В зал вошел официант, подошел к Набуле и что-то сказал. Набуле толкнула жениха и встала.
– Ужин собираются подавать, – тихо сказала госпожа Моосгабр Лотару Баару и Рольсбергу, – на ужин – ветчину, салат, все, что заказано, и лимонад тоже. А как съедят все, за мои пирожки примутся. Целый день пекла их, дело понятное, дочкина свадьба, положила туда ванили, миндаля, изюму, все пальчики оближут. Господин Баар, когда дети были маленькие, и Везр, которого нет здесь, и невеста Набуле, я управлялась, как могла. Я им даже колыбельную пела. Взгляните, господин Баар, – госпожа Моосгабр вдруг подняла голову, – официант уже подает. Взгляните, и вправду ветчина, салат, и сколько всего, и еще вино, лимонад, ах… – госпожа Моосгабр посмотрела на тарелки, которые официант ставил пока на подсобные столики под газетой на стене, – я ведь ветчину, салат пробовала всего раз в жизни, да и лимонад тоже. Знаете… – прошептала она, наклонившись к Лотару Баару, – на своей свадьбе. Уже пятьдесят лет тому.
– Точь-в-точь как в «Метрополе», – взвизгнула Рона при виде ветчины и салата, – точь-в-точь как в «Рице». Господи, а как же пирожки…
– Пирожки, – фыркнула Набуле, и ее лицо в эту минуту сделалось еще толще и глупее. – Ха, пирожки. Спроси ее, кто их пек, она тебе скажет. Спроси… – кивнула она к нижнему концу стола.
– Да, я пекла, – сказала госпожа Моосгабр в дальнем конце стола. – Дочь правду говорит. Целый день пекла, знаете, как-никак дочкина свадьба. Положила туда ванили, миндаля, изюму, все пальчики оближут. Но есть их будем только напоследок, – вдруг улыбнулась она, – после ветчины и салата, чтобы заранее не слишком насытиться. Я обожаю печь, – улыбнулась она, – но, знаете ли, только время от времени. Вот как станет выходить замуж Роничка, – улыбнулась она снова, – ей тоже напеку.
– Она обожает печь, – взвизгнула Набуле, – слышите, как станет выходить замуж Роничка, ей тоже напечет. А ведь она еще и о детях заботится, и за могилами ухаживает, – взвизгнула она. – А еще и петь может.
Зал на минуту затих и снова разразился смехом.
– Петь? – смеялся один свидетель.
– Петь? – смеялся другой.
– Петь, – взвизгнула Набуле.
– Ну и пускай поет, – взвизгнула Рона, – пускай поет… – И все затихли на миг и уставились в дальний конец стола.
Госпожа Моосгабр сжала сумку на коленях и неуверенно, просительно проговорила:
– Да не умею я. Я пела им, когда они были маленькие. Колыбельную. Но если хотите повеселиться, я могу ее спеть. Ведь свадьба же у нас, надо повеселиться, а то как же?
Она улыбнулась, и все прыснули со смеху, а Набуле завертелась, встала и подскочила к столикам под газетой, где были тарелки с ветчиной и салатом. И пока она разносила эти тарелки с ветчиной и салатом и ставила их перед гостями, госпожа Моосгабр в нижнем конце стола приосанилась и запела:
Доброй ночи, ты спи сладко,
Ангел стережет кроватку…
Все смеялись, кричали, визжали, только жених сидел, кивал и улыбался, только Лотар Баар был смущен, замкнут, и еще более смущен и замкнут был его друг Рольсберг, а Набуле разносила мисочки с ветчиной и салатом и ставила их перед гостями. А госпожа Моосгабр, оглядывая гостей, пела:
Завтра утром
ты проснешься…
и так старалась, чтобы песня звучала как можно лучше, что даже не заметила, как Набуле подала всем тарелки с ветчиной и салатом, а перед ней и сухой корки не положила на стол. Лотар Баар и Рольсберг тотчас заметили это и в изумлении уставились на блондинку. Но она лишь расхохоталась и ни с того ни с сего оборвала пение матери.
– Хватит, – оборвала она пение, – повыла и хватит. Хватит, – оборвала она, – прекрати свое вытье. Приятного вам аппетита, – обратилась она к гостям и, снова повернувшись к матери, сказала: – Прекрати вытье и мотай отсюда.
Лотар Баар и Рольсберг опешили. Опешила и госпожа Моосгабр. Но прежде, чем Лотар Баар и Рольсберг успели опомниться, прежде, чем успела опомниться госпожа Моосгабр, Набуле, трясясь от смеха, протянула руку к блюду с пирожками схватила один и запустила в потолок. Пирожок отскочил от потолка, точно мячик, упал на стол в цветы и свечи, и из него высыпался творог на скатерть, выскочила и изюминка, что была посередке. А Набуле, еще сильнее содрогаясь от смеха, схватила блюдо, подскочила к окну и швырнула его вместе с пирожками в лошадь. А потом схватила вино и крикнула в дальний конец стола:
– А ну вали отсюда, Христа ради! Ступай поливать могилы! Ступай к детям. Проваливай наконец!
