— Да. Не видали ли вы крестного?
— Он, кажется, в приисковой конторе…
— В таком случае я подожду его…
— Хотите пройтись со мной, я провожу вас, куда вы пожелаете.
— Нет, спасибо, если я не дождусь крестного, то пойду одна.
Молодой человек закусил нижнюю губу, и его глаза блеснули стальным блеском.
— Что вы имеете против меня, Танюша? Я давно замечаю, что я для вас хуже всякого рабочего-поселенца, а, между тем, я все же вам несколько сродни.
— Я знаю это… Но что же в моих словах нашли обидного?
— Ничего… — сквозь зубы вымолвил он, — но только вы меня не любите.
— Я люблю всех, Семен Семенович… — просто отвечала Таня.
— Но вы не солжете… Ведь я вам не нравлюсь?..
— Кто сказал вам это? Да если бы это было и так…
— Видите ли… вы сознаетесь… А я люблю вас, Танюша, и если бы вы только захотели, если бы вы захотели, то в высоком доме скоро бы отпраздновали счастливую свадьбу.
Татьяна Петровна зарделась, как маков цвет. Она только что хотела ответить, как из-за угла аллеи, у которого они стояли, показался Гладких.
Лицо его было чрезвычайно серьезно.
Он слышал их разговор от слова до слова.
— А, вот и крестный! — бросилась к нему молодая девушка, не обращая более внимания на своего влюбленного троюродного брата.
— Ты пойдешь гулять со мной? — спросила она, бросаясь к нему на шею.
— Нет, сегодня я не могу, ступай одна, моя радость, только не ходи далеко, еще сыро, а мне нужно поговорить с Семеном.
— Ты слышал, что он говорил? — шепнула она Иннокентию Антиповичу.
— Да.
— Так ответь ему за меня. Я лучше весь свой век останусь в старых девах, чем пойду за него, если бы даже он не был моим троюродным братом.
С этими словами она поцеловала старика в обе щеки и вприпрыжку побежала из сада.
Семен Семенович хотел тоже уйти, но Гладких остановил его.
— Нам надо с тобой серьезно потолковать, Семен.
— О чем бы это?
— С некоторых пор ты позволяешь себе лишнее в отношении Татьяны. Мне это не нравится! — строго заметил старик.
— Разве с ней нельзя даже разговаривать? — вместо ответа нахально спросил тот. — Я, напротив, с ней очень вежлив.
— Посмотрел бы я, если бы ты осмелился быть с ней невежливым, твоего духу не было бы здесь ни одной минуты…
Семен побледнел, и нехорошая улыбка перекосила его губы.
— Мне кажется, что мой дядя немножко больше здесь хозяин, чем вы…
— Я очень хорошо знаю, что такое здесь твой дядя, но также хорошо знаю, что такое здесь я. Ты же здесь только младший конторщик, на эту должность я тебя сюда принял. Советую тебе это помнить. Я говорю теперь тебе это добром, а при следующем лишнем слове, сказанном тобою Танюше, ты соберешь свои манатки и отправишься восвояси в К.
— Не запретите ли вы мне любить ее?
— Берегись, повторяю тебе.
— Но у меня серьезные намерения — я хочу жениться на ней.
— Да она-то не хочет выходить за тебя.
— Это покажет время…
— Не ты… — окончательно рассердившись, захрипел старик, — слышишь ли, не ты и ни кто из тех, кто сватался уже за нее, не будет ее мужем.
— Что мне за дело до других, мне в пору заботиться лишь о себе, и я не вижу причины, почему Таня мне может отказать в своей руке… Мы, кажется, ровня и пара.
— Что ты хочешь этим сказать?..
— То, что у нас с ней у обоих ничего нет, а если она рассчитывает на наследство после моего дяди, то у меня с моим отцом есть еще больше прав на его деньги. Вы не будете, надеюсь, против этого спорить, Иннокентий Антипович.
Последний сверкнул глазами и, скрестив на груди руки, сказал:
— Это, по крайней мере, честно и прямо сказано. Но, милый мой, мне давно ясны расчеты и твоего отца, и твои, ясны с того момента, как ты явился сюда. Твой старик, видимо, рассудил так: Мария исчезла, Мария умерла, значит, высокий дом и все состояние моего двоюродного брата принадлежит мне. Но он боится, что Петр может завещать все маленькой Тане и предусматривает и этот случай. Семен должен жениться на Татьяне. Для этого-то ты и поступил сюда в конторщики. Расчет твоего отца довольно хитер, но к сожалению, не верен, так как Танюша не будет твоей женой, и ни ты, ни твой отец не получите из наследства Петра ни одного гроша. Слышал?
— Слышал! — подавленным, злобным голосом прохрипел молодой человек. — И вы находите с вашей стороны честным лишить нас наследства?
