Мать старшего сына – Сартака – была дочерью знатного ойротского бека. Остальные жены принадлежали к различным родам, в основном к общине кипчаков, и исповедовали ислам.
Он любил брать в жены девушек из покоренных племен и народов. Обновление постели, считал хан, заставляет играть кровь и возвращает молодость. И когда ему исполнилось пятьдесят лет и когда он уже все реже и реже стал переступать порог шатров, где жили его жены, случилось чудо. В последнем своем походе, в горной долине, он встретил девушку из племени хорватов. Она вышла из чащи нежданно-негаданно – стройная, с лукошком, полным грибов. Девушка оказалась так близко от хана, что в ее расширенных от страха, глубоких, как озера, глазах, он увидел себя точно в зеркале.
Бату и раньше видел девушек из этого племени, но, как и все остальные, они не будили в нем ничего, кроме желания обладать ими. Но в этой было что-то такое, чему и сейчас хан не мог найти объяснения.
Он велел схватить ее и увезти в ставку. После его воины отыскали родителей девушки, и хан разрешил оставить им жизнь, считая это платой за их дочь.
Непонятное творилось с повелителем Золотой Орды. Бату-хан, никогда и никого не любивший, почувствовал вдруг, что с ним что-то происходит. Незнакомое чувство властно влекло его к девушке, влекло, несмотря на то, что она отвечала ему ненавистью. Девушка пыталась бежать, приняла яд, но охрана, слуги, специально приставленные к ней женщины – сахи – не дали ей умереть. Бату-хан овладел ею силой.
Через девять месяцев и девять дней новая жена родила хану Барака. И с этого момента ей захотелось жить. Она больше не искала смерти. Но судьба распорядилась по-иному. Одна из младших жен, никогда не знавшая счастья материнства, подкупила повитуху, и та сделала так, что роженица умерла.
Велико было горе Бату-хана. В ярости он велел изрубить виновных и бросить их трупы в степи. Но Бату не был бы внуком Чингиз-хана, если бы позволил себе расслабиться. Он знал – нет в подлунном мире ничего более неверного, чем судьба. Она похожа на кучевые, вечно клубящиеся облака, и никогда не знаешь – осветит ли тебя солнце, или накроет их тень. Туманным, неясным было и будущее Барака. Никто не мог бы сказать, чья ненависть и чья милость падут на него. Жизнь в степи полна неожиданностей – зависти, коварства, предательства. Яд и нож решают здесь многое.
К юному хану были приставлены самые верные, самые преданные телохранители. Мальчик рос крепким, здоровым. Наступило время, когда он произнес первые слова, и с той поры Бату стал все чаще навещать его. Хан брал мальчика на колени, и лицо его, суровое, обожженное солнцем и исхлестанное ветрами дальних походов, светлело. И это тоже было незнакомо ему. Всегда равнодушный к детям, всегда подозрительный и жестокий, занятый войнами и распрями, Бату преображался, когда видел Барака. Шли годы, и мальчик все больше становился похожим на мать. И в гневе он был таким же, как она, – упрямым, яростным. Бату прижимал сына к груди и, по монгольскому обычаю, лаская его, нюхал лоб. Острый детский запах непривычно волновал хана. И все чаще стала появляться пока еще смутная мысль, что Барак со временем мог бы стать наследником, повелителем созданной им Золотой Орды. Бату не мог объяснить, откуда идет эта уверенность, но в юном хане было что-то такое, что заставляло так думать. Особенно окрепла эта мысль, когда Бату-хан понял, что дни его сочтены. Но он знал, что мечте его не дано осуществиться. Слишком мал и уязвим Барак, чтобы устоять в этом жестоком и коварном мире, где в погоне за властью брат не задумываясь прольет кровь брата.
Хан подумал, что, быть может, сына следовало назвать Кипчаком или Орусутом – по имени тех народов, которые Батый покорил. Древний монгольский обычай повелевал давать новорожденному имя врага. Это была добрая примета, потому что мальчик к тем годам, которые отпускала ему судьба, получал годы, прожитые врагом, и жизнь его становилась долгой. Если бы пожить еще хоть немного, дать сыну возможность окрепнуть, расправить крылья, закалить его волю и научить быть беспощадным к врагам. Если бы…
Бату-хан снова поднял к небу лицо. Орел все так же парил в безоблачной синеве, но теперь он был ближе к земле, и уже были видны его огромные крылья, похожие на могучие руки с растопыренными пальцами. И вдруг страшная мысль поразила хана. Он понял, что высматривала кровожадная птица в густых ковылях. Глаза Бату-хана метнулись к подножью кургана, туда, где, беспечный и счастливый, играл его сын. С диким, хриплым криком вскочил он на ноги, но орел опередил его. Сложив крылья, птица камнем ринулась к земле, туда, где мелькал красный чапан Барака.
