотать над головой, и звук этот стал более отчётливым. После очередного пролёта истребителя, Сафронов задрал голову и поискал самолёт глазами. Не увидел, присел на карточки и приступил к еде.
Семён Сергеевич, не успев прожевать первую порцию мяса, замер. Что-то вдруг изменилось. Оглушающая тишина поразила Сафронова, и в тот же миг он понял, что внезапно затих грохот летающего истребителя. Семён вновь закинул голову и опять ничего не увидел, но почувствовал безотчётную тревогу.
Сафронов вознамерился было продолжить трапезу, но краем глаза заметил отблеск яркого пламени в небе. Из высоких облаков в полной тишине, сражённой птицей, падал истребитель. Только перед самой землей вдруг раздался громкий хлопок, и самолёт выстрелил креслом. Раскрылся парашют и тут же исчез за ближайшими кедрами. Сильный взрыв бросил Сафронова на землю. Огненный шар взметнулся над лесом. Обломки самолета заполыхали в гуще тайги.
Сафронов отбросил банку в сторону, вскочил с травы и бросился к предполагаемому месту приземления летчика. Парашют, висящий на деревьях, он увидел сразу. «Эй! – выкрикнул Семён. – Ты жив?» Ответа не последовало, и Сафронов кинулся прямо через заросли. Пилот лежал недвижим возле старого пня. Голова была залита кровью, а разбитый гермошлем, на котором был наклеен кусочек лейкопластыря с чернильной надписью «старший лейтенант Бармин», валялся рядом. Семён Сергеевич опустился перед лётчиком на колени. Каким-то внутренним чутьём, которым он внезапно стал обладать только в своём странном видении – в реальной жизни у него такового и быть не могло – Сафронов понял, что пилот ещё жив.
Неожиданно для себя Семён вдруг почувствовал острую жалость к этому, в сущности,
