Вдруг по лестнице зазмеилась какая-то весть. Это можно было понять по взволнованным репликам, передававшимся все выше, с этажа на этаж. Весть хорошая, если судить по оживлению, которое сразу же овладевало услышавшими ее людьми. «Что там? Что такое?» – нетерпеливо спрашивали сверху.
Наконец ее отголоски донеслись и до нас, на седьмой этаж. «Там указаны адрес и имя», – сказал кто-то. «Как – имя?» – «Да, имя человека, которому предназначается бомба… Бомба-то, оказывается, персональная, понимаешь? Не для всего дома, не для всего дома, а только для одного человека… не для всего дома!» Люди словно ополоумели от радости, смеялись, обнимались, целовались.
Потом внезапная тревога заглушила восторги. Каждый подумал о себе, все стали с испугом спрашивать о чем-то друг друга, на лестнице поднялся невообразимый галдеж:
«Какая там фамилия? Никак не прочтут…»
«Да нет, прочитали… Какая-то иностранная (все сразу же подумали о докторе Штратце, дантисте с бельэтажа). Хотя нет, итальянская… Как вы говорите? Как, как? Начинается на Т… Нет-нет, на Б – как Бергамо… А дальше, дальше? Вторая буква какая? Вы сказали. У? У, как Удине?»
Все смотрели на меня. Никогда не думал, что дикая, животная радость может так исказить человеческие лица. Кто-то не выдержал и разразился смехом, перешедшим в надсадный кашель. Смеялся старик Меркалли, тот, что занимается распродажей ковров с аукциона. Я все понял. Ящик с заключенным в нем адом предназначался мне; это был личный дар мне, мне одному. Остальные могли считать себя вне опасности.
Что оставалось делать? Я отступил к своей двери. Соседи не сводили с меня глаз. Там, внизу, зловещее поскрипывание огромного ящика, который медленно и осторожно поднимали по лестнице, неожиданно слилось со звуками аккордеона. Я узнал мотив песенки «La vie en rose» [1].
[1] Жизнь в розовом свете (франц.).