– Сюда! Сюда!.. – рычал Бату-хан. Задыхаясь, спотыкаясь о камни, он бежал к Бараку, широко раскинув руки.
Черная птица тяжело оторвалась от земли, сжимая в когтях красный живой комочек, и пронзительный крик сына, полный боли, отчаяния и ужаса, ударил в уши Бату-хана. Он больше не мог бежать. Безумными глазами смотрел, как все выше и выше уходит в небо орел и как бьется в его железных когтях тельце сына, похожее с земли на маленькую капельку крови.
Бату-хан, железный Бату, с самого рождения не знавший жалости ко всему живущему на земле, тихо плакал. Он, привыкший посылать на смерть тысячи людей, получавший наслаждение оттого, что земля становилась красной от крови, понял, что смерть – это мука, смерть – ни с чем не сравнимая боль. Огонь пожарища, вопли побежденных, умирающих под не знающими пощады монгольскими мечами, картины, от которых могли бы подняться дыбом волосы, всегда доставляли ему радость. В этот миг они словно заново пронеслись перед его мысленным взором, и страшная дрожь сотрясла все его тело. Неужели смерть сына – это предначертание судьбы, рок, от которого не уйти и который все равно настигнет, кем бы ты ни был – простым воином или повелителем Золотой Орды? Достаточно было одного движения руки Бату, и рушились города и покорялись страны. Сегодня под рукой не оказалось простого лука и одной стрелы, чтобы спасти сына. Впервые за всю свою жизнь суровый Бату-хан ощутил любовь и нежность к живому существу, но судьба настигла его в образе черного орла и отняла радость. Рок неумолим, и нет такой силы, которая бы могла остановить его.
Бату представил, как терзают тело его сына кривые когти орла, и от бессильной ярости заскрипел зубами. Что мог сделать он, великий и могучий хан, против судьбы?
Перед глазами вдруг всплыла картина двадцатилетней давности. Его тумены, состоявшие из кэшиктэн[5], осадили небольшую крепость маленького горного племени. Мужчины погибли в неравной схватке, и крепость обороняли только женщины. Они умирали от ран, голода и жажды, но не открыли ворот. В горы пришла осень, и пора было уводить тумены в степь, а крепость оставалась неприступной. И тогда Бату-хан пошел на хитрость. Он велел сказать ее защитницам: «Сдавайтесь. Мы убьем вас, но не тронем ваших детей».
Их было всего сто, защитниц крепости, – израненные, полуживые, они были непобедимы, потому что силы им давала любовь к детям. Ради детей они поверили хану. Но Бату не сдержал слова. На глазах матерей его воины изрубили детей кривыми монгольскими саблями. Сердце Бату не дрогнуло в тот миг. Он равнодушно смотрел, как лилась кровь, слушал страшные крики, и зарево пожарища играло в его зрачках. Эта жестокость поразила даже монголов. Воины шептали: «Жив еще Чингиз-хан. Его дух переселился в Бату».
Да, Бату-хан всегда был жесток и беспощаден. Тогда сто женщин были бессильны перед Бату – судьбой, сегодня он, непобедимый владыка, оказался бессильным перед судьбой в образе орла.
Хан считал, что жизнь – это борьба, и потому справедливо, что побеждает в ней сильный. Вчера таким был он сам, а сегодня сила оказалась за черным орлом. Так было, так будет всегда. Иной не представлял Бату себе жизнь, и потому одной из первых была мысль о мести. С того момента, когда он увидел солнце и степь, хан знал – врага нельзя щадить. Порой ему казалось, что все это вошло в него с молоком матери, и потому Бату всегда и повсюду был безжалостным к тем, кто вставал на его пути или стремился посягнуть на его честь. Только кровь могла искупить кровь. Иные решения были ему неведомы. Только когда Бату собственными руками убьет черного орла и напьется его горячей крови, только тогда будет отомщен Барак. Хан был сыном степи и знал повадки орлов. Проклятая птица рано или поздно вернется туда, где однажды нашла добычу.
О страшной смерти Барака Бату-хан не сказал никому. Народ, привыкший к его величию, веривший, что хану помогает само Небо, не должен был знать, что с внуком Чингиз-хана может случиться то же, что и с обычным смертным. Да и враги обрадуются, разнесут по всей земле весть о его горе.
В ставке никто не решился спросить, куда исчез мальчик. Сотня личных телохранителей хана, видевшая все издали, в эту же ночь была отравлена колдовским настоем. Бату действовал по завету, оставленному Чингиз-ханом: «О ханской тайне не должна знать ни одна живая душа».
