Зарплаты Олега хватало максимум на десять дней.
Дома начались неприятные сцены, зачинателем которых, следует признать, был раздосадованный Олег. Усталый и голодный, вваливался он ближе к полуночи в свою квартиру, где заставал жену сидящей возле телевизора. Она даже не слышала, как он входил домой! Раздуваясь от обиды, Зуров шлепал в круглосуточный магазин, приносил «нормальную» еду и принимался готовить горячее.
И только тут в дверном проеме кухни возникала радостная жена, пыталась обнять Олега. Его прорывало:
– Зачем ты вообще нужна, если даже суп сварить не можешь? Почему я работаю как проклятый, а потом еще и жрать готовлю, посуду мою, пол подметаю!
Губы Валентины кривились от страдания и удивления, на глазах выступали слезы. Олег безжалостно продолжал добивать ее, аргументированно обосновывая полную Валентинину никчемность…
А однажды он почуял запах недешевого алкоголя, исходившего из нежных уст любимой. Взрыв его негодования был подобен ядерному «грибу» над Хиросимой.
– Во-о-он! – орал он исступленно. – Завтра же, как проспишься – вон! К родителям своим, к небожителям!
Валентина, которая, надо сказать, была совсем не пьяна, а только слегка навеселе, хватала его за руки, умоляла простить.
– Олежек, миленький, я выпила чуть-чуть, от страха…
– Вот как? И чего же ты испугалась? – ревел Олег.
– Что ты меня скоро бросишь. Я такая неумеха, ни на что не гожусь! Но я не виновата, меня никто ничему не учил. Клянусь тебе, я научусь готовить, и даже поваренную книгу купила! Только не прогоняй меня! Я так боюсь тебя потерять!
– Считай, что уже потеряла! – орал Зуров; он себя на тот момент не контролировал.
Потом, когда они расстались окончательно, Олег краем уха слышал, что Валентина вроде бы связалась с какой-то богемной компашкой, ее видели подшофе на светских тусовках. «Ну и черт с тобой», – давил Олег в своем сердце остатки былой любви.
А вскоре, летом 89-го, появилась Антонина – и, как назло, словно некая издевка судьбы – тоже из семьи высокопоставленного чиновника.
«Крест, видать, у тебя, брат, такой, – размышлял Зуров. – И никуда ты от судьбы не денешься, так тебе на роду написано – быть в мужьях у избалованных девиц».
После того, как 18 ноября 1990-го Зуров по воле злого рока собственноручно убил Валентину, он бродил по квартире и бормотал: «Все это слишком серьезно… Это слишком серьезно для того, чтобы быть случайным. Нет, это не случайно. Это судьба. Это кара господня! За твою гордыню, за поруганную тобой любовь, за нежелание терпеть и смиряться…»
Он ходил взад-вперед вдоль шеренги бутылок и не обращал никакого внимания на свою новую жену, Тоню, которая в страхе съежилась на кровати, глядя, как он наливает себе стакан за стаканом. А потом, во время долгого запоя, Зуров даже не осознал, что Антонины больше нет в его квартире – она по-тихому смылась к родителям, растворилась, бросив его на съедение зеленому змию.
Она боялась, что Зуров по пьяни пристрелит и ее, как Валентину! Тоже случайно, по ошибке, но на этот раз – в приступе белой горячки.
Только через несколько месяцев, когда Тоня все-таки вернется к нему ненадолго, Олег вдруг осознает, что их прежних отношений – доверительных, товарищеских, даже каких-то ребяческих – больше нет и в помине. Что на смену им пришли настороженность, подозрительность, враждебность.
Вот и думал сейчас, теребя в руках факс, пришедший из Женевы, Олег Зуров – образно думал, разумеется: ампутировать ли ему часть себя или все-таки переждать в кресле-каталке? Отсечь больную свою половинку или помучиться еще? Разводиться или все-таки сохранить формальный брачный союз, пусть и на таком удалении? А ну как со временем одумается его Тонечка, вернется к нему. Всамаделишная, законная жена, а не протез какой-нибудь новоявленный. Он готов простить ей измену, ее фортель – готов сам просить прощения, как когда-то умоляла его простить ее покойная Валентина.
А может, тебе лучше все-таки остаться волком-одиночкой? – рассуждал Олег. Может, это знак тебе, сигнал свыше – мол, не годишься ты для семейной жизни, только судьбы женские гробишь?
И, обидевшись на весь белый свет, Зуров отправил в Женеву факс на английском языке: мол, даю согласие на развод. Число, подпись – все как положено, чин чинарем.
* * *
Недаром прозвище у Олега Зурова было – «Зубр». Как буйвол через кустарник, он проламывался сквозь дебри всевозможных предписаний и запрещающих циркуляров, с бычьим упрямством топая к своей цели – аресту и «посадке» преступников. Любого ранга. В то время, в начале 91-го, задержание подозреваемого почти автоматически приводило к его последующему осуждению. И Зуров исправно поставлял прожорливой судебной системе СССР пропитание – порцию за порцией, человечка за человечком.
