2. Ни один из этих переводчиков не принял на себя предварительного труда прочесть, от начала до конца, английский оригинал.
3. Переводчики переводили «Vanity Fair», не советуясь одну с другим, и даже ни один из них не читал того, что переведено его предшественником.
4. Редакция «Современника», не считала даже необходимым для себя сглаживать в корректуре слишком резко бросающиеся в глаза противоречия своих переводчиков, которые тоже, в свою очередь, нисколько не потрудились над уразумением английского оригинала.
Но рецензент «От. Записок», по неизвестной мне причине, уклонился от всех этих выводов, ограничившись только указанием на оные, более или менее, грубые ошибки «Ярмарки Тщеславия». Этих ошибок он выставил до тридцати, и к ним, как видит читатель, я прибавил еще две, которые нечаянно подвернулись мне под руку. Но я с удовольствием готов насчитать их тысячу, если, с одной стороны, пожелает этого редакция «Современника», и если, с другой – редактор «От. Записок» не пожалеет бумаги напечатать[3] все эти указания на перевод, исказивший одного из первоклассных писателей нашего времени. Такого, впрочем, желания я никак не могу предполагать в редакции «Современника», потому что этот по преимуществу литературный журнал, принял слишком к сердцу даже те тридцать замечаний, которые сделаны ему рецензентом «От. Записок». Лишенный всякой возможности (независимо от опечаток, которые, как видел читатель, ему нисколько не помогли) опровергнуть путем положительного знания эти замечания, «Современник» вздумал, довольно некстати, подвергнуть разбору мой перевод «Vanity Fair», то есть «Базар Житейской Суеты». Очень рад. Mieux tard que jamais: я готов принять с благодарностью всякое замечание, основанное на соображениях литературной критики. Укрощая однакож этот преждевременный порыв благодарного сердца, считаю небезполезным представить здесь некоторые предварительные соображения, объясняющие сущность и методу критических статей «литературного журнала».
Было время, когда «Современник» отзывался с весьма лестною благосклонностью о моих переводах. Это время совпадает с той эпохой, когда я сообщал свои переводы в «литературный журнал». Тогда «Современник» с некоторою гордостью противопоставлял мои труды таким же трудам в других журналах, и преимущественно нравился ему мой перевод Диккенсова романа «Домби и сын», который печатался на его страницах в 1847 и 1848 годах. Многие лестные названия «литературный журнал» придавал этому переводу и однажды даже назвал его изящным, когда, в конце 1848 года, речь шла о подписке на «литературный журнал». Благосклонность ко мне «Современника» еще продолжалась несколько времени и в 1849 году, когда я окончательно сделался сотрудником другого журнала «Отечественные записки». Указывая однажды на какой-то промах в какой-то мелкой статье, «Современник» выразился положительно, что этот промах, без сомнения, не был бы допущен, если бы статью переводил г. Введенский. Но с половины прошлого года «литературный журнал» вдруг изменил свое мнение о моих трудах. Исключительною причиной такой быстрой перемены послужило то обстоятельство, что я начал печатать в «Отечественных записках» «Базар житейской суеты», роман, к переводу которого приступил потом и «Современник». Помнится, какое-то периодическое издание («Пантеон», если не ошибаюсь) намекнуло «Современнику», что он напрасно вздумал печатать «Ярмарку тщеславия», когда тот же роман, с удовлетворительною отчетливостью, переводится в другом журнале под именем «Базара». «Литературный журнал», желая оправдать перед читателями бесполезное появление своей «Ярмарки», напечатал о моем переводе следующий отзыв[4]:
Перевод «Отечественных записок» принадлежит г. Введенскому, и я так часто (частенько, да!) хвалил переводы г. Введенского, что теперь с полным беспристрастием могу указать на один недостаток, от которого ему будет не трудно избавиться. Все мы не раз смеялись метким, забавным, хотя и немного простонародным русским выражениям, которыми г. Введенский в своем переводе «Домби и сын» по временам силился передавать бойкий юмор Диккенса. Многие из этих смешных выражений показывали некоторое злоупотребление вкуса (неужто!), но они были новы (право?), публика наша не читает Диккенса в оригинале, и потому (только поэтому?) все были довольны странными фразами, смешными прибаутками, которые г. Введенский по временам влагал в уста неустрашимой Сусанны Ниппер и Лапчатого Гуся, которого нос и глаза в кровавом бою превращены были в уксусницу и горчичницу (NB. Если бы литературный журнал читал Диккенса в оригинале, он увидел бы, что это место в «Домби и сыне» переведено мною буквально). Г-н Введенский вдавался по временам в юмор вовсе не английский (право?) и не диккенсовский (вот как!), его просторечие не всегда льстило щекотливым ушам, но, наконец, оно было довольно ново (nil novi sub luna[5]), а изящества тут никто не требовал (кроме, вероятно, литературного журнала, который находил изящество в моем переводе до той самой минуты, пока я не сделался сотрудником «Отечественных записок»). Один раз (почему же не двадцать тысяч раз?) можно было перевести английский роман по такой системе; но, взявшись за роман другого писателя, нужно было или бросить совсем прежнюю систему просторечия (нет нужды, что оно есть в оригинале), или придумать что-нибудь новое. Этого не сделал г. Введенский (и не сделает); он начал переводить Теккерея точно так же, как перевел Диккенса: тот же язык, те же ухватки, тот же юмор (нет, уж вовсе не тот, прошу извинить); тонкое различие наивного, бесхитростного (!! Вот что значит не читать английских писателей в оригинале!) Теккерея от глубоко шутливого Диккенса исчезло совершенно (зато какая удивительная наивность в «Ярмарке тщеславия»!). Потом г. Введенский уже чересчур часто употребляет просторечие (так же, как Теккерей пользуется им гораздо чаще, чем Диккенс): у него действующие лица не пьют, а запускают за галстух, не дерутся, а куксят (то есть, Lick) друг друга… Некий набоб Джозеф, одно из лучших лиц романа, в порыве нежных объяснений (нет, в буйном порыве пьяного восторга, потому что у Джозефа не ворочался язык, и он уже не мог стоять на ногах), называет девицу, в которую он влюблен, душкою и раздуханчиком (это следовало напечатать с разделением слогов, так же, как у Теккерея: did-dle – diddle – darling). Выражения эти довольно смешны, но можно было бы употреблять их пореже. («Современник», т. XXI, стр. 93 в «Современных заметках».)
Конец ознакомительного фрагмента.
Сноски
1
Настоящая статья Введенского, написанная в форме письма к редактору «Отеч. зап.», вызвана анонимной критической статьей по поводу перевода Введенского «Базар житейской суеты», напечатанной в «Современнике» (1851, № 8). Судя по полемическим выпадам Введенского (см. ниже примеч. 2, 5, 7), он считал автором критика А. В. Дружинина, активно сотрудничавшего в «Современнике» в начале 1850‑х годов. Однако для такого утверждения нет достаточных оснований. В своей статье Введенский подверг резкой критике перевод того же романа Теккерея, печатавшийся приложением к «Современнику» (1850, к No№ 4–9) под названием «Ярмарка тщеславия». В публикуемом ниже тексте большая часть критических замечаний Введенского опущена и сохранены в основном лишь те места статьи, в которых отразились его переводческие принципы и взгляды на задачи переводчика.
2
страстью и гневом (лат.).
3
Нет, уж избавьте, сделайте милость! Ред.
4
Здесь и ниже Введенский цитирует печатавшиеся в «Современнике» «Письма иногороднего подписчика», автором которых был Дружинин.
5
ничто не ново под луной (лат.).
