– Ну и щель, – сказал Маттиас, – только мы можем здесь пройти! Вот до чего мы отощали!
– Хозяин Торфяного Болота позаботился, – горько пошутила Анна.
Пройдя в узкую щель, они оказались за горой в зимнем лесу.
– Ну, теперь мы за горой, – сказала Анна. – Но где же моя алая птичка?
Маттиас прислушался.
– Птичка вон там, за этой стеной, – ответил он.
Поглядела Анна – перед ними стена, высокая-превысокая, а в стене ворота. Ворота полуоткрыты, словно кто-то недавно тут прошёл да и забыл их за собой закрыть. Кругом – снежные сугробы, мороз, стужа, а за стеной вишнёвое дерево цветущие ветви раскинуло.
– Помнишь, Маттиас, – сказала Анна, – и у нас дома на хуторе вишня была, только она и не думала зимой цвести.
Повёл Маттиас Анну в ворота.
Вдруг увидели брат с сестрой – на берёзе, покрытой мелкими зелёными кудрявыми листочками, алая птичка сидит. И они мигом поняли – тут весна: тысячи крохотных пташек поют на деревьях, ликуют, ручьи журчат, цветы весенние пестреют, на зелёной полянке дети играют. Да, да, детей вокруг видимо-невидимо.
Они дудочки мастерят и на них играют. Вот и кажется, будто скворцы весной поют. И дети такие красивые, в алых, лазоревых да белых одеждах. И кажется, будто это тоже весенние цветы в зелёной траве пестреют.
– Дети эти, наверно, и не знают, что на свете водятся серые мыши-полёвки, – печально сказала Анна и поглядела на Маттиаса.
А на нём одежда алая, да и на ней самой тоже. Нет, больше они не серые, будто мыши-полёвки на скотном дворе.
– Да, таких чудес со мной в жизни не случалось, – сказала Анна. – Куда это мы попали?
– На Солнечную Полянку, – ответили им дети; они играли рядом, на берегу ручья.
– На хуторе Солнечная Полянка мы жили раньше, до того как поселились у хозяина Торфяного Болота, – сказал Маттиас. – Только на нашей Солнечной Полянке всё иначе было.
Тут дети засмеялись и говорят:
– Наверно, то была другая Солнечная Полянка.
И позвали они Маттиаса и Анну с ними играть. Вырезал тогда Маттиас берестяную лодочку, алое же пёрышко, что птичка потеряла, Анна вместо паруса поставила. И пустили брат с сестрой лодочку в ручей. Поплыла она вперёд – самая весёлая среди других лодочек. Алый парус – пламенем горит. Смастерили Маттиас и Анна и водяное колесо: как зажужжит, как закружится оно на солнце! Чего только не делали брат с сестрой: даже босиком по мягкому песчаному дну ручья бегали.
– По душе мне мягкий песок и шелковистая травка, – сказала Анна.
И вдруг слышат они, как кто-то кричит:
– Сюда, сюда, детки мои!
Маттиас и Анна так и замерли у своего водяного колеса.
– Кто это кричит? – спросила Анна.
– Наша матушка, – ответили дети. – Она зовёт нас к себе.
– Но нас с Анной она, верно, не зовёт?! – спросил Маттиас.
– И вас тоже зовёт, – ответили дети, – она хочет, чтобы все дети к ней пришли.
– Но ведь она не наша матушка, – возразила Анна.
– Нет, и ваша тоже, – сказали дети. – Она всем детям – матушка.
Тут Маттиас и Анна пошли с другими детьми по полянке к маленькому домику, где жила матушка. Сразу видно было, что это матушка. Глаза у неё были материнские, и руки тоже – материнские. Глаза её и руки ласкали всех детей – те вокруг неё так и толпились.
Матушка испекла детям пряники и хлеб, сбила масло и сварила сыр. Дети уселись на траву и наелись досыта.
– Лучше этого я ничего в своей жизни не ела, – сказала Анна.
Тут вдруг Маттиас побледнел и говорит:
– Упаси нас Бог на хутор к сроку не воротиться! Упаси нас Бог коров оставить недоеными!
Вспомнили Маттиас и Анна, как далеко они от Торфяного Болота зашли, и заторопились в обратный путь.
Поблагодарили они за угощение, а матушка их по щеке погладила и молвила:
– Приходите скорее опять!
– Приходите скорее опять! – повторили за ней все дети.
Проводили они Маттиаса и Анну до ворот. А ворота в стене по-прежнему были приотворены.
Смотрят Маттиас и Анна, а за стеной снежные сугробы лежат.
– Почему не заперты ворота? – спросила Анна. – Ведь ветер может намести на Солнечную Полянку снег.
– Если ворота закрыть, их никогда уже больше не отворить, – ответили дети.
– Никогда? – переспросил Маттиас.
– Да, никогда больше, никогда! – повторили дети.
