Дело, однако, на этом не ограничивалось. Банды головорезов после того, как они в достаточной мере прославили себя в заморских странах, возвращались назад с золотом и рабами. Они требовали признания своих воинских доблестей. Предводители банд становились военачальниками в ахейских государствах и нередко захватывали в них власть.
Вот от этих-то пиратов и должен был охранять побережье Трезении Диодор. Сложность его положения заключалась в том, что Питфей, в отличие от других ахейских царей, заранее отвергал возможность всяких сделок с пиратами. Приходилось рассчитывать на свои силы. В подчинении у Диодора находился гарнизон береговой охраны, он имел в своем распоряжении легкие сторожевые корабли. Была разработана надежная сигнальная система. Размещенные на горных возвышенностях полуострова Метана и острова Калаврия наблюдательные пункты позволяли далеко просматривать морское пространство вплоть до Эгины и побережья Аттики, и в случае опасности береговая охрана оповещалась с помощью сигнальных огней.
Но и этим не ограничивались задачи Диодора, и можно даже сказать, что самой сложной обязанностью лименарха, отнимавшей у него больше всего времени и требовавшей постоянного внимания, было поддержание порядка в порту, то есть выполнение чисто полицейских функций.
Если учесть, что в самое благоприятное время для навигации — весной, когда дует легкий бриз, и осенью, вплоть до веселого и беспутного праздника молодого вина, когда море ласково и спокойно, — в порту Трезении собиралось до двадцати иностранных кораблей, легко можно понять, сколько забот было у Диодора. Двадцать кораблей — это более тысячи человек экипажей — людей в большинстве своем незнакомых, с разным темпераментом, с чужими обычаями и нравами. Диодору нередко приходилось заниматься разбирательством случаев грабежей и насилия. Бывало, что часть команды покидала корабль, уходила в горы и превращалась в шайку разбойников. Нельзя было не учитывать и возможности объединения экипажей нескольких кораблей в целях налета на Трезен.
Велика была ответственность Диодора. Но положение его не было столь безнадежно тяжелым, как может показаться с первого взгляда. Дело в том, что некоторые купцы и капитаны уже были знакомы ему, поскольку не впервые посещали Погон, торговцы имели рекомендательные письма от правителей дружественных государств и заслуживающих доверия лиц. Нередко купцы пользовались кредитами, производили расчеты с помощью денежных писем и расписок.
Вступив в должность лименарха, Диодор навел порядок в учетных книгах, куда заносились сведения о купцах, посещавших Погон, и заключенных с ними сделках. В лименархионе хранилась картотека оттисков печатей, которая позволяла контролировать подлинность рекомендательных и денежных писем. И хотя сам Диодор за всю свою жизнь никогда не выезжал за пределы Пелопоннеса, он из бесед с иностранными купцами, капитанами кораблей и простыми моряками знал о всех, казалось бы, совсем не значительных, достопримечательностях Тира, Милета, Трои, Кнососа, Фестоса, Сидона, Угарита, Фароса, Аммана и других городов. В его голове хранилась масса сведений о наиболее известных людях, проживавших в этих городах: царях и военачальниках, жрецах и философах, купцах и архитекторах. Поэтому в беседе с незнакомцем, задав ему два-три совершенно безобидных вопроса, Диодор, усмехаясь про себя, уже знал, является ли его собеседник тем лицом, за которое он выдает себя или нет.
Стоит ли удивляться рассказам о неусыпном страже Аргосе, обладавшем сотней глаз, которые никогда не закрывались разом? Не таков ли Диодор, имеющий не только сотню глаз, но и сотню ушей? Его осведомителями были местные жители и иностранцы. Прелюбопытные сведения ему сообщали нищие, уличные девчонки и развращенные мальчишки, красящие губы и подводящие глаза. Все они каждой весной и осенью, неизвестно откуда появляясь, поскольку в другое время года их никто и не видел в Трезении, буквально наводняли порт, наглядно и красноречиво свидетельствуя о процветании государства. Из всех этих категорий осведомителей к девчонкам Диодор относился с особым уважением. Независимо от того, что их заставило заняться самым древним в мире ремеслом, поручения лименарха они выполняли охотно, видя в этом, вероятно, возможность придать своей рутинной работе высокий гражданский смысл. Но главное было даже не в том, что они выполняли весьма своеобразные и порою фантастические поручения начальника порта. Богоугодная деятельность жриц любви, по глубокому убеждению Диодора, была тем краеугольным камнем, на котором зиждился порядок в порту и, может быть, безопасность государства. Что бы он, Диодор, делал без них с целой армией жаждущих любви молодых самцов, возбужденных вином и вооруженных до зубов? Но как тут не поклониться богине Афродите, воистину, могущественнейшей из богов!