…Зубр в который раз перечитывал сообщение, поступившее от коллег из областного Управления внутренних дел. Суть этой «цидулки», как называл официальные бумаги тридцатилетний майор, сводилась к следующему: в Домодедовском районе лыжник обнаружил в рощице неподалеку от магистрали трупы двух девушек с огнестрельными ранениями в голову. При них были простенькие золотые украшения, немного денег и документы. Таким образом, областные стражи порядка без труда установили, что восемнадцатилетняя Ольга Иванова и ее ровесница Юлия Дронова учились в торговом техникуме. Обе проживали в общежитии.
Казалось бы, ну и что? При чем тут, спрашивается, Московский уголовный розыск? Трупы обнаружены в области, потерпевшие проживали и работали в Домодедове. Вот пусть подмосковные менты и распутывают это гиблое дело. Так ведь, а?
Все вроде так, да не совсем. Было одно обстоятельство, и весьма существенное, которое требовало подключения столичных коллег. А именно: кое-что из содержимого сумочек погибших девушек наводило на мысль, что скромная стипендия вовсе не была основным средством существования для Ольги и Юлии. Обилие презервативов, порнографические фотографии, где в обнаженном виде были изображены сами потерпевшие (разумеется, тогда еще живые и сексапильные), дало подмосковным следственным органам основание предположить, что погибшие девицы подрабатывали проституцией.
Именно поэтому областные пинкертоны и поспешили свалить заведомый «висяк» на москвичей. И, между прочим, законно ссылались при этом на четкое предписание Генеральной прокуратуры. Опять же какое дело Генпрокуратуре до каких-то домодедовских и всех прочих шлюх? Мало их, что ли, стреляют, режут, душат и выбрасывают из окон?
А такое дело, что в столице за последнее время, а точнее, в течение полутора месяцев, были совершены уже четыре аналогичных убийства. Некий маньяк выстрелом в голову методично укокошивал молоденьких девушек, которые выходили погулять для знакомства с мужчинами.
Маньяка-невидимку муровские оперативники уже окрестили Яшкой Потрошителем: на месте совершения преступлений были обнаружены окурки редких и весьма недешевых сигарет «Якоб». И еще – все четыре убитые в Москве девицы были явно азиатского (или семитского) происхождения. И маньяка Яшку, подобно его легендарному лондонскому прототипу – Джеку (то бишь Якову) Потрошителю, они, как женщины, похоже, не возбуждали. Он не вступал в связь со своими жертвами, а просто брал спиртное и отвозил девушку в укромное место, коих в Москве пруд пруди. В результате очередная доверчивая Мэри Келли[1] оставалась лежать в кустах, а то и в мусорном баке, с простреленной головой.
Маньяк действовал согласно некоему «расписанию»: все убийства совершал по воскресеньям, раз в две недели. И, как только наступал очередной «урочный час», к Зурову лучше было не приближаться. Ни-ни! Упаси вас Христос… Капитан ждал сводки происшествий, нервно расхаживая по кабинету и теребя то губу, то орлиный свой нос. Кто-то из сослуживцев, заглянув к нему в такой вот момент, имел неосторожность пошутить: «Что, Зубрище, волнуешься перед свиданием с очередной Мэри Келли?» Олег так заорал на весельчака, что у того приключилась диарея. А из дежурки уже звонили – обнаружен труп черноволосой девушки с пулевым ранением в голову…
Зуров так и не уволился – в конце года начальник отдела сказал ему:
– И куда ты денешься, а? Давай, брат, бери отпуск, съезди куда-нибудь… И – продолжай жить! А мы тебе… Гм… Ты только чего-нибудь не подумай, это не в качестве компенсации за твою Валю… В общем, майором будешь.
И Зуров продолжал жить… Уже в звании майора.
Но с чего это вдруг полковник Вихров заговорил о какой-то там компенсации, а? Да с того, что… Как выяснилось, внештатным «агентом внедрения» в среду наркодилеров была не кто иная, как убитая Зуровым Двинская Валентина Васильевна. Его собственная бывшая жена. Но, как у нас издавна повелось, левая рука почти никогда не ведает о том, что делает правая. И в отделе по борьбе с распространением и сбытом наркотиков не сочли нужным уведомить коллег из убойного отдела, что, в момент проведения спецоперации, в квартире по улице Мочалова вполне может находиться их внештатный сотрудник Двинская. Чтоб, дескать, опера и омоновцы были начеку и в случае пальбы ненароком не зацепили самоотверженного агента Валентину. Которая принесла себя в жертву – специально «села на иглу», дабы изобличить и ликвидировать притон наркомафии.