На берёзе, покрытой мелкими кудрявыми зелёными листочками, которые благоухали так, как благоухает берёзовая листва весной, по-прежнему сидела алая птичка. А за воротами лежал глубокий снег и темнел замёрзший, студёный зимний лес.
Тогда Маттиас взял Анну за руку, и они выбежали за ворота. И тут вдруг стало им до того холодно и голодно, что казалось, будто никогда у них ни пряников, ни кусочка хлеба во рту не было.
Алая птичка меж тем летела всё вперёд и вперёд и показывала им дорогу. Однако в зимней сумеречной мгле она не казалась им больше такой алой. И одежда детей не была больше алой: серой была шаль на плечах у Анны, серой была старая сермяжная куртка Маттиаса, что ему от хозяина Торфяного Болота досталась.
Добрались они под конец на хутор и стали скорее коров доить да воловьи стойла в хлеву чистить.
Вечером пришли дети на поварню, а хозяин и говорит им:
– Хорошо, что школа эта не на веки вечные.
Долго сидели в тот вечер Маттиас и Анна в углу тёмной поварни и всё о Солнечной Полянке вспоминали.
Так и шла своим чередом их серая, подобная мышиной жизнь на скотном дворе хозяина Торфяного Болота. Но всякий день шли они в школу, и всякий день на обратном пути их в снегу на лесной дороге поджидала алая птичка. И уводила их на Солнечную Полянку.
Они пускали там в канавах берестяные лодочки, мастерили дудочки и строили шалаши на склонах холмов. И каждый день кормила их матушка досыта.
– Не будь Солнечной Полянки, недолго бы мне оставалось на свете жить! – повторяла Анна.
Когда же вечером приходили они на поварню, хозяин говорил:
– Хорошо, что школа эта не на веки вечные. Ничего, насидитесь ещё на скотном дворе!
Глядели тогда Маттиас и Анна друг на друга, и лица их бледнели.
Но вот настал последний день: последний день школы и последний день Солнечной Полянки.
– Упаси вас Бог к сроку не вернуться! Упаси вас Бог оставить коров недоеными! – повторил в последний раз хозяин Торфяного Болота те же самые слова, что говорил и раньше.
В последний раз сидели Маттиас и Анна с детьми вокруг очага – буквы складывали. В последний раз поели они свою холодную картошку, и когда Йоэль сказал: «Побирушки вы этакие, вы что, еды в глаза не видали?» – лишь улыбнулись в ответ.
А улыбнулись они потому, что Солнечную Полянку вспомнили: скоро их там накормят досыта.
В последний раз пробежали они по лесной дороге, словно две маленькие мыши-полёвки. Стоял самый студёный за всю зиму день, дыхание белым паром струилось у детей изо рта, а пальцы рук и ног сводило от жгучего холода. Закуталась Анна поплотнее в шаль и сказала:
– Мне холодно и голодно! Никогда в жизни не было мне так худо!
Да, стужа была лютая, и дети так по алой птичке затосковали. Скорее бы она их на Солнечную Полянку отвела! А вот и птичка – алая на белом снегу. Такая яркая-преяркая!
Увидела её Анна, засмеялась от радости и сказала:
– Всё-таки доведётся мне напоследок на моей Солнечной Полянке побывать!
Близился к концу короткий зимний день, уже надвинулись сумерки, скоро наступит ночь.
Всё замерло: шумную песню сосен придушила ледяная стужа. Но в сонную тишину леса неожиданно ворвалось пение птички. Похожая на ярко-красный язычок пламени, птичка взлетела меж ветвей и запела, да так, что тысячи снежных звёздочек стали падать на землю в студёном примолкшем лесу.
А птичка всё летела и летела; Маттиас и Анна изо всех сил пробивались за ней через сугробы – не близкий был путь на Солнечную Полянку!
– Вот и конец моей жизни, – сказала Анна. – Холод погубит меня, и до Солнечной Полянки мне не добраться.
Но птичка будто звала всё вперёд и вперёд! И вот они уже у ворот. До чего знакомы им эти ворота! Кругом – снежные сугробы, а вишнёвое дерево за стеной свои цветущие ветви раскинуло. И ворота – полуоткрыты!
– Никогда ни о чём я так не тосковала, как о Солнечной Полянке, – сказала Анна.
– Но теперь ты здесь, – утешил её Маттиас, – и тебе больше не о чем тосковать!
– Да, теперь мне больше не о чем тосковать! – согласилась Анна.
Тогда Маттиас взял сестру за руку и повёл её в ворота. Он повёл её на волшебную Солнечную Полянку, где была вечная весна, где благоухали нежные берёзовые листочки, где пели и ликовали на деревьях тысячи крохотных пташек, где в весенних ручьях и канавах плавали берестяные лодочки и где на лугу стояла матушка и звала:
