Я банально шлепнулся задницей на землю, и огляделся открыв рот. Вокруг была не привычная парковка перед заводом. А непонятная хрень. Справа от меня, поодаль, стаяло деревянное одноэтажное здание, напоминающее провинциальный ж/д вокзал, года эдак семидесятого. Слева, почти рядом — опрятное деревянное сооружение, опознанное, тем не менее, как сортир.
Смутно знакомое место. На ногах у меня, мгновенно узнанные армейские ботинки от армейской парадной формы. Да и брюки от парадки. Я целиком одет в парадную форму рядового советской армии! В голове что-то забрезжило пониманием. Потом включился слух, и я услышал, как кто-то что-то орет не по-русски. Обернувшись на звук, я увидел, какого-то бомжеватого деда, который орал что-то вслед убегающему мужику. Потом я узнал и деда и место. И вспомнил. И подумал, что, крыша ты моя крыша. Ты мне так нравилась, но уехала не прощаясь.
Ничем иным, кроме как поехавшей крышей, то, что я вижу, объяснить невозможно. Светит солнце. В скверике напротив, орут воробьи. Все указывает на то, что я, неведомо как, перенесся в себя молодого. Почти на сорок лет назад. И если я правильно опознаю то, что вижу — сейчас девятнадцатое мая тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года, День Пионерии. Суббота. Эстония. Город Выру.
Меня, минут десять назад, высадил из своих Жигулей командир бригады, обняв на прощание. Я уволен из армии, отслужив положенные два года. Оглянулся вокруг места, где сижу. Справа на земле коричневая модная сумка-батон. Слева в траве лежит фуражка с кокардой. Рядом с ней в траве валяется булыжник, которым мне и прилетело по башке.
Если я правильно помнил, попрощавшись с командиром, я зашел в вокзал, выяснить расписание поездов и электричек, чтобы прикинуть, как мне добираться. Потом решил отлить, и, выходя из вокзала, столкнулся с каким-то пьяненьким мужиком. Он мне что-то начал говорить по-эстонски. А потом почему-то решил толкнуть меня в грудь. Чисто на рефлексах перехватил руку, и оттолкнул его от себя в здание. Захлопнул дверь и пошел в сторону сортира. Чуть погодя мне в затылок и прилетел камень. В тот раз я, шлепнувшись в траву, вскочил, и попробовал догнать придурка. Но не преуспел. На газоне осталась фуражка и сумка. Не велика ценность, но бросать было жалко. А сейчас я и не побежал.
Потому что только что, в две тысячи двадцать первом году, я, по сути, продал свой завод. И, выходя из здания, получил по затылку. Помощник Олега, свет Сергеевича, оказался мелкой и глупой тварью! До этого ему светило только банальное понижение, с перспективой вернуть статус. Но, сорвав сделку, он и сесть может. Не говоря о том, что, по любому, жизнь его будет унылой и в долгах.
Встряхнулся, сообразив, что не о том думаю. Бомжеватый дед, тем временем, подошел ко мне и сказал, с непередаваемым, мягким эстонским выговором:
— Ну что, дембелек, живой? Давай я тебе помогу.
— Да ладно, я сам. Чего это он? — встал и принялся отряхиваться. Армейская форма, как бы к ней ни относиться, все же штука хорошая. И не помялась, и не испачкалась.
— Пьет уже неделю. И тебе выпить предложил. А ты — руки крутить. Обиделся.
— Так по-русски предлагал бы.
— Пьет неделю. Ничего не соображает.
Кивнул нежданному союзнику, подхватил сумку, надел фуражку. Поморщился, на затылке зреет шишка. Да и пошел в сортир. Эстония, все вполне опрятно, и даже зеркало. В него я и уставился. Хм. Это точно я. Николай Петрович Андреев. Сейчас мне двадцать два года. Чуть выше среднего роста. Светлые волосы, правильное лицо. На кителе, слева, комсомольский значок. Справа, в ряд, значки «Гвардия», «Первый класс» «ВСК 1 ступень». Под ними — голубой значок парашюта, с болтающейся цифрой «пять». Что сильно диссонировало с черными петлицами с пушками. Но, соответствовало записи в военном билете. И это больше всего рвало шаблон у военных патрулей, что сдуру приставали ко мне, пока я добирался к деду с бабушкой.
