Анне, – гипнотизер. Он превращает людей в послушных марионеток. Он опасен!
Тут полицейские переглянулись. Один махнул рукой, будто обжегшись.
– Я требую, чтобы полиция приняла против него меры.
– Мы не можем посадить человека в тюрьму лишь за то, что он пишет романы, – сказал служащий у входа.
– Разве я говорила про тюрьму? – Анна ударила по столу рукой в перчатке. – Прикажите оборвать объявления, восхваляющие его грязь. Запретите его газету. И проследите за тем, чтобы ваши соотечественники читали хорошие книги. Откройте публичные библиотеки и школы.
– Адрес? – спросил жандарм.
– Я не знаю, где этот писака устроил логово, – сказала Анна.
– Мадам, я имею в виду ваш адрес. Вы проживаете в Париже?
Анна замешкалась. Быть может, в этот самый миг разгневанная мадам Шмалёр приказывала слугам вынести сумки из комнаты Анны и снять ее постельное белье. Но пока Анна не знала этого наверняка, она все еще жила в том доме. Анна назвала адрес: улица Реамюр, 38.
Наскоро заполнив документ, жандарм отдал его Анне на подпись. Затем он положил лист на стопку, сцепил руки в замок и сказал:
– Доброго вечера, мадам.
У него на лице застыла маска напускного добродушия.
Анна наклонилась над столом и протянула руку за документом. Она поднесла его поближе к очкам.
– Где обозначены меры, которые будут приняты полицией?
Вздохнув, жандарм попытался забрать документ у Анны.
– Они нигде не обозначены. Это остается на усмотрение нашей жандармерии.
– И что же жандармы могут усмотреть? – возмутилась Анна.
Ей стало душно. Эти люди не воспринимали ее всерьез. А все потому, что она была женщиной и сидела в инвалидном кресле! Ее охватил горячий стыд.
– Это касается только нашей канцелярии.
Ловким движением жандарму удалось выхватить документ, однако лист разорвался пополам.
Анна бросила клочок бумаги в человека в форме. Тот попал ему в грудь и бесшумно спланировал на пол.
– Вы всего лишь прислужник, – набросилась на него Анна. – Предоставьте мне начальника полиции.
– Не хотели бы вы в таком случае обратиться к президенту республики?
Анна хотела было попросить Иммануэля научить нахального француза хорошим манерам, но в этот миг вмешался другой полицейский. Обогнув стол сослуживца, мужчина вырос перед инвалидным креслом Анны. «Если он сейчас вальяжно присядет рядом со мной на корточки, я закричу», – пообещала она себе. Однако жандарм стоял, глядя на нее сверху вниз. На нем была та же синяя форма, что и у его сослуживцев, но на плечах красовалось больше значков.
– Позвольте мне сделать небольшое замечание, мадам. Похоже, вы не француженка, – сказал он низким голосом.
– Я из Великого герцогства Баден. Какое отношение это имеет к моему обращению? – фыркнула Анна.
– Разумеется, никакого, – ответил офицер. – За одним лишь исключением: вероятно, вам неизвестно, какое учреждение во Франции следит за соблюдением правил хорошего тона.
– Конечно же, полиция, – сказала Анна. – Разве не так?
– Вам стоит обратиться в цензурное ведомство, – поведал жандарм. – Избавьте бедного Гади от лишних хлопот. Вашу жалобу, – он указал на клочок бумаги, – мы все равно бы передали нашим товарищам из цензурного ведомства. Но на это уйдут недели. Почему бы вам не посетить их лично? – Служащий продиктовал адрес. – Можете зайти завтра в восемь, кто- то точно будет на месте.
Немного погодя он добавил:
– Имейте в виду: произведения Дюма у нас горячо любимы. Если из-за вас его работы падут жертвой цензуры, вы настроите против себя всю Францию.
Глава 2. К западу от Парижа, шато Монте-Кристо, декабрь 1851 года
Париж был столицей зловония и родиной туалетной воды. Ни в одном уголке Европы не нашлось бы столько парфюмерных магазинчиков, нигде больше состоятельные дамы и господа не тратили так много денег на эфемерные ароматы. И неспроста: Париж был помойной ямой. С улиц поднималась нестерпимая вонь, в воздухе парила безнравственность, колоколом накрывавшая город. Французские короли, оставшиеся в прошлом, стремились улучить любую возможность, чтобы укрыться от грязи и нечистот. Они проветривали аллонжи[3] и жюстокоры[4] на охоте в Булонском лесу, но после дневных увеселений им приходилось возвращаться в болото, лишь притворявшееся великим городом. Немудрено, что самые зажиточные богачи отдавали целое состояние, чтобы жить за пределами Парижа. Они переселялись на запад, на склоны Сен-Жермен-ан-Ле[5]: оттуда город еще было видно, но уже не чувствовалось дыхание его зловонной пасти.
Именно там каждый уважающий себя французский князь велел возвести замок. Там появлялись на свет и от него же погибали короли. Там герцоги грызли куриные ножки и швыряли обглоданные кости в сторону Парижа. Там самые богатые мужчины приглашали прекраснейших девушек общества на чакону[6], и, кружась в танце, наступали им на ноги. Живущие в Сен- Жермен-ан-Ле становились немного ближе к небу.
Со временем королей поглотила череда революций, и теперь, в 1851 году, их совсем не осталось. Но их замки никуда не исчезли. Ныне они принадлежали богатым буржуа, сколотившим состояние на железных дорогах и сигарах, кашемировых тканях и фарфоре, венецианском хрустале и кристальном шампанском.
Но только простой люд довольствовался жизнью в пыльном великолепии и упокоением там, где короли из династии Бурбонов пускали благородные газы. Поистине успешные люди строили себе дворцы сами.
Не так давно поблизости замка Генриха IV, где родился король-солнце[7], появилось новое шато. Его владелец причислял себя к монархам и называл себя королем поэтов. В Париже его считали волшебником, превращавшим слова в деньги. А в Сен-Жермен-ан-Ле он славился прежде всего тем, что умел испарять деньги в воздухе.
– Пишите! – Голос прогремел по комнате, оклеенной обоями сливового цвета.
Помещение напоминало школьный класс: друг за другом в нем стояли десять письменных столов. За ними, склонившись, сидели десять мужчин. На лбах у них блестели капельки пота. Перья у них в руках танцевали, исписывая лист за листом. Один из них, худой юноша со светлыми волосами и полами, давно вышедшими из моды, остановился, посмотрел на написанное, коснулся кончиком пера щеки и теперь смотрел в окно.
Из раздумий его вырвали тяжелые шаги. На рабочее место упала тень.
– О чем думаете, юный друг? – прозвучал хриплый бас.
– Мне кажется, в истории, которую я должен изложить в соответствии с вашими представлениями, что-то не так, месье Дюма, – сказал писатель, не отрывая взгляда от окна.
Деревья в парке качались на декабрьском ветру. Капли дождя барабанили по окнам шато Монте-Кристо.
– Что-то не так, – повторил Дюма.
Он был крупным и статным мужчиной. На голове у него красовалась копна кудрявых волос. Кончики их подрагивали. На лице с полными щеками сияли ястребиные глаза. Губы