Гога встал, поднялся к дороге и стал резать ножиком высокие, похожие на пирамидки, сплошь усыпанные мелкими сиреневыми цветами люпины.
– Хватит? – крикнул он и поднял в руке похожую на букет охапку.
– Рвите, рвите, лишним не будет, или режьте, если есть чем…
Михаил Капитонович разулся, снял брюки и пошёл к реке. По плоской, гладко отполированной гальке он дошёл до глубокого места и поднял мордушу. В ней трепыхались помельче штук пять хариусов и покрупнее три ленка; он подтащил за большое кольцо мордушу ближе к берегу и по одной перекидал рыбу.
– Вы там во́зитесь с травой, пока бросьте это, идите чистить, и можно ставить уху.
Гога нарезал ещё такую же охапку, вернулся и всю бросил в огонь.
– Экий вы какой расточительный, – распрямляясь от мордуши, сказал Михаил Капитонович. – Надо подбрасывать понемногу, тогда надольше хватит. Вы те, что сверху, отложите, пока не загорелись, и давайте-ка начинать, а то мои именины уже настали.
Гога, Игорь Валентинович Заболотный, прихватил обеими руками лежавшие сверху и уже подпускавшие из-под себя дымок люпины и отбросил их в сторону. Он распрямился, вытер о штанину нож и пошёл на берег, где на гальке била хвостами выловленная рыба.
– Я, знаете ли, Михаил Капитонович, всего несколько лет назад, когда удавалось поймать такого красавца, – он взял под жабры и поднял самого большого ленка, – ел их живьём, не чистя и без соли.
Михаил Капитонович оттащил мордушу обратно и придавил кольцо тяжёлым камнем ко дну. Потом прошёл вдоль неё и проверил, придавлен ли её конец. Оттуда ответил:
– Самое верное средство от авитаминоза, а наличие соли – это уже кулинария, знаете ли! Но сейчас у нас всё есть – и соль, и даже перец.
– Светлана Николаевна?
– Она, хвали её Господь! – Михаил Капитонович выбредал из воды, он вышел на сухое, уселся на береговую гальку и стал надевать носки. – Если бы не она… – кряхтя, сказал он.
– А который час? – спросил Гога и глянул на серое нетемнеющее небо.
– Уже половина первого, поэтому я и сказал, что мои именины уже настали.
Гога почистил ленков, ополоснул и положил в кипящую воду, потом то же сделал с хариусами и вопросительно посмотрел на Михаила Капитоновича.
– Соль вон в кульке, видите, рядом с кошёлкой, из газетного листа, там же несколько листиков лаврентия…
– А лаврентий, Михаил Капитонович, в данном случае пишется с большой буквы или с маленькой? – Глаза у Гоги смеялись.
– Господь с вами, шутить изволите, в этом слове букв вообще никаких нет, одни звуки.
– Ну да, ну да! – Гога с ухмылкой бросил в ведро несколько ложек соли и лавровый лист.
– Да вы там особо ложкой не шурудите, рыба нежная, закипит, и минут через пять снимайте с огня!
Михаил Капитонович оправил брючины и потопал сандалями.
– Пойду глушану разок.
Он пошёл по берегу вверх по течению, по дороге выбрал большой камень, прошёл с ним ещё несколько шагов, поднял и с силой бросил в воду. Камень упал, поднял брызги, брызги тоже упали, и круги на воде вытянулись в овалы и через несколько метров пропали.
– Тут яма, они тут хороводятся.
Он вернулся и сел у костра.
– Они стоят в яме, а сейчас, несколько оглушённые, уже плывут в нашу мордушу. Если не хватит, можно будет ещё.
Гога снял с костра закопчённое ведро и отнёс его на гальку ближе к воде.
– Жаль, нет крышки, сейчас бы минут за десять натянуло, и был бы дух на всю округу.
– И так натянет, хотя крышка была бы кстати, сейчас туда мошки́ и комара набьётся, – сказал Михаил Капитонович и разрезал пополам большую луковицу. – А вы картошку бросили?
– А как же, в первую очередь! Тоже Светлана Николаевна?
– А кто же ещё? Если вы не всю бухнули в ведро, можно будет запечь! Как вы относитесь к печёной картошке?
– Спрашиваете, я же кострово́й!
– Бойскаут?
– Ну, почти! У нас в гимназии Христианского союза молодых людей не было… – На Гиринской?
– Нет, но близко, на Садовой, почти угол Ажихейской, не было бойскаутов, было «кострово́е братство».
– По сути то же самое…
– Конечно! Так для нас летом не было вкуснее ничего, чем печёная картошка. До сих пор её вкус не могу забыть.
– Сейчас вспомним, ушицы похлебаем и вспомним вкус печёной картошки!
Гога отошёл от костра, открыл чемоданчик и достал бутылку водки.