Госпожа Моосгабр, которая до сих пор сидела, как каменная, и недвижно глядела на скатерть, только теперь потихоньку стала приходить в себя. Она затрясла сумкой и, поднявшись, медленно пошла к двери. Она шла, похожая на старое высохшее дерево. А весь зал истошно кричал.
– Она уже идет, – кричали они, – идет поливать могилы!
– Она уже идет, – кричали они, – идет к детям!
– И зайди, – смеялась Набуле, – ты ведь знаешь куда. К братцу. Он же работает.
– И скажите ему, госпожа Моосгабр, – смеялась Рона, – пускай придет. Что-то он там больно замешкался.
Лотар Баар и Рольсберг опомнились, лишь когда госпожа Моосгабр вышла в дверь и исчезла в распивочной. Они поглядели на почетное место за столом, где все кричали и смеялись и смотрели в окно, как лошадь пожирает на дворе пирожки, а потом оба вскочили со стульев.
– Вы куда? – взвизгнула Набуле. – Еще не конец. Теперь только все и начнется!
Но Лотар Баар и Рольсберг уже выбежали из зала. Они кинулись в распивочную, из распивочной на улицу, но улица перед трактиром была пуста. Госпожи Моосгабр и след простыл.
Они добежали до ближнего угла, но и за углом следа ее не было. Они вернулись в распивочную, и трактирщик сказал им, что госпожа Моосгабр все-таки вышла на улицу. Они снова выбежали на улицу и снова там не увидели ни души. Лишь на противоположном тротуаре стояло старое сухое дерево.
Госпожа Моосгабр спряталась за дверью соседнего дома, и только после того, как Лотар Баар и его друг Рольсберг, ужасно расстроенные, удалились, она вышла из своего укрытия и поспешила домой.
II
Она бежала, минуя одну улицу за другой – в этот прекрасный сентябрьский день на государственных зданиях висели флаги, отмечали именины председателя Альбина Раппельшлунда, – и оказалась наконец на площади его имени. Там стояла статуя, увешанная букетами и всякими лентами, но люди, проходившие мимо, не глядели на нее, каждый предпочитал смотреть на голубей, кишмя кишевших на земле. На главном проспекте госпоже Моосгабр пришлось пройти мимо группки людей перед редакцией газеты «Расцвет». Людские сборища перед «Расцветом» бывали постоянно: здесь толковали о спорте и всевозможных трансплантациях, о разных морских водорослях и небесах, здесь обменивались марками. А сегодня здесь обсуждали и то, что на государственных зданиях – флаги, что статуя на площади увешана лентами, но окна квартир пусты и безлюдны… И в самом деле, окна квартир были пусты и безлюдны, ни в одном из них не стояло ни цветка, ни свечи, ни бокала вина, ни пирога, что всегда бывает на именины вдовствующей княгини правительницы Августы, и наверняка никто ни в одной квартире не жег ладана… Госпожа Моосгабр прошла мимо группки людей перед «Расцветом», потом миновала киоски из стекла и пластика, у которых люди ели различное мороженое, ветчину, салат, пили лимонад. Киоски она прошла, опустив голову, очень торопливо, и обрадовалась, когда наконец перебежала по белым полосам асфальтовый перекресток возле торгового дома «Подсолнечник». Пробежав три убогие улочки, она очутилась рядом с домом, в котором жила.
Это и впрямь был старый обветшалый трехэтажный дом с широким сквозным проездом во двор. В проезде громоздилась куча всякого строительного инструмента, кирпичи, тачка и бочка с известкой. Перед проездом стояла женщина лет пятидесяти в короткой летней юбке, а рядом – другая женщина с мальчиком-оборвышем лет двенадцати. У него был заплывший глаз, и он печально оглядывал улицу.
– Помилуйте, госпожа Моосгабр, – воскликнула женщина в короткой летней юбке, когда госпожа Моосгабр приблизилась к дому, – вы уже идете со свадьбы? Уже кончился ужин «У тибетских лам»?
– «У фей», – сказала госпожа Моосгабр, тряхнув своей небольшой черной сумкой. – «У фей». Пришлось уйти, плохо стало. Может, я переела. Сами знаете, на свадьбе по-другому никак не получается. Но в чем дело, госпожа Фабер? – Госпожа Моосгабр быстро повернулась к другой женщине и указала на мальчика. – Что с ним случилось?
– Идиот, – проговорила госпожа Фабер холодно, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, – наглый, грубый и глупый, на месте не усидит. Полез на леса к каменщикам и чуть было не выколол глаз. Наглый, грубый и глупый – в наказание теперь пойдет к глазнику.
– А может, так обойдется, – сказала госпожа Моосгабр и, поглядела на мальчика, который стоял как овечка, – приготовлю вам, госпожа Фабер, отвар, остудите его и пару раз смочите в нем тряпочку.