— Иннокентий Гладких не дает отчета в своих делах никому, кроме Бога.
— Соглашаюсь, что ваши расчеты куда тоньше наших, и разгадать их, может быть, удастся лишь со временем. Вас не прельщают деньги. Я знаю, что вы не жадны до них. Что заставляет вас так покровительствовать дочери каторжника?
Гладких весь побагровел. Черты лица его страшно исказились. Он окинул дерзкого полным непримиримой злобы взглядом.
— Несчастный, — прохрипел он, — замолчи лучше… Еще одно слово, и я не ручаюсь за себя.
— Я кончил! — насмешливо отвечал Семенов и торопливо удалился.
— Гадина! — глухо пробормотал вслед ему Гладких. — Наконец-то ты сбросил с себя личину и показал свои волчьи зубы. Попробуй бороться со мной — я раздавлю тебя. Я буду следить за каждым твоим шагом.
Он медленно вышел из сада и направился на прииск. Там кипела работа, — работа нищих над добычею золота. Роковая несообразность жизни! Золото добыто, но кем и как — зачем знать нам. Нам надо лишь одно — золото.
По московско-сибирскому тракту тянется ряд повозок, окруженных конвоем. Это идет караван с добытым на приисках золотом. В дно каждой повозки вделан ящик с драгоценным металлом.
На монетном дворе это золото превращается в полуимпериалы. В какие красивые стопки укладывается он — этот изящный, блестящий, желтенький кружочек! Как удобно, не говоря уже о том, как приятно класть его в кошелек!
Родится ребенок. Его крестный отец кладет под подушку матери, лежащей в батисте и кружевах, на зубок новорожденного, полуимпериал. Богач ставит его на карту, покупает на него любовь и ласку, почет и уважение. Еврей готов продать за него себя хоть по фунтам.
Наличность этих красивых монет обуславливает людское счастье, доставляет радость и довольство — таково мнение большинства. Каждый стремится добыть его. С улыбкой он получается, с гримасой он отдается. Всюду и везде полуимпериал — современный Архимедов рычаг, способный перевернуть мир.
Но задумывается ли кто-нибудь, каким тяжелым, поистине каторжным трудом, добывается оно в Сибири? Немногие, думаю, знают даже, как и кем производится эта добыча?
Читатель, надеюсь, не посетует, если я расскажу ему это.
III
ОКОЛО ЗОЛОТА
По трактовым и проселочным дорогам уже с первых чисел марта начинают двигаться толпы оборванных, полуобнаженных людей.
Сгорбленные фигуры, то изможденные, то зверские лица, лохмотья, которым не подыщешь названия, пьяные возгласы, стоны, проклятия, смешанные с ухарскою, бесшабашною песнею, — это партии рабочих, направляющиеся в тайгу на добычу золота.
Сзади каждой партии едет в накладушке[1] степенный откормленный приказчик. За ним двигается воз, нагруженный разного рода одеждой для партии: тут и озямы,[2] и однорядки, рубахи, сапоги, бродки[3] и прочее.
Путь долог. Расстояния между селениями попадаются на сто верст. Мешки с провизией за спинами рабочих истощаются, ноша становится легче, но и желудки под час пустуют, а это облегчение далеко не из приятных. Наконец показалось и селение.
Привал.
Селение приготовилось к встрече. Кабатчик торжествует. Заготовленные запасы дурманного зелья идут в ход. У питейного дома толпа. Пропиваются остатки полученных задатков, еще не пропитые на месте получения, пропивается последняя одежда и обувь.
Приказчик производит новый наем рабочих, выдает задатки, одежду, — но и их постигает та же участь.
К избе, занятой приказчиком, ранним утром другого дня собираются полупьяные, непроспавшиеся рабочие.
Большинство с еле прикрытым пестрядинною разодранною рубашкою телом (целовальник, видимо, не взял); некоторые, совсем обнаженные, требуют одежды, обуви, денег.
Приказчик, занимавшийся чайком, отрывается от самовара.
— Идтить как же? — вопросительно глядят они посоловевшими глазами на вышедшего из избы приказчика.
— А зачем пропивали? Идите, в чем мать родила, утробы ненасытные! — напускается он на них.
— Нет, уж это ты погодишь! — слышатся возгласы.
— Нанялся — иди, а не хошь — в полицию! — хорохорится приказчик.
— Не пугай, не испугаешь; нами сызмальства только три места и облюбованы: полиция, тюрьма да больница! — острят в ответ рабочие.
Толпа разражается пьяным хохотом.
Приказчик еще ломается некоторое время, но только для виду. От целовальника им уже с вечера взяты все заклады, со скидкою, и сложены на воз.