Михаил Капитонович посмотрел и сказал:
– Начнём с моей! – И он вынул из авоськи стеклянную флягу в толстом кожаном чехле.
Три или три с половиной часа назад, когда Сорокин вышел из орсовской лавки перед самым её закрытием и направился домой, его окликнул мужчина лет сорока – сорока трёх и сказал, что он Гога Заболотный. Михаил Капитонович узнал его не сразу, а когда узнал, удивился.
В конце позапрошлого года Михаил Капитонович Сорокин освободился из заключения, получил справку, съездил в Магаданское управление Колымлага, и там ему выдали его вещи, в которых он был арестован в Харбине в августе 1945 года. Такая сохранность его удивила, но он почти всё выкинул, кроме шляпы. Шляпу оставил. Потом, не зная, что делать и как поступить, ехать или не ехать на материк, он решил, что надо сначала привыкнуть к воле, и поехал в глубь Магадана. Одиннадцать месяцев назад он приехал сюда, в посёлок Эльге́н, который стоял на самом краю обжитого людьми и лагерями магаданского пространства; пришёл к бывшей начальнице оперчасти располагавшегося в посёлке до расформирования женского лагеря, подал ей справку и обратился с просьбой разрешить на какое-то время остаться. Его расчет был таков: на материке у него никого нет, и он никого не знает, поэтому он поживёт тут, где ему всё знакомо: и люди, и климат, и порядки; а потом решит, что делать дальше. Так ему посоветовал его знакомый, отбывавший срок известный в СССР эстрадный певец Вадим Алексеевич Козин, – после освобождения остаться «на Магадане». Эта идея постепенного вживания пришлась Сорокину по душе, и он решил не торопиться. Прежде чем куда-то ехать, а ему были запрещены для проживания семнадцать городов, в том числе и его родной Омск, надо было узнать, как эта страна и этот народ живёт на воле. Как советские люди жили в неволе, он знал.
Бывшая начальница оперчасти, а ныне председательша поселкового совета ничуть не удивилась, видимо, таких, как он, боявшихся или опасавшихся малознакомой свободы, было немало, и разрешила, а под жильё отвела брошенную избу на окраине посёлка. Наверное, у неё в голове была ещё одна мысль: основу посёлка составляла недавняя женская зона, в ней содержались родственницы «врагов народа», и сейчас Эльген был населён в основном женщинами. На вид Сорокину было никак не дать его пятидесяти семи лет, да ещё располагала его интеллигентность, а может быть, холостая председательша имела в виду что-то ещё, да промолчала.
После расформирования лагеря посёлок Эльген опустел, почти все «врагини народа» разъехались, остались только те, кому было некуда ехать, да те, кто прижился. Такой или почти такой была заведующая лавкой ОРСа Светлана Николаевна Семягина, совсем даже не врагиня, а то ли жена, то ли вдова – то ли начальника лагеря, то ли заместителя начальника лагеря. После ликвидации зоны муж исчез, потому что опасался, что «порвут», и пропал. По крайней мере, Светлана Николаевна за всё время не получила от него никаких известий. Она стала заходить в избу Михаила Капитоновича, он же к ней не зашёл ни разу – посёлок был слишком маленький.
Гога взял фляжку.
– Какая! – сказал он. – Знатная!
Белёсость ненаступавшей ночи позволила ему разглядеть, что фляжка была сделана из очень толстого стекла, поэтому она была тяжёлая; и до середины обтянута двумя половинками кожи, сшитыми тонким шёлковым шнуром, стежками, которыми шьют английские сёдла.
– Хороша!
Михаил Капитонович взял фляжку, вынул пробку и попросил Гогу, сидевшего ближе, достать из авоськи завёрнутые в газету стаканы. Он налил.
– Ну что, приступим?
– С именинами, Михаил Капитонович!
– За встречу!
Они выпили и закусили свежим луком, нарезанным четвертинками.
– Как же не хватало вот этого там, – сказал Гога и кивнул на север.
– А вы где отбывали? – спросил Михаил Капитонович.
– В Сусума́не…
– Тогда там! – И Михаил Капитонович кивнул на запад. – Мыли золото?
– Нет, сначала долбал шурфы, а потом, когда прислали американскую драгу, меня, наравне с вольняшками, определили механиком. Все механизмы-то были американские, а я по образованию инженер-электромеханик… – Закончили?..
– Харбинский политехнический!
– Понятно! – Михаил Капитонович отгрыз от четвертинки луковицы и окунул ложку в уху. – Горячая ещё. – И он стал на неё дуть. – Подбросьте, если не трудно, в огонь травы.
Гога встал и бросил в костёр охапку уже подвявших люпинов.
– А вы? – спросил он.
– Я-то? – Михаил Капитонович снова налил. – Я тоже в Сусумане, только у нас был специальный лагерь, особый, очень маленький, на один барак. Нас сидело человек сто – сто пятьдесят, разных пособников, карателей, полицейских и так далее.