Размышляя о том, какую бы пользу могло получить государство, подчинив себе стихийную и необузданную силу любви, Диодор пришел к выводу о необходимости сооружения в порту Трезении храма Афродиты Демосии. Так назывались храмы богини земной, чувственной любви в отличие от святилищ Афродиты Урании — Афродиты Небесной, и там священные жрицы за определенную мзду дарили всем страждующим божественные ласки и утешение. Такой храм, например, издавна существовал в Коринфе, где три тысячи жриц доблестно трудились на склоне горы, на которой возвышается акрополь, принося великую славу и огромный доход этому городу. Даже друг Питфея афинский царь Эгей, оба брака которого оказались бесплодными, чтобы умилостивить богиню любви, соорудил храм Афродиты Демосии у самого входа на афинский акрополь.
Продумав свой проект до мельчайших деталей и со свойственной ему скрупулезностью сделав необходимые расчеты, Диодор явился на доклад к Питфею. Тот мрачно выслушал лименарха, пристально посмотрел на него, сплюнул и ничего не ответил.
Такая пренебрежительная реакция, обычно рассудительного и уравновешенного, Питфея обидела Диодора, разумное предложение которого отнюдь не заслуживало такой уничижительной оценки. Но эта реакция, недостойная правнука Зевса, обидела не только лименарха (на его обиды, в конце концов, можно было бы и не обратить внимание), она разгневала богиню Афродиту и, таким образом, явилась причиной бед, обрушившихся вскоре после этого на дом царя Питфея.
2. ВОРОТА В ЛАБИРИНТ
Не будем, однако, торопить событий. Нам предстоит пройти длительный путь. Суетливость и нетерпение в длительном странствии могут лишь преждевременно выбить из сил и привести к катастрофе. К тому же, мы с вами находимся в той эпохе, когда ритм жизни определялся естественным биологическим ритмом, когда люди имели время и возможность смотреть вокруг себя и, вглядываясь в звездное небо, размышлять о сущности человеческого бытия.
У нас с вами много, очень много времени. Мы можем расслабиться, остановиться и просто так, ни о чем не думая, постоять у берега моря, слушая, как плещутся волны. Мы можем погреться на октябрьском солнце: оно не пышет изнуряющим зноем, а излучает ласковое тепло, передающее душе успокоение и зрелую уравновешенность самой благодатной поры природы.
А не пройтись ли нам по лабиринту узких извилистых улочек порта, наугад, без всякой цели, отдаваясь неповторимому пьянящему чувству погружения в иной, незнакомый мир, в неизвестное, в тайну? Мы не будем заранее сковывать себя каким-либо определенным маршрутом. Все будет зависеть от нашего желания и каприза. Пусть в том, что мы сейчас повернули направо, а не налево, проявила себя какая-то неведомая нам закономерность или необходимость. Шаг уже сделан. Мгновения не вернешь. И все же, ощущение свободы остается. Оно переполняет и веселит нас.
Порт Трезении — ворота в таинственный лабиринт. Мы входим в этот лабиринт с любопытством, с предчувствием чего-то необыкновенного и сладостным весельем.
Удивительные вещи происходят, когда время, словно под прессом, сжимается в сотни и тысячи раз. Окружающий нас мир становится сразу хрупким и зыбким, пространство оживает, горы начинают двигаться и расти, земля сотрясается, как разъяренный бык, из ее пасти с грохотом извергается пламя, из морской пучины поднимаются острова, материки уходят под воду. И невольно возникает вопрос: можно ли построить в этом мире что-нибудь прочное и стабильное?
Жители той далекой эпохи, о которой идет у нас речь, не узнали бы теперь Трезении. Не потому что акрополь города превратился в груду развалин, которые в такой степени смешались с естественными известковыми глыбами, что без проводника и не найдешь их, а оказавшись на этом месте, не сразу догадаешься, что здесь когда-то кипела жизнь и серые камни — это все, что осталось от богатой и утонченной цивилизации. Три с половиной тысячи лет назад горы Адеры, на одном из склонов которых возвышался акрополь Трезена, были значительно ниже. То же самое можно сказать и о горных вершинах Метаны и Калаврии.