Вспомнил, что украшение парадки к дембелю — это один из основных видов армейского творчества. А еще дембельский альбом. У меня и с тем, и с другим — достаточно уныло. То есть альбома нет. А парадку я просто подогнал, чтоб не болталась. Из неуставной дерзости — только дембельская складка на спине кителя. Мне было откровенно лень заниматься этой всей херней. Парни месяцами возились с формой, вшивая какие-то проволоки, доставая аксельбанты, украшая, ушивая… и все для того, чтоб пару раз пройтись дома туда-сюда, непонятно что продемонстрировав. Тем более, что в результате апгрейда опознать форму солдата советской армии было невозможно. Стандартный дембель больше всего напоминал маршала какой-нибудь банановой республики. Хихикнул, вспомнив диалог моих друзей Сереги Носова (кличка, ясное дело, Шнопак) и Сани Мельникова, по кличке Мельник. Мельник страшно переживал, что не может достать «поплавок» (значок об окончании вуза). Он бы, парни, сюда вот — отлично бы подошел. Нахер Мельнику сдался этот «поплавок», было совершенно непонятно. Ему еще двадцать лет, и вуз он окончить не мог никак. Шнопак тогда сказал:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Вот пойдешь ты, Саня, по деревне в этой своей форме. И встретишь доярку Феклу, которой хотел вдуть еще до армии. И посмотрит она на тебя, и скажет — «Мельник! Хули у тебя нет „поплавка“? Я тебе без него ни за что не дам, иди отсюда!»
Как бы то ни было, я был одет, в общем-то, по уставу. И это дезориентировало патрули. Я выглядел обыкновенным военным в увольнении, украсившим себя для большей героичности. А не отслужившим свое чуваком, с которыми патрули, как правило, не связывались.
Поймал себя на мысли, что думаю о чем угодно, но не о главном. То есть о том, что со мной. И что делать.
Плеснул себе в лицо воды из-под крана. Буду исходить из того, что это все реально. И соответственно действовать. Тем более что я отлично все помню, как выяснилось. Нужно подумать и сваливать, как минимум, из Выру. Вышел из сортира, и пошел к вокзалу с не замеченной раньше табличкой Võru. Только сейчас сообразил, что воздух пахнет мгновенно узнаваемым ароматом железной дороги. Шпалами, дымом, и еще чем-то, свойственным только ей. За ж/д-путями забор. За ним виднеются желтые корпуса армейской учебки.
Дедок-спаситель сидел на скамейке в торце вокзала. Подошел к нему, достал сигареты «Румба», что я купил специально для возвращения из армии. Уселся и закурил.
— Не пойму, ты дембель, или в отпуск?
— Дембель, дембель.
— Непонятный ты. Дембель бы выпил. Отметить-то надо?
Я подумал, что не самая плохая идея. Так-то, лучше бы кофе с коньяком. Но вокруг — Советский Союз. И то и другое — в ресторане и с трудом. И где тот ресторан? И кто пустит рядового в ресторан? А здесь, на вокзале, нет даже буфета. Да если бы и был, то вряд ли мне налили бы нормальный кофе. А коньяк там и не водился.
— А купить-то есть где?
— Да вон магазин, наискосок, — оживился дед. — Хочешь, сбегаю?
Из внутреннего кармана кителя достал военный билет. Из него — пятерку.
— На водку хватит?
Вроде бы пять тридцать, стоила бутылка, когда я уходил в армию. Пока служил, генсеком побыл Андропов, снизив цену до четырех семидесяти.
— Если не хватит, я добавлю, — засуетился дед. И бодрой рысью направился к магазину. А я задумался.
В прошлый раз я, через час, уехал на местном поезде в латвийский Валмиера. А оттуда, на электричке — в Ригу. Поезд в Питер идет глубокой ночью. Как, впрочем, и на Ригу. Маршрут я, тогда выбрал неудачно. До города Кропоткин, на Кубани, я добирался почти четверо суток. Около суток проболтавшись в Москве. Встал и опять зашел в вокзал. Закрытые кассы, тишина и покой. Ни одного человека. Посмотрел расписание. Ну да. Ночью поезда на Ленинград и Ригу. Местные поезда — в Цесис, Тарту, Печеры. Ближайший в Валмиера. В Тарту в восемь вечера. В Печеры — по утрам, уже опоздал. Да и не поеду я туда. Хе. Между мной и Питером Чудское озеро. И его можно обогнуть или через Псков, или через Нарву. Кажется, я понял, как будет лучше всего.
Вернувшись на скамейку, застал деда, исполненного нетерпения. Соблюдая алкогольный кодекс, он ждал моего появления, чтоб налить. Увидев меня, молча наполнил, и протянул граненый стакан.
